После приключения с птицекрылом я пыталась научить ребят кататься на доске, как на Гавайях. Мы даже достали теплый гидрокостюм. Но хорошей волны не было. То есть волна, конечно, была, но она была непредсказуема и однажды вынесла меня мимо пляжа прямо на скалы. Я видела, как они приближаются, но мне было не отвернуть. Чтобы не разбиться о камни, я поднырнула под волну и отцепила доску, которая тянула меня наверх. Потом я долго плыла в глубине, не рискуя подниматься и появилась на поверхности только там, где вода уже не вскипала белой пеной. Воздуху мне впервые в жизни не хватило и я всё же хватанула воды. Выплыв, я видела, как мальчишки, в ужасе мечутся по берегу, выкрикивают моё имя. Сэм рвется броситься в воду, Джастин держит его за ворот рубашки, оттаскивает от берега. Внезапно этот ворот остается в руках Джастина. Сэм падает на землю, но больше не поднимается, начинает рыдать и кататься по земле. Я хотела крикнуть им, что всё в порядке, но так задыхалась, что никак не могла сделать это. И только когда они увидели меня, подбежали, вытащили на берег, наперебой обнимая и растирая полотенцем прямо по гидрокостюму, я, наконец, разрыдалась сама. Моя доска для серфинга была безнадежно разбита о камни.
Чем больше времени мы проводили вместе, тем сильнее крепла наша дружба. Вот только «свиданиями» наши встречи назвать было теперь нельзя. Джей-Эйч относился ко мне, как к другу, но ореол загадки, а вместе с тем интерес ко мне как к существу противоположного пола, исчез навсегда. Я видела, что ему нравились девочки в коротких юбках и с накрашенными губами. Он прямо голову сворачивал, когда они парочками проходили мимо нас, переглядываясь и шушукаясь. А когда я однажды накрасила губы, Джей-Эйч поморщился и сказал:
- Сотри. Тебе не идет. Ты похожа на клоуна.
Я вытерла помаду тыльной стороной ладони и обиделась на Джастина на всю жизнь. Но я всё таки любила его. Любое его прикосновение: страховал ли он меня в спортзале или подавал руку, чтобы залезть на скалу, или растирал полотенцем после купания – приводили весь мой организм в трепет. Я просто бредила Джастином. Это замечали мои родители – они были очень тактичны, это видел Сэм – он только вздыхал, но сам Джей-Эйч не делал никаких движений в мою сторону. Для него и я и Сэм были равны.
Так продолжалось до конца лета. Именно тогда я услышала разговор Сэма и Джастина. Точнее подслушала. И уже не важно, как вышло, что я случайно оказалась под перевернутой лодкой: у меня закатился карандаш, а когда подошли мальчики, вылезать было глупо – они уже разговаривали и разговаривали обо мне. Говорил Джастин.
- Ты знаешь, как я отношусь к Софи. Да, она мне нравится.
- И при этом ты лапаешь Кирстен! – возмущенный голос принадлежал Сэму.
- А что? Она классная, - казалось, что Джастин самодовольно улыбается. - И полапать есть за что.
- А как же Софи? – голос у Сэма был умоляющий. – Она любит тебя!
- А тебе-то что? – голос Джастин был до странности спокойным. – Она - мелкая. У неё даже сисек ещё нет.
- Разве в этом дело?
- А в чем же ещё? Станешь постарше – поймешь.
Они помолчали, потом Джастин снизошел до объяснений, но голоса стали удаляться.
- Она же, как мальчишка. Не тянет меня к ней. Вот тебя тянет?
- Да, - Сэм вздохнул. – Меня тянет.
- Ну, ты даешь! Она же тебе вроде сестры.
- Ну, вроде… А всё равно тянет.
Дальше я уже не слышала, о чем они говорят.
Мне было невыносимо больно. В груди жгло так, словно у меня вырезали сердце. Темнота под лодкой внезапно сделалась кромешной. Я была словно в могиле. Мне и хотелось в могилу, под землю, чтобы никто никогда меня не видел. И ещё мне было мучительно стыдно.
Он сказал «нет сисек».
Действительно, те припухлости, что у меня появились вначале лета ещё трудно было назвать грудью. Мама говорила, что это потому, что я очень худая, что северные девочки обычно развиваются позже и что у неё самой до 14 лет не было никакой груди. Глядя на её великолепную фигуру и красивый бюст, поверить в это было невозможно. Да и какая же я северная? Я и родилась почти на экваторе и всю жизнь провела в теплых морях.
Я плакала всю ночь. Сначала под лодкой, потом – дома. Мне так хотелось, чтобы у нас с Джастином было всё как в романах: бурные объяснения, страсти, ревность, примирения и в конце – поцелуи под омелой… Или хотя бы под сосной. Но Джастин не любил меня. И никогда не полюбит.
А ещё он сказал «нет сисек».
Папа, увидев меня на пороге дома всю зареванную, испугался
- Кто тебя обидел? Софи, деточка….
- Папочка! – я не могла ничего объяснить, мне было стыдно, и я всё повторяла:
- Папочка, давай уедем! «Ника» ведь готова? Уедем, папочка!
- Куда, милая?
- Мне всё равно! Отсюда! Я не могу здесь больше жить! Я не хочу жить здесь! Я лучше умру!
- Погоди, - папа стал о чем-то догадываться. – Ты поссорилась с Джастином? Или с Сэмом? Они тебя обидели?
- Я ненавижу их! Обоих!
- Они что-то сделали тебе?
Папа был какой-то непонятливый и спрашивал одно и то же. Но ему я ничего объяснять не стала.
Позже, рыдая на коленях у мамы, я говорила:
- Джей-Эйч – недоумок. Он сказал, что у меня нет сисек. Что я, как мальчишка. А Сэм – гад, предатель.
- А Сэм-то здесь при чем?
- Как ты не понимаешь?! Он же слушал это! Он же должен был убить Джастина на месте!
Мама пыталась меня утешать.
- Софи, глупышка, тебе всего тринадцать. Со временем у тебя будет прекрасная, женственная фигура, и грудь…
- Мама, ты не понимаешь! Мы же - друзья! Как же они могли говорить про меня такое? Я же – человек, а не ходячие сиськи... Я никогда не смогу это забыть. Это – предательство. Уедем, мамочка, уедем отсюда!
- Хорошо, - мамины руки гладили и перебирали мне волосы. – Мы уедем. Только от этого ничего не изменится. Все твои обиды останутся вместе с тобой. Зачем загружать ими «Нику»?
Вспомнив о «Нике» я снова заплакала. Как же я могла забыть о ней? Вот это и было настоящим предательством. Моим предательством. Всю зиму и лето я проводила с мальчишками, а папа и мама ремонтировали нашу яхту: восстанавливали корпус и переборки, перебирали двигатель, ставили мачту и такелаж и даже заменили обшивку кают, испорченную водой и огнем. Радиорубка сверкала новенькой радиостанцией и ещё какими-то приборами, названий которых я не знала. И всё это сделали мои родители. Без меня. Пока я проводила время с этими … уродами.
- Я не смогу их простить. Никогда. – Сказала я маме и подумала, что и себя я тоже не смогу просить.
- «Никогда» - это очень тяжелое слово. Будь легче, Софи, - летай. Ты же умеешь, - засмеялась мама и поцеловала меня в лоб.
В этот же день мы стали готовиться к отплытию.
Погода стояла хорошая, ветер устойчивый, мы шли на парусе легко и стремительно. К тому же нас влекло течение. Оно тоже соответствовало нашему маршруту. Ситка по сравнению с Уналашкой казалась большим городом, но у них всё же было много общего: горные вершины на горизонте, соединенные острова, озеро посреди города и даже русский храм. При взгляде на этот храм сердце у меня заныло: я опять вспомнила Сэма. Мне было очень плохо без него. Не хватало его кипучей деятельности и восхищенного: «Вау!». И даже его «упс…» можно было простить. Можно было простить всё, кроме… И неизвестно на кого я больше злилась: на Джастина, которого выдумала сама или на Сэма, которого, казалось, знала, как себя. Оказывается, не знала. Чем больше я думала обо всём этом, тем тяжелее мне становилось.
Чтобы отвлечься, я вновь начала читать «Три товарища». Прошлый раз, и позапрошлый, я доходила только до пьяной танцующей старухи и дальше читать не могла. Я не любила пьяных. Если туристы или гости «Ники» выпивали, я безвылазно сидела в своей каюте. Отца я видела пьяным лишь однажды, на Маврикии. Пьяных женщин, а тем более старух, я не видела вовсе. Одолевая Ремарка, я представляла себе это отвратительное зрелище: пьяную танцующую Дину и уже не могла читать дальше. Но в этот раз я перевалила через неё, только чтобы не думать о Сэме и Джастине.
Поначалу меня очень шокировало то, что все в этом романе пьют ром. Постоянно. Даже Пат. Но постепенно я стала понимать: они не идеальные потому, что живые. Они пьют ром, и выделываются друг перед другом, и не верят, и не понимают своих чувств потому, что настоящие. А идеальный Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан и кумир моего детства – придуманный. Таких как он, не бывает. Его придумал Жюль Верн, а я придумала себе Джастина, свою первую любовь.
Когда мы подходили к материку, я уже прочитала «Три товарища» несколько раз и ходила, не расставаясь с книгой, заглядывая туда всякий раз, когда надо было вытеснить из памяти Джей-Эйча. Я хваталась за книгу, как верующий хватается за библию в минуту искушения или отчаянья.
Так, с книгой в руке, на палубе «Ники» и застал меня очередной вечер в Ситке.
Я очень боялась, что мы останемся в Ситке навсегда, но родителям ничего не говорила. Им хватило и моей истерики в Уналашке: «Куда угодно, только отсюда!» Я смотрела на город и куталась в теплый плед. Отчего последнее время меня пробирает дрожь и становится зябко – никто не знал. Температура в моём организме держалась нормальная, на воздухе – было относительно тепло. Для Аляски лето выдалось даже жарким.
Папа закончил погрузку топлива, подошел ко мне, кивнул на город.
- Нравится?
Я пожала плечами, врать не хотелось.
- Мне всё равно.
- Ну, значит, двигаем дальше, - папа подмигнул мне, и от его улыбки сделалось теплее.
- Прости меня, папочка, - я бросилась к нему на шею. – Ты столько делаешь для меня, а я какая-то… бестолковая.
Папа подхватил соскользнувший плед, плотнее укутал меня, обнял, потом отстранился и сказал:
- Следующая вахта твоя, юнга. А сейчас – отдыхать, набираться сил. Утром отходим.
- Есть, капитан! – звонко отчеканила я и, не удержавшись, привстала на цыпочки и чмокнула папу в щёку.