— Космический бизнес.
— Ах, да. Космический бизнес. В упадке, не так ли? Полностью изменился с тех пор как корпорация «Ротационная ракета» обанкротилась во второй раз. И НАСА. Не следует забывать о НАСА.
— НАСА. — Аннет широко усмехается чему-то своему, поднимает бокал как бы в тосте. Иван, специалист по особым разновидностям бетона, приобнял её за плечи, и она чуть наклонилась к нему; он тоже поднимает бокал. — Пусть будет больше пусковых площадок, которые можно прорезинить!
— НАСА, — эхом вторит Боб. Они выпивают. — Эй, Манфред. Что насчёт НАСА?
— НАСА — идиоты. Хотят отправить на Марс приматов в консервной банке! — Манфред делает большой, в полный рот, глоток пива, после чего резко ставит кружку на стол: — Марс — всего лишь примитивная материя на дне гравитационного колодца; там нет даже биосферы. Лучше бы они продолжали работать над загрузкой сознания и решением проблемы конформационности наносборки. Тогда мы сможем превратить всю доступную обычную материю в компьютроний и использовать его для обработки наших мыслей. В долгосрочной перспективе это единственный путь развития. Солнечная система в данный момент полное ничтожество — безжизненна почти на всем протяжении! Достаточно измерить производительность, MIPS на миллиграмм. Всё, что не думает, — не работает. Нам следует начать с тел малой массы, переделать их для нашего использования. Демонтируйте Луну! Демонтируйте Марс! Создайте рои свободно летающих нанокомпьютерных процессорных узлов, обменивающихся информацией посредством лазерной связи, более далёкие слои работают за счёт излишков энергии, переданных им от нижних слоёв. Матрёшечный мозг, сферы Дайсона, вложенные на манер русской игрушки размером с Солнечную систему. Научим безжизненную материю танцевать тьюрингово буги-вуги!
Аннет наблюдает за ним с интересом, но Боб смотрит с осторожностью.
— Мне кажется, это попытка заглянуть слишком далеко. Как ты думаешь, как скоро в будущем это сделают?
— Очень нескоро — самое раннее лет через двадцать-тридцать. И можете забыть о правительствах на этом рынке, Боб; ничего, что нельзя обложить налогом, они не понимают. Но посмотрите на это в свете самореплицирующейся роботехники: благодаря ей установится дешёвый рынок запусков в космос, в обозримом будущем удваивающийся каждые пятнадцать месяцев начиная с... м-м... примерно через два года. Итак, берем вашу пусковую платформу и мой краеугольный камень для проекта сферы Дайсона. Работает это примерно вот как...
* * *
В Амстердаме ночь, в Кремниевой долине утро. Пятьдесят тысяч детей родилось сегодня во всем мире. Линии производства микросхем в Индонезии и Мексике произвели очередную четверть миллиона материнских плат с процессорами производительностью более десяти петафлоп — всего на порядок ниже нижней границы оценки вычислительной мощности человеческого мозга. Ещё четырнадцать месяцев — и рост совокупной способности к обработке информации человечества станет больше у кремния. А первая телесная основа, которую перенесли на новые искусственные интеллекты, — загруженные омары.
Манфред бредёт обратно к своей гостинице, утомленный до смерти, усталый после перелета; в его очках все ещё рябь, слэшдот-эффект продолжается, каналы к чертовой матери и обратно перегружены гиками, язвительно прохаживающимися относительно его требования демонтировать Луну. Их голоса — где-то на периферии восприятия. Над головой по лику Луны ползут фрактальные облака — призраки ведьм, словно мимо проносятся огромные, последней модели, ночные «Аэробусы». Кожа Манфреда зудит, грязь въелась в одежду за три дня непрерывной носки.
Когда он возвращается в свою комнату, Иинеко мяукает, чтобы привлечь его внимание, и трется головой о его лодыжку. Это последняя модель Sony, допускающая всесторонние доработки и улучшения; в свободные минуты Манфред работает над ней, используя средство разработки с открытым кодом для расширения её набора нейронных сетей. Он наклоняется и гладит «домашнее животное», затем сбрасывает одежду и идёт в ванную. Когда на нём остаются только очки и ничего больше, он стаёт под душ и пускает горячие, тугие струи. Душ пытается вести с ним дружескую беседу о футболе, но Манфреду не хватает бодрости даже для того, чтобы болтать с этой небольшой, глупой нейронной сетью ассоциативной персонализации. Что-то из случившегося днём беспокоит его, но у нет сил разобраться, что именно было не так.
Обтеревшись полотенцем, Манфред зевает. Последствия резкой смены часовых поясов наконец сказываются в полную силу, в глазах мерцают бархатные искорки от ударов молотом. Он протягивает руку к пузырьку около кровати, проглатывает всухую две таблетки мелатонина, капсулу с антиоксидантами и поливитаминную пилюлю. Затем вытягивается на постели, на спине, ноги вместе, руки слегка по сторонам. Свет в номере тускнеет: ответ на команду распределенной системы обработки информации производительностью в тысячи петафлоп, поддерживающей работу нейронных сетей, которые взаимодействуют с его телесным мозгом через очки.
Манфред проваливается в глубокий океан бессознательного, населенного нежными голосами. Сам того не зная, он говорит во сне — невнятное бормотание, которое имеет мало смысла для постороннего, но многое значит для метакортекса, скрытого за его очками. Молодой постчеловеческий разум, в декартовском театре которого он председательствует, тихо урчит ему, пока он дремлет.
* * *
Сразу после пробуждения Манфред всякий раз наиболее беззащитен.
Вскрикнув, он переходит к бодрствованию, когда искусственный свет затопляет комнату, и мгновение сомневается, спал ли вообще. Вчера вечером он забыл укрыться, и ноги ощущаются словно смёрзшиеся картонные глыбы. Дрожа от непонятной напряженности, Манфред вытаскивает из дорожной сумки свежий комплект нижнего белья, затем тянется за грязными джинсами и безрукавкой. Если сегодня выдастся свободная минута, он поохотится за футболками на рынках Амстердама или отыщет какого-нибудь Ренфилда и отправит его покупать одежду. Ещё надо бы найти спортзал и размяться, но на это точно нет времени — очки напоминают ему, что он на шесть часов покинул реальность и теперь должен срочно догонять её. Во рту будто кошки насрали, а язык ощущается словно растение, испытавшае на себе действие «Агента Оранж». У него есть стойкое ощущение, что вчера что-то было не так, но не удаётся сообразить, что именно.
По диагонали проглядывая новую книжку из разряда популярной философии, Манфред чистит зубы, затем оставляет свои комментарии на публичном сервере аннотаций; он все ещё недостаточно пришёл в себя, чтобы завершить стандартные мероприятия перед завтраком — отправить утреннюю проповедь на сайт, где публикует все свои тексты. Ему не удаётся как следует сосредоточиться, мозг напоминает лезвие скальпеля, оказавшееся в чересчур большом количестве крови. Он нуждается в стимуле, в чем-то возбуждающем, в бодрящем пламени новостей. Но в любом случае это может подождать до завтрака. Открыв дверь спальни, Манфред едва не наступает на влажную картонную коробочку, лежащую на ковре.
Коробочка — точно такая же, как те, что он видел прежде. Но на ней нет никакой маркировки и не указан адрес — только его имя большими буквами, детским почерком. Он становится на колени и осторожно приподнимает её. Когда он взвешивает её в руке, в ней что-то сдвигается. Вес соответствует. И пахнет. Манфред осторожно и сердито несет коробочку в комнату, затем открывает, чтобы подтвердить своих худшие подозрения. Мозг тщательно удалён, выскоблен, как вареное «в мешочек» яйцо.
— Чёрт!
Впервые псих добрался до двери его спальни. Это само по себе вызывает беспокойство.
Манфред на мгновение замирает, настраивая свои информационные агенты на сбор сведений о статистике правонарушений, мерах по поддержанию порядка, а также касательно corpus juris: голландских законов о жестоком обращении с животными. Он задумывается, не набрать ли два-один-один по архаичному голосовому телефону, чтобы сюда приехали? Иинеко, перенимая его тоску, скрывается под комодом и трогательно мяукает. При обычных обстоятельствах он на минуту бросил бы всё, чтобы успокоить её, но не сейчас: само присутствие Иинеко вдруг оказалось остро смущающим, источником ощущения глубокого несоответствия. Она ведёт себя слишком реалистично, будто каким-то образом создание карты нейронной структуры мертвого котенка — выскобленного, без сомнения, для проведения некоего сомнительного эксперимента по загрузке сознания — привело к усилению возможностей её пластмассовой черепушки. Он снова чертыхается, озирается, затем выбирает самый лёгкий вариант: вниз по лестнице, шагая через ступеньку, с заминкой на третьем этаже для избавления от груза, до столовой в подвале, где завершатся устоявшиеся утренние ритуалы.
Завтрак: нечто неизменное, островок глубочайшей древности, сохраняющийся вопреки движению материков — переворотам в новых технологиях. Читая газету (стеганография с открытым ключом, паразитный спуфинг сетевой идентификации), он механически поглощает из миски кукурузные хлопья в обезжиренном молоке, затем возвращается к своему месту с пластинкой из зернового хлеба с кусочком фантастического, напичканного чёрт знает чем голландского сыра. Перед ним на столе стоит чашка крепкого чёрного кофе, он берёт её, опустошает наполовину и лишь затем понимает, что сидит за столом не один. Кто-то расположился напротив. Манфред без особого интереса поднимает на сотрапезника взгляд, и внутри всё застывает.
— Доброе утро. Каково это — задолжать правительству двенадцать миллионов триста шестьдесят две тысячи девятьсот шестнадцать долларов пятьдесят один цент? — У неё улыбка Моны Лизы, нежная и осуждающая одновременно.
Манфред перенастраивает органы чувств на ближнее восприятие и смотрит. Она безукоризненно выставлена в строгой серой пиджачной паре; русые волосы туго стянуты на затылке, в синих глазах шутливость. Красива как всегда: высокая пепельная блондинка, чей внешний вид говорит о нереализованной карьере модельера. Идентифицирующий бейдж на лацкане пиджака — деталь, подчеркивающая гарантии строго делового поведения, — выключен. У Манфреда внутренний раздрай из-за мертвого котенка и остаточных последствий смены часовых поясов, настроение ни к чёрту, поэтому он принимает её слова в штыки:
— Это лживая оценка! Тебя прислали, полагая, что тебя я выслушаю? — Он откусывает и почти не жуя проглатывает кусок хрустящего хлебца, на котором лежит сыр. — Или ты решила лично доставить мне сообщение нарочно для того, чтобы испортить завтрак?
— Манни. — Она страдальчески хмурится. — Если ты настроен враждебно, то мне сейчас лучше уйти. — Она замолкает, и через мгновение он виновато кивает. — Я прибыла сюда вовсе не из-за просроченной выплаты по налоговой претензии.
— Ну хорошо. — Он осторожно ставит кофейную чашку и на мгновение задумывается, пытаясь скрыть сконфуженность и смятение. — Тогда что привело тебя сюда? Возьми себе кофе. Не уверяй меня, что проделала весь этот путь только чтобы сказать, что не можешь без меня жить.
Она пригвождает его презрительным взглядом.
— Не льсти себе. В лесу много листьев, а в любых кулуарах найдётся десять тысяч подающих надежды кандидатов, ну и тому подобное. Если я выбираю парня, чтобы растить своё генеалогическое древо, то хочу знать наверняка, что он не окажется скрягой, когда дело дойдет до обеспечения его детей.
— Последние новости о тебе, какие до меня доходили, — что ты проводишь много времени с Брайаном, — осторожно сообщает Манфред. Брайан — некое имя без лица, у него очень много денег и очень мало чувств. Партнёрство, основанное на голом рассчёте.
— Брайан? — Она фыркает. — Расстались давным-давно. Он вконец сбрендил — сжег мою любимую шмотку, стал называть меня «чувихой для походов по клубам», хотел трахнуть. Себя же полагал типичным семейным человком, этаким хранителя древних традиций. Его самолюбие сильно пострадало. Подозреваю, что он тайком сделал копию моей адресной книги — несколько подруг жаловались, что он писал им какие-то непристойности.
— В общем, жизнь у тебя была не скучная. — Манфред кивает, почти сочувственно, хотя в закоулках его сознания притаилось злорадство. — В таком случае, хорошо, что избавилась. Полагаю, это означает, что ты снова в игре? В поисках... э-э...
— Традиционных семейных ценностей? Да. Это для тебя проблема, Манни? Ты родился с опозданием на сорок лет: из тех, кто все ещё верит в существование взаимных чувств перед браком, но уже находит тревожной идею размножения с возникновением обязательств.
Манфред вспоминает о кофе и допивает его, не находя эффектного ответа на столь нелогичное заключение. Дело тут в особенностях нынешнего поколения. Это поколение развлекается с использованием латекса и кожанных ремешков, кнутов, анальных затычек и электростимуляторов, но находит шокирующей идею обмена физиологическими жидкостями: побочный социальный эффект царившей в конце прошлого столетия всеобщей боязни заражений. Хотя их отношения длятся более двух лет, у них с Памелой ни разу не было совокупления в обычном смысле этого слова.
— Я просто не чувствую, что готов обзавестись детьми, — говорит он наконец. — И не собираюсь в обозримом будущем что-то менять. Все вокруг меняется так быстро, что даже двадцать лет — слишком долгие срок для разумного планирования; с таким же успехом можно заключать соглашения, касающиеся следующего ледникового периода. Что же касается денег, в этом отношении я совершенно нормальный человек — но только не в смысле отживающей системы ценностей. Ощущала бы ты уверенность в завтрашнем дне, будь на дворе 1901-й год и ты только что вышла замуж за каретного магната?
Ее пальцы легонько постукивают по столу, и у Манфреда уши загораются; но она отказывается идти дорогой его двусмысленных умопостроений.
— Ты не хочешь брать никакой ответственности, верно? Ни за свою страну, ни за меня. Я вот к чему: все твои личные воззрения, вся эта чушь об освобождении интеллектуальной собственности и тому подобном, не имеют значения. Твои действия причиняют вред твоим знакомым. Эти двенадцать миллионов — не просто абстрактное число, которое я достала из шляпы, Манфред; ведь фактически от тебя не ожидают, что ты заплатишь. Но оно соответствует той сумме налогов, которую ты должен был бы заплатить, если бы зарегистрировал по всем правилам корпорацию, вёл всю деятельность от её имени и самостоятельно...
— Не согласен. Ты смешиваешь две совершенно разные концепции и обе их называешь «ответственностью». Я отказываюсь взваливать на себя бремя исключительно ради соответствия правилам отчётности налогового управления США. Это их, их сраный системный сбой, о чем им прекрасно известно. Не начни они преследовать меня по подозрению в мошенничестве при создании системы микроплатежей, когда мне было шестнадцать...
— Это всё в прошлом. — Она пренебрежительно взмахивает рукой. Её пальцы, длинные и тонкие, обтянуты чёрными глянцевыми перчатками с заземлением, чтобы предотвратить нежелательную эмиссию. — Не отвергай правильные советы, и мы сможем добиться всего, что откладывалось. Тебе в любом случае рано или поздно придется прекратить праздно шататься по всему свету. Повзрослей, сделайся ответственным и поступи верно. Ты причиняешь боль и Джо и Сью; они не понимают, чем ты занимаешься.
Манфреду приходится прикусить язык и проглотить первый напрашивающийся ответ, затем он снова наливает себе кофе и отпивает большой глоток. Его сердце бьётся неровно: она снова бросила ему вызов, она всякий раз пытается поиметь его.
— Сейчас я работаю на общее благо, а не только ради некоторых довольно специфических национальных интересов, Пам. Но будущее без понятия «дефицит». Твое мышление всё ещё сковано предваряющей сингулярность экономической моделью, основанной на рассуждениях с точки зрения дефицита. Но распределение ресурсов уже не проблема — эту задачу окончательно решат в следующее десятилетие. Космос доступен нам во всех направлениях, и мы можем заимствовать в первом вселенском банке энтропии столько пропускной способности, сколько нам понадобиться! Найдены даже признаки особой материи: компактные объекты, огромные коричневые карлики в галактическом гало, дающие сильное излучение в дальнем инфракрасном — подозрительно высокая утечка энтропии. Новейшие исследования показывают, что семьдесят процентов барионной массы галактики M31 представляют собой не что иное, как компьютроний, и это по состоянию на почти три миллиона лет назад — когда были испущены те фотоны, которые мы сейчас видим. Интеллектуальный разрыв между нами и инопланетянами, вероятно, в триллион раз больше, чем между нами и нематодами. Ты хоть представляешь, что это означает?
Памела отгрызает кусочек от хрустящего хлебца, затем неторопливо окидывает его плотоядным взглядом.
— Да мне всё равно. Всё это определённо чересчур далеко, чтобы могло иметь какое-нибудь значение для нас, верно? Не играет никакой роли, верю я в сингулярность, которой ты бредишь, или в твоих инопланетян за тысячи световых лет отсюда. Это химера, такая же как «проблема двухтысячного года», и, пока ты отвлекаешься на эту чушь, ты не помогаешь уменьшить бюджетный дефицит и не создаёшь семью — вот что заботит меня. Но прежде чем сказать, что меня это заботит исключительно потому, что именно так я запрограммирована, задайся вопросом, насколько глупой меня считаешь. Теорема Байеса утверждает, что я права, и тебе это известно.
— Что тебе... — Он замирает, сбитый с толку, безумный поток его воодушевления оказывается бессильным при столкновении с водолазным колоколом её уверенности. — Но зачем?.. Я имею в виду, почему? С чего вдруг тебя вообще озаботило, чем я занимаюсь? — «Раз уж ты отменила наши обязательства», — не добавляет он.
Она вздыхает.
— Манни, проблемы налогового ведомства куда важнее, чем ты, вероятно, можешь представить. Ты знаешь, что каждый доллар налогов, собранных к востоку от Миссиссипи, тратится на обслуживание долга? Мы самое неудачное в истории США поколение, в казне хоть шаром покати. В нашем поколении слишком мало квалифицированных специалистов, недостаточно, чтобы поддержать налогооблагаемую базу на прежнем уровне, и это постоянно усугубляется с тех пор, как наши родители извратили систему государственного образования и перевели работу «белых воротничков» в область аутсорсинга. Лет через десять около тридцати процентов нашего населения будут составлять пенсионеры и жертвы расширения области «кремниевой ржи», поедающей промышленность. Ты хочешь увидеть, как семидесятилетние мерзнут в закоулках Нью-Джерси? Вот как я воспринимаю твое поведение: ты не помогаешь поддержать этих людей, ты сбегаешь от своих обязанностей в тот самый момент, когда перед нами встали огромные проблемы. Если бы нам удалось разрядить бомбу долговых обязательств, мы очень многое смогли бы — заняться вплотную проблемой старения, регулировать окружающую среду, исправлять недостатки общества. Вместо этого ты просираешь свой талант, помогая быстро обогатиться безнадежным европешкам, подсказывая им, какие еще предприятия должны создать вьетнамские дзайбацу, чтобы лишить рабочих мест наших налогоплательщиков. Я хочу спросить: почему? Почему ты продолжаешь так поступать? Почему ты не можешь просто вернуться домой и принять свою часть ответственности?
Они долго смотрят друг на друга с полным взаимным непониманием.
— Послушай, — вворачивает она неловко, — я в этих краях на несколько дней. На самом-то деле чтобы встретиться с одним богатеем, уклоняющимся от уплаты налогов. Он специалист по на нейродинамике. Я веду с ним переговоры о погашении задолжности. Джим Безье. Не знаю, слышал ли ты о нем, но сегодня утром я встречаюсь с ним для заключения амнистирующего соглашения о налоговых выплатах, после чего меня ждут двухдневные каникулы, годные разве что для прогулки по магазинам. Но я, знаешь ли, лучше потрачу деньги там, где они принесут какую-то пользу, а не во славу экономики ЕС. И если ты хочешь показать девочке, как можно хорошо провести время, вырвавшись хотя бы ненадолго из тисков капиталистических отношений...