— Нет, этого делать не следует. — Манфред откидывается назад и лениво улыбается. — Я не собираюсь участвовать в лишении их гражданских прав. В моём понимании они — свободные граждане. О, и к тому же сегодня утром я запатентовал саму эту идею — использовать для управления космическим кораблем автопилот с ИИ на основе сознания омара; она полноценно зарегистрирована, все права переданы в Фонд свободно используемой инфраструктуры. Или вы заключаете с ними договор о найме, или ничего этого не будет.
— Но они — всего лишь программное обеспечение! Чёрт, всего лишь программная симуляция грёбаных омаров! Я даже не уверен, что они разумны! Я имею в виду, что они всего-навсего нейронная сеть из десятка миллионов узлов с синтаксическим движком и слабенькой базой знаний — какой разум возможен на такой основе?
Манфред обличающе наставляет на него палец.
— В точности то же скажут затем и о вас, Боб. Послушайтесь меня. Сделайте, как я говорю, а иначе даже не думайте о выгрузке из телесной оболочки, когда ваше тело отслужит своё, потому что тогда, после, ваша жизнь не будет заслуживать жизни. Прецедент, который вы создаёте сейчас, определяет, как все это будет происходить завтра. Да, и не стесняйтесь использовать этот довод в беседах с Джимом Безье. Ему будет полезным уроком, если вы наголову разобьете его. Некоторые виды правообладания в отношении той или иной интеллектуальной собственности вообще не должны допускаться.
— Но омары... — Франклин качает головой. — Омары, кошки. Вы серьезно, да? Всерьез полагаете, что их нужно рассматривать как равных человеку?
— Дело не столько в том, что их нужно рассматривать как равных человеку, сколько в том, что если их не рассматривать как людей, то весьма вероятно, что и другие загруженные сознания тоже не будут рассматриваться как люди. Вы создаете юридический прецедент, Боб. Мне известно о шести других компаниях, проводящих сейчас исследования, связанные с загрузкой сознания, и ни одна не задумывается о правовом статусе загруженного. Если вы не задумаетесь об этом сейчас, то к чему вы полагаете прийти через три года? Через пять лет?
Пам периодически переводит взгляд с Франклина на Манфреда и обратно, как зациклившийся бот, неспособная в полной мере осознать то, что наблюдает.
— Каких это потребует затрат? — печально спрашивает она.
— О, думаю, до хрена миллионов. — Боб пристально смотрит в свою пустую кружку. — Хорошо. Я с ними пообщаюсь. Если клюнут, следующие сто лет будешь кормиться за мой счёт. Ты действительно полагаешь, что они способны управлять добывающим комплексом?
— Для беспозвоночных они невероятно находчивы, — отвечает Манфред с невинной усмешкой. — Они, может, и узники условий своего происхождения, но при этом всё ещё способны приспосабливаться к новой окружающей среде. Только подумайте: вы создадите гражданские права для целого нового меньшинства — которое недолго будет оставаться меньшинством!
* * *
Вечером Памела появляется в гостиничном номере Манфреда, одетая в чёрное, открытое вечернее платье, скрывающее туфли на высоких, острых каблуках, и в большей части тех вещиц, которые он приобрёл для неё днем. Манфред открыл личные дневниковые записи её программам-агентам. Пам злоупотребляет привилегией, укладывает его парализатором, едва он выходит из душа, и, пока он лежит распластанный, закрепляет во рту специальный кляп на ремешке и привязывает Манфреда к раме кровати, прежде чем у него появляется шанс заговорить. Затем на его возбудившийся член надевает латексный мешочек, содержащий слабо анестезирующее масло — незачем позволять ему достичь оргазма, — прицепляет к его соскам электроды, вставляет смазанную латексную анальную затычку и закрепляет ремешком. Уходя в душ, он снял дисплейные очки. Пам перезагружает их, подключив к своему карманному компьютеру, и осторожно водружает ему на глаза. Всё, чего ей не хватало, она изготовила с помощью трехмерного принтера в гостиничном номере.
Начальная настройка завершена; Памела обходит кровать, критически осматривая дело рук своих во всех ракурсах, задумавшись, с чего начать. В конце концов, дело не только в сексе: это — произведение искусства.
После секундного размышления она натягивает на его голые ноги носки, затем, осторожно пользуясь крошечным тюбиком цианакрилата, склеивает ему кончики пальцев на руках. И выключает кондиционер. Манфред крутит кистями и напрягается запястья, проверяя манжеты. Жёсткая фиксация — самое близкое к сенсорной депривации, чего она может добиться без специальной ванны и инъекции суксаметония. Она контролирует все его ощущения, не заблокированы только уши. Очки открывают ей канал высокой пропускной способности прямо в его мозг, создавая поддельный метакортекс, нашептывающий управляемую ею ложь. Мысль о том, что она собирается сделать, вызывает у неё возбуждение, бедра обдаёт жаром. Впервые она способна проникнуть внутрь его сознания, не только тела. Она наклоняется и шепчет ему в ухо:
— Манфред, ты слышишь меня?
Он дергается. Во рту кляп, пальцы склеены. Замечательно. Никаких сторонних каналов поступления информации. Он беспомощен.
— Примерно так, Манфред, чувствует себя больной тетраплегией, прикованный к постели расстройством той части нервной системы, что отвечает за моторику. Запертый в собственном теле атипичной формой коровьего бешенства, из-за того что съел слишком много зараженных бургеров. Я могу ввести тебе МФТП, и ты останешься таким до конца своих дней — будешь гадить в мешок и писать через трубочку. Неспособный разговаривать. И никого, кто бы о тебе позаботился. Тебе понравилось бы такое?
Он пытается пробурчать что-то через мячик кляпа. Пам задирает юбку к талии, забирается на кровать и оседлывает его. Дисплейные очки воспроизводят сцены, которые она записала в окрестностях Кембриджа предыдущей зимой — сцены в приютах и на общих кухнях. Опираясь на него коленями, она шепчет ему в ухо:
— Двенадцать миллионов — вот сколько, мальчик, ты должен им, как уверяют. Как ты думаешь, сколько ты должен мне? Шесть миллионов чистоганом, Манни, шесть миллионов, которые не достанутся твоим голодным виртуальным детишкам.
Он мотает головой, будто пытается спорить. Так не пойдет; она больно шлёпает его, добавляя оттенок ужаса к его явному испугу.
— Сегодня я видела, как ты транжирил бесчисленные миллионы, Манни. Миллионы, связывающие ракообразных с пиратским Масспайком! Ты ублюдок. Знаешь, как я должна поступить с тобой? — Он съеживается, неуверенный, всерьез она или только запугивает. Это хорошо.
Нет никакого смысла пытаться поддерживать беседу. Пам пригибается так низко, что чувствует ухом его дыхание.
— Тело и разум, Манни. Тело и разум. Ты же не интересуешься своим телом, не так ли? Только разум. Тебя могут сварить заживо, прежде чем ты заметишь, что случилось с твоей телесной оболочкой. Примерно как омар в горшке. Но я слишком люблю тебя; только это тебя и спасает. — Она отводит руку назад и снимает мешочек с гелем, открывая его член: он напряжен от действия вазодилататоров, входящих в состав геля, и почти бесчувствен. Выпрямив спину, она осторожно вводит его в себя, медленно опускаясь сверху. Вопреки ожиданиям, это не причиняет боли, и ощущение совершенно не похоже на то, к чему она привыкла. Пам наклоняется вперед, вцепляется в его напряженные руки, ощущает его трепетную беспомощность. Ощущения переполняют её, и она едва не прокусывает губу, такие они яркие. Затем она снова опускается на Манфреда и ритмично двигается, пока его не сотрясает дрожь, неконтролируемые спазмы, вывобождающие в Пам дарвинистскую реку его исходного кода, вырывающуюся через единственное устройство вывода этих данных.
Она скатывается с его бедер и осторожно использует остатки суперклея, соединяя малые губы. Люди не производят заглушки для осеменения, и хотя Пам фертильна, но хочет абсолютной уверенности. Клей продержится день или два. Она разгорячённая, раскрасневшаяся и почти не владеет собой. В ней всё бурлит от лихорадочного предвкушения, поскольку наконец она прищучила его.
Когда Пам снимает с него очки, его глаза обнажены и уязвимы, защитная оболочка вскрыта до человеческого ядра его почти трансцендентного разума.
— Утром после завтрака ты должен прийти и подписать брачный контракт, — шепчет она ему в ухо. — Иначе с тобой свяжутся мои адвокаты. Твои родители захотят, чтобы свадьба прошла как положено, но мы можем устроить её как-нибудь потом.
Он смотрит так, будто ему есть что сказать, поэтому она наконец смягчается, расстегивает ремешок и убирает кляп, затем нежно целует его в щёчку. Он сглатывает, кашляет и отводит взгляд.
— Почему? Почему ты так поступила?
Она постукивает пальцами по его груди.
— Все из-за прав собственности. — Она делает секундную паузу, чтобы подумать: «Между нами огромная идеологическая пропасть, через которую надо в итоге перебросить мост». — Ты наконец убедил меня насчёт этой твоей агалмичности — своей готовностью послать подальше любые ценности. Я не собираюсь терять тебя ради группы омаров, или загруженных котят, или что там еще будет населять интеллектуальную материю после сингулярности, над созданием которой ты работаешь. Поэтому я решила взять то, что изначально принадлежит мне. Кто знает, может, через несколько месяцев, когда я произведу для тебя новый разум, ты сумеешь прислушаться к зову своего сердца?
— Незачем было делать это таким способом...
— Незачем? — Она соскальзывает с кровати и оправляет платье. — Ты отдаешь слишком много и слишком легко, Манни! Притормози, а то ничего не останется. — Наклоняясь над кроватью, она смачивает ацетоном пальцы его левой руки, затем отпирает манжету. После чего оставляет бутылочку растворителя достаточно близко к руке, чтобы он смог освободиться.
— Увидимся завтра. Не забудь: после завтрака.
Пам уже в дверях, когда он окликает:
— Ты так и не сказала почему!
— Можешь считать, что это вроде повсеместного распространения твоих мемов, — говорит она, посылая ему воздушный поцелуй, и начинает закрывать дверь. Затем наклоняется и задумчиво отодвигает подальше еще одну картонную коробочку с загруженным котенком внутри. После этого она возвращается в свой номер, чтобы заняться устройством алхимической свадьбы.
Глава 2. Трубадур
Вместе с ним, в тени, неотступно следует его монстр, всегда составляя ему компанию, никогда не покидая его.
* * *
Манфред снова попадает в Европу. Аэропорт — величие двадцатого века, стекло и сталь, что на закате атомного века выглядит варварским. Он беспрепятственно проходит через таможню и идёт по длинному, отзывающемуся эхом залу прибытия, проверяя местные медиаканалы. На дворе ноябрь, и в неуёмном корпоративном рвении в попытках справиться с проблемами сезонных продаж торговцы придумали окончательное решение Рождественской проблемы — массовое повешение плюшевых Сант и эльфов. Тела подвешены над головой через каждые пару метров, ноги иногда подергиваются в аниматронной смерти, как свидетельство военного преступления, совершенного в игрушечном магазине. Корпорации, действующие все более и более автономно, сегодня не понимают значения смерти, думает Манфред, пока проходит мимо матери, выпасающей капризных детей. Бессмертие их самих — серьезный недостаток, когда они имеют дело с людьми, которых задевают. У них есть недостаток в понимании одного из главных факторов, мотивирующих телесные устройства, которые кормят их. Ладно, рано или поздно мы что-нибудь с этим сделаем, говорит он себе.
Свободные медиаканалы здесь жирнее и лучше обеспечены вспомогательными справочными системами, чем он встречал где-либо в Америке президента Санторума. Хотя общий стиль немного другой. Лутон, четвертый пригородный аэропорт Лондона, обращается к нему с раздражающе самоуверенными протяжными гласными, как австралиец со сливой во рту: «Привет, путешественник! Это говорит твой карманный мозг, не хочешь ли попытаться думать с моей помощью? Выбирай «Уотфорд информатикс», последнее слово в методах познания мира и видеоруководствах». Манфред поворачивает за угол и оказывается почти прижатым к стене между отделом претензий по доставке багажа и толпой пьяных бельгийских фанатов прицепной тракторной техники, а левый край его дисплейных очков в это время пытается срочно сообщить что-то об инфраструктуре железных дорог Колумбии. Фанаты вымазали лица синей краской, поют нечто, зловеще напоминающее древние британские военные выкрики — «Вемберррли, Вемберррли!» — и тянут гигантский виртуальный тотем в виде трактора через веб-аналог зала прибытия. Манфред решает обойти их через багажную службу.
Едва он входит в зону багажных претензий, его куртка словно коченеет, а очки тускнеют. Он может слышать потерянные души чемоданов, взывающих к их владельцам. Жуткие причитания заставляют его ощутить собственную причастность, граничащую с чувством потери, и на мгновение он столь напуган, что почти готов отключить шунт таламически-лимбического интерфейса, позволяющий ему испытывать их чувства. Прямо сейчас ему не до эмоций, после грязных слушаний бракоразводного процесса и тех кровопусканий, которые Пам пытается ему сделать; сейчас ему хочется, чтобы любовь, расставание и ненависть не имели места в его жизни. Но он нуждается в максимальной возможной сенсорной пропускной способности, чтобы поддерживать контакт с миром, поэтому всякий раз чувствует кишками, когда задевает хотя бы краешек какой-нибудь молдавской финансовой пирамиды. «Заткнитесь! — посылает Манфред глиф своей непослушной стае агентов, создающих этот эффект, — мне не удаётся услышать даже собственные мысли!»
— Добрый день, сэр, чем могу быть полезен? — подобострастно обращается к нему желтый пластиковый чемодан на прилавке. Это не одурачивает Манфреда: он может видеть сталинистски строгий контроль, приковывающего чемодан к зловещему безликому кассовому аппарату, скрывающемуся под столом — агенту органов власти корпоративной бюрократии британского аэропорта. Но это и хорошо. Здесь только сумкам приходится бояться за свою свободу.
— Так, смотрю, — бормочет Манфред. И он действительно заглянул сюда посмотреть. Из-за не вполне случайной недокументированной особенности модуля криптографии, используемого сервером авиакомпании, осуществляющим маршрутизацию перевозок, его чемодан сейчас где-то на пути к Момбасе, где, вероятно, будет перепрошит и воскрешен к новой жизни каким-то африканским кибер-медвежатником. Для Манфреда в этом нет ничего страшного — его чемодан содержал только статистически нормальную смесь сменной одежды и туалетных принадлежностей, и он брал его с собой лишь для того, чтобы не тревожить экспертные системы пассажирской авиакомпании — что он не какой-то инакомыслящий или террорист, — но это происшествие оставляет его с брешью в личном инвентаре, которую следует заполнить прежде, чем он покинет зону ЕС. Ему нужен чемодан на замену, чтобы у него оказалось ровно столько же багажа, когда он покидает сверхдержаву, сколько было, когда он прибыл сюда. Манфред не хочет быть обвиненным в причастности к торговле физическими товарами в условиях трансатлантической торговой войны между протекционистами нового мира и глобалистами Старого Света. По крайней мере для него сейчас это важный пунктик, и он постарается соблюсти условия игры.
Перед прилавком стоит шеренга невостребованных сумок, выставленных на продажу ввиду отсутствия их владельцев. Некоторые довольно потёртые, но среди них затесался чемодан вполне приличного качества, со встроенной в ролики индукционной зарядкой и с сильным чувством привязанности — точно такой же модели, как его прежний. Манфред пробует подключиться по Bluetooth и видит не только GPS, но и отслеживание через «Галилео», географический справочник по типу старомодной складской программы учёта и железное намерение следовать за владельцем в случае необходимости хоть до врат ада. Плюс на левом боку снизу есть удобная отличительная царапина.
— Сколько за вот этот? — спрашивает он погонщика этого стада, сидящего за стойкой.
— Девяносто евро, — спокойно объявляет тот.
Манфред вздыхает.