Подчиняясь колесам стальным!
А на улице тихой
Проснутся деревья,
Удивленно глядя
На невиданную колесницу
Мне плевать, что нельзя!
И что мне говорят каждый день!
Я хочу изменить свой маршрут
И увидеть другие углы тех домов,
Что сумел разбудить
И забрызгать гудроном!
Я добился всего, что хотел!
Только жаль, что повис токосъемник
Он больше не нужен!
С последним аккордом Пьер Расческин, мотнув головой, отпустил слушателям прощальный поклон, так что волосы упали ему на грудь, и начал пятиться, увлекая за собой своих сотоварищей, что явилось знаком его скромности и английского воспитания. (На самом деле это была его давняя привычка - удаляться раньше, чем начнут бить.)
- Какой скромный и очаровательный молодой человек! В его глазах есть нечто демоническое! - воскликнула миссис Хаггард и захлопала в ладоши, - Но я ничего не поняла из того, о чем он пел.
- Смысл его декларации объясняется довольно просто, - подсказал ей м-р Моррисон, ядовито ухмыляясь, - Видимо, эта песня была написана на одной из отсталых планет, где в руки оператора допотопного средства коммуникации попался детский журнал "Юный схемотехник", после чего ему удалось избирательно усовершенствовать свою колымагу, введя автономный энергоблок, телепатическое управление и заменить рудименты колес на более прогрессивную гравитационную подушку. И, радуясь такому прогрессу в своей застойной стороне, он с азиатской непосредственностью поет о том, что ему впервой пришло на ум и что он видит окрест!
- Все равно он очень милый и обаятельный! - заявила миссис Хаггард и обратилась к мужу: - А теперь, дорогой, я хочу послушать что-нибудь про любовь!
- У нас в гостях как раз находится известный шансонье, автор любовных баллад и лирических песен - Степан Здоровый! - ответил ей м-р Хаггард и указал на щуплого паренька, прижимавшего к груди гитару.
Юноша вышел в импровизированный круг и тихо сказал:
- Я спою свою последнюю песню, написанную мной вчера.
Так же тихо зазвучала его гитара, и приятным баритоном бард запел:
Устав от юности потерь,
Забыв прекрасную мечту,
Я запер за собой очередную дверь,
Где не нашел святую доброту...
Растратив времени мешок,
Отдав традициям долги,
Я выпил, морщась, счастия глоток,
Заев, давясь, большим куском тоски...
Найдя в кармане лишь пятак,
Упав в объятья суеты,
Я понял, что мой дом кабак,
Торгующий коктейлем пустоты...
Нажив на совести мигрень,
Пропив последнюю мораль,
Я выжил и прозрел в тот черный день,
Когда меня втоптала в грязь родная дрянь...
И получив для бодрости пинка,
Влетев в расчетную любовь,
Я говорил себе: "Терпи, пока
не наступил кладбищенский покой..."
И оплатив по векселям сполна,
Узнаешь, что всему виной она!
Певец умолк и горько заплакал.
- Да, что-то грустные песни поют наши барды, - м-р Моррисон смахнул слезу, - И что-то имена у них странные. Уж не соотечественники ли это м-ра Пэтроффа?
- К сожалению, Вы правы, м-р Моррисон, - констатировал этот факт м-р Пэтрофф, - Среди талантливых людей иногда встречается необъяснимое неприятие окружающего их мира. Чаще всего это происходит на почве нервного срыва. Виной тому может быть личная трагедия, досадное непонимание и черствость окружающих, или же промахи в нашем воспитании. Ничего, перебесятся и вернутся на Родину, как не раз уже случалось.
- Пьер вряд ли вернется, - сказала миссис Моррисон.
- Возможно, - согласился с ней м-р Пэтрофф, - Лет так триста назад его еще стали б слушать, а сейчас, я думаю, ему будет трудно найти себе у нас аудиторию. Ведь и у вас он держится, как я понимаю, лишь благодаря интенсивной рекламе...