Василий замолчал, собираясь с мыслями, священник внимательно слушал. Почему-то захотелось рассказать ему всё без утайки. И Василий начал с того самого дня 1 сентября. А когда дошёл до конца, сам собой возник вопрос:
— Вот вы говорите, батюшка, Бог мне дал талант. Ещё я слышал, что зарывать талант нельзя. Притча есть такая, что слуга, который зарыл свой талант, не преумножил его, получается, как бы не преумножил то, что ему было дано.
Священник кивнул.
— Тогда почему Бог позволил у меня этот талант забрать?
— А ты помнишь, как в притче? Таланты — это такие деньги были. Причем очень большие. Золото и серебро в талантах измерялось килограммами. Так вот, двое других слуг свои таланты вложили в дело и удвоили их. Как ты правильно говоришь, преумножили. Но могло ведь повернуться и так, что дело не выгорело, и прибыли бы не было, и талант бы был растрачен. Могло?
— Могло, — согласился Василий.
— Итак, первое: Господь каждому даёт ту меру таланта, которую он может вместить. Поэтому: одному — пять, другому — два, третьему — один. И с каждого спросит за данное. И каждому даёт согласно его способностям. Важно не струсить, пойти на разумный риск, чтобы преумножить эти таланты, а не сидеть над ними, как Кощей над златом. Вспомни слова своего отца о трусости. Очень правильные слова. Ты не закапывал свой талант, но и не ценил его. А кое в чём проявил малодушие. Та же история с котом. Так вот, Василий, до поры до времени у тебя шло всё как по маслу. Так? Всё давалось легко, и не с легкой ли иронией ты смотрел на упорный труд твоей возлюбленной? Того, что тебе давалось легко, она добивалась с огромным трудом.
Василий потупился, он только что рассказал об этом сам, но другими словами.
— И ты полагал, что так будет всегда, — продолжал отец Алексий. — Ценил ли ты в достаточной мере то, что было тебе дано? Помнил ли ты о том, Кто тебе это дал, или ты горделиво полагал, что тебе это и так положено? И ещё вот о чём вспомним: Брагину тоже дан талант, пусть не в искусстве, пусть в спорте. И вот два ваших таланта пересеклись. За то, как он употребил свой талант, он сам и ответчик. Господь дал, Господь спросит. Но уж понятно, что не Он вёл руку Брагина, наносящую тебе удары, а неправильно понятая Брагиным высшая свобода, да бесы, которые под той рукой тут как тут. Но вернёмся к твоему дару. Твоему таланту выпали испытания, как выпали испытания твоей любви. Правильно?
Василий согласно кивнул. Теперь он опережал в уме озвученную мысль батюшки. Он уже всё понял, но продолжал вежливо слушать.
— Любовь испытание выдержала и стала прочнее, так?
— Значит, испытание таланта тоже должно принести свои плоды! — не выдержал Василий.
— Да, я в это верю. Когда я учился в семинарии, нам рассказывали интересную историю из жизни Сократа. Этот греческий философ жил задолго до Рождества Христова. Однажды, в день рождения этого философа к нему пришли его ученики, и каждый принес ему что-то в дар. Но один ученик был настолько беден, что не имел ничего и, пока шло поздравление Сократа, сидел, понурясь. Он встал самым последним и сказал: «Дорогой наставник! Ты знаешь, что я нищий, мне нечего дать тебе. Единственный мой дар — я отдаю тебе самого себя как раба. Делай со мной, что хочешь!» И Сократ сказал: «Это самый драгоценный для меня дар. Я принимаю его, но лишь с тем, чтобы вернуть потом тебя самому тебе в еще лучшем виде!»
— Здо́рово! — восхитился Василий. — Обязательно расскажу это Изольде Матвеевне! И Ане...
— Только помни о том, что понимание выражения «раб Божий» разнится от принятого в обществе понимания слова «раб». Быть рабом Бога — это счастье и надежда. Если бы мы могли принадлежать Господу всем умом, всем сердцем и душой! Если мы не рабы Бога, то мы рабы этого мира, рабы диавола, рабы собственного эгоизма. И тут как раз важно, чтобы Господь не прогнал нас во тьму, как недостойных рабов. Помнишь конец притчи о талантах?
— Да. Знаете, батюшка, я, честно говоря, читал только детскую Библию.
— Значит, настало время взять в руки, пусть и такие, — отец Алексий кивнул на гипс, — Священное Писание. Я вот каждый день понемногу читаю. Это как родниковой воды испить, как чистого воздуха глотнуть.
— Но вы сказали, что моя история похожа на вашу ? Расскажите!..
— Представь себе, в школе я занимался парашютным спортом, удачно всё складывалось. Я мечтал поступить в Рязанское военное училище воздушно-десантных войск. Слышал о таком?
— Слышал.
— И поступил! И всё было хорошо...
— Как по маслу?
— Точно. Но на третьем курсе во время одного из тренировочных прыжков я неудачно приземлился, повредил позвоночник. О дальнейшей службе не могло быть и речи. Никакое лечение, никакие тренировки не помогли бы. Точка и всё! Ни про какого Маресьева врачи и слышать не хотели. Я тогда думал, что жизнь моя на этом кончилась. Мечта в буквальном смысле разбилась о землю.
— Да... не позавидуешь.
— Не знаю, сколько бы продлилось моё безысходное отчаяние, а самое главное — я не понимал, почему так произошло именно со мной? Были ребята, у которых всё получалось много хуже, чем у меня. А они могли вновь и вновь подниматься в небо, с гордостью нести службу и называть себя десантниками. А я вдруг оказался на обочине, — отец Алексий на миг замялся, снизил голос на полтона: — Только тебе говорю, никому не скажешь?
— Никому.
— Я тогда неумеренно пить начал. Это у русского человека блажь такая — горе заливать. Но было ли горе-то? Так вот, преподавал у нас один легендарный подполковник. Он побывал на всех войнах, в том числе тех, которые называют локальными конфликтами. От наград у него левый борт кителя перетягивало. И когда я собирал уже вещи, ехать домой, он пришёл ко мне и сказал: «Знаешь, Алексей, самое страшное в жизни это не то, что произошло, а когда не знаешь почему. Я столько похоронил товарищей, что всякий раз, когда я думаю, что мне плохо, я вспоминаю их близких: жён, матерей, детей. И мне становится стыдно, потому что им хуже, чем мне. Однажды я услышал одну важную мысль, которая теперь всегда со мной: есть три главные тайны — когда мы умрем, отчего мы умрем и где мы будем после смерти». Где вы это услышали? — спросил я. «На проповеди», — ответил он. «Вы что, верующий?» — «Конечно, — удивился он моему вопросу, — как же можно выбирать работу, на которой каждый день нужно быть готовым умереть, и не быть при этом верующим? А знаешь, что слово «служба» лучше всего соответствует только двум профессиям: военной и священника?» Так, Василий, я оказался в духовной семинарии... А бекар — это ты интересно придумал... Ниже нельзя и вверх тоже. Я разовью твою мысль — вверх можно, но в меру посильной гармонии. Кажется, я не нарушил правил музыки, применяя их к правилам духа?
— Нет! Всё точно! У меня даже рифма родилась: если есть Икар — будет и бекар! Я бы так не смог мысль подвести и сказать.
— Смог бы, просто нужно немного опыта.
— Мой отец воевал в Афганистане, и когда мы приезжаем в город, он всегда идёт в церковь и заказывает там молебен за упокой. И всегда жалеет, что не все его погибшие сослуживцы были крещены. Он рассказывал, что сам крестился после войны, когда вернулся домой. А вы молитесь за тех, кто когда-то с вами учился?
— Обязательно. И за победу, и за упокой. Некоторые из моих друзей погибли на Кавказе. И не только за них, а за всё российское воинство надо молиться.
— Хорошо, что вы пришли, — признался Василий, — мне намного легче стало. Теперь не кажется всё таким бессмысленным.
— Вот и слава Богу, а мне ещё надо с соперником твоим повстречаться. Ничего не имеешь против? — вопросительно вскинул брови отец Алексий.
— Нет, да и как я могу возражать. Может, ему даже нужнее, чем мне.
Соперник пришёл в этот день последним, когда Василий всеми правдами и неправдами отпрашивался у Сергея Ивановича домой.
Брагин хмурой тенью нарисовался в палате, молча сел на табурет у кровати Василия. Прежде чем сказать что-либо, он сидел некоторое время, опустив голову. Так и начал говорить в пол:
— Вась, я так не хотел. Участковый сказал, что ты не стал писать заявление, хотя Гордеевы готовы выступить свидетелями. Отец мне выговорил, что заступаться не будет… Короче, можешь сломать мне руки. Вот, — и в подтверждение он вытянул вперёд руки, кончики пальцев заметно подрагивали.
— Вить, ты же знаешь, что я этого делать не буду, — ответил Василий.
— Да, стрёмно получилось. Я себя таким дерьмом чувствую. Макс тоже хотел прийти. Но его отец запер. И правильно. Самое поганое то, что ничего исправить нельзя. Отец мне сказал: никаких тебе институтов, пойдёшь в армию. Я думаю, правильно. А тебе что врачи говорят, сможешь играть?
— Они не знают. Наверное, так, как играл, уже не смогу. Буду сочинять. И буду много работать.
— Слышь, Вась, если чем надо будет помочь, можешь в любое время на меня рассчитывать.
— Ладно.
Снова повисла неловкая тишина. Каждый думал о своём. В какой-то момент Василию вдруг показалось, что это не Брагин ему, а он Брагину изломал жизнь. Даже совестно стало. Не такое ли чувство выгоняло русских женщин на улицы, когда мимо шли этапом колодники? И подавали им еду или одежду — кто что может, хотя вчера каждый из этих угрюмых, закованных в цепи людей мог вынести всё вчистую из их небогатых домов, ударить ножом или топором, снасильничать... Надо спросить об этом у отца Алексия.
8
В июне Василий уже мог играть токкату и фугу ре-минор Баха, не очень ровно, но уже цельно. Руки, как раньше, не летели, более того, некоторые пассажи давались через боль. Между делом он мял в руках теннисные мячи, которые привезла Изольда Матвеевна, и эспандеры, добытые отцом. Невзирая на предоставленную директором отсрочку, он пошел сдавать выпускной экзамен в музыкальной школе по специальности. Отыграл так, как это мог сделать любой среднестатистический ученик, но ему поставили явно завышенную «пятёрку». Хотя все, в том числе сам Василий, понимали: это за прежние заслуги. Зато после обязательной программы он порадовал и учеников, и преподавателей двумя новыми произведениями: сонатиной, которую написал специально, чтобы разрабатывать руки, и фортепианным ансамблем, исполнив его в четыре руки с Аней.
Аня тоже сдала экзамен на свою заслуженную «пятёрку». Теперь им оставалось главное: окончить общеобразовательную школу. Изольда Матвеевна продолжала заниматься с обоими, готовя к консерватории. Василий нацелился на теоретико-композиционный факультет, Аня — на фортепианное отделение.
В июле Морозовы и Гордеевы, внимая просьбам детей, вместе выехали на юг. А остаток лета Василий ходил к отцу Алексию, чтобы поближе познакомиться с церковным пением.
Поздней осенью пришло письмо от Брагина, который лежал в ростовском госпитале после ранения, полученного на Кавказе. Сам он писать не мог, поэтому за Виктора это сделал сосед по палате.
«Здравствуй, Василий! У меня всё хорошо. После учебки попал в разведроту, а это очень почётно. Правда, повоевать толком не пришлось, да и реальных боёв теперь не так много. Не поверишь, к нам сюда приезжала группа «ДДТ» и Юрий Шевчук. Хорошие ребята, настоящие мужики. Они уже не в первый раз приезжают. Дали концерт. Знакомые песни подпевала вся дивизия. Слышал ведь: «Что такое осень?..» А вокруг действительно осень! А когда он пел «это всё, что останется после меня», пацаны даже плакали. Были и новые песни. Классно! Говорят, ещё приедет «Любэ». А я сразу вспомнил про тебя и твою музыку. Знаешь, здесь даже классику бы слушать стали, я представил, как бы ты мог сыграть, и все наши парни тебе бы аплодировали. А я бы гордился.