— Если она захочет, — уклончиво ответил Василий и понял, что не смог скрыть от пронзительного взгляда Изольды Матвеевны нахлынувшего исподволь волнения.
Теперь она обязательно скажет, что ранняя влюблённость помешает ему достичь высоких целей. Именно такого от неё более всего можно ожидать. Но она вдруг задумчиво произнесла нечто иное:
— Я в десятом классе влюбилась в стройного, атлетически сложенного гимнаста.
— И? — спросил Василий, который знал, что муж Изольды Матвеевны вовсе не гимнаст.
— Он предпочёл другую, и это хорошо.
— Почему же хорошо?
— Я не пошла вслед за ним в цирковое училище, а поступила в музыкальное! — в глазах учительницы мелькнул озорной огонёк: — И теперь мне не надо мотаться по городам с каким-нибудь дешёвым шапито, а всю любовь я отдала музыке. Мой муж, ты знаешь, скромный экономист, которому музыка, как вы выражаетесь, по барабану. Поэтому он за двоих любит меня, а я за двоих люблю музыку, — она заговорщически подмигнула, словно состояла с Василием в одной тайной организации.
— Мне кажется, вы любите музыку не только за двоих, а почти за весь наш посёлок.
Изольда Матвеевна расплылась в благодарной улыбке, что бывало редко, и окрылённая отправилась ставить чайник.
Василий вспомнил, как нервно дёргаются уголки губ Изольды Матвеевны, когда волей-неволей приходится слышать несущиеся из автомобилей, квартир и магазинов блатные песни или тупую современную попсу. Всякий раз заметно, как она сдерживает себя и тем учит Василия: нельзя называть всех людей дураками, они несчастные, они не знают величия гармонии... Можно рассказать слепым про голубое или покрытое тучами небо, но они его не увидят. Так и с глухими. С той, правда, разницей, что эти глухие сами хотят быть такими.
Аня пришла, когда Василий уже был на сцене. Начал он, вопреки предложению Изольды Матвеевны, с Шопена. Воспользовался её отсутствием. Зато, когда обе уже сидели в небольшом актовом зале, учительница сама попросила:
— Ну, Василий, окажи нам честь своими новыми изысканиями. Как называется твоё новое произведение?
— Эклектичная музыкальная поэма «Пурга»! — наигранно помпезно объявил Василий.
— Это ты вслед за погодой?
— Нет, Изольда Матвеевна, это погода вслед за мной. Не поверите, я вчера сочинял, а сегодня моё сочинение материализовалось. — «Слово-то, какое вспомнил!» — сам себя поддел юный музыкант и заметил лёгкую улыбку Ани.
Пьеса начиналась с закрученного хода в контроктаве. Затем вступала правая рука, рассыпая те самые кривые арпеджио в щедром пространстве большой и малой октав, и вдруг обе руки начинали синкопировать аккордами от малой до субконтроктавы, после чего вновь выниривал изначальный ход. И только теперь в общей музыкальной ткани стала пробиваться мелодия. Палец Изольды Матвеевны, наматывающий локон, выжидательно замер...
— Сначала я думала, что ты решил повторить «Время вперёд!», — сказала она после более чем минутного молчания, последовавшего за кодой. — Но ты меня приятно удивил, Василий. Твоя мысль начинает догонять твои руки. Эту пьесу не стыдно показать перед самыми взыскательными слушателями. Если это поэма, то очень похожа на стихи Максимилиана Волошина... Как тебе, Аня?
— Здо́рово, — ограничила свой восторг одноклассница.
На мгновение Василию показалось, что Аня ему завидует. На такой эффект он меньше всего рассчитывал. Не зря отец после ссор с мамой говорил: «Современную женщину не понять. Такое чувство, что она не хочет быть женщиной, или, во всяком случае, хочет быть немножко мужчиной. Трактор водила, в космос летала, джинсы надела, горы покоряла, начальниц женщин полно... Но от этого мужчина всё равно не научится рожать!..» Опасность феминизма Василий до конца ещё не осознавал, но в главном был согласен: «не понять...»
Начиная с первого сентября Аня благосклонно, но как-то меланхолично принимала его ухаживания. И самое обидное, не чуралась и Брагина, который увивался за ней, отдавая дань и девицам лёгкого поведения, кои порой бывали много старше его. В компаниях он щедро делился своим богатым сексуальным опытом. Не отставал от него и Вознесенский. Неужели она не видела и не понимала этого?
Во время осеннего бала на дискотеке Василий в первый раз пригласил Аню на танец. Её близость, запах сладко вскружили голову, он лепетал ей на ухо что-то несуразное, хотел, но не решился сказать главное. Позволил себе только одно: его рука провела плавное легато вдоль её спины, и (о чудо!) Аня не воспротивилась этому! Но уже в следующем танце она медленно парила с Виктором и с точно таким же выражением лица слушала его бойцовские байки с обычным для него глуповатым подхохатыванием. А под конец танца его руки уже свободно дирижировали вдоль её стана. И Аня не оттолкнула его (чего ожидал Василий, который косился на них, безнадёжно подпирая спиной стену актового зала). Но после дискотеки Брагин предпочёл Ане шумную компанию, и Морозов воспользовался счастливой возможностью без соперничества проводить её домой. Дорогой он всё же решился сказать ей, что она очень много для него значит, что она прекрасна, как самая гениальная симфония... Аня с лёгкой блуждающей улыбкой слушала его, а у подъезда поцеловала в щёку, после чего ошарашенно счастливый Маэстро ещё час бродил по посёлку, прокручивая в уме нежную серенаду для своей возлюбленной. Казалось, до полной взаимности остался только шаг. Ведь на обратном пути он держал в своей руке её руку, чувствовал ласковую мякоть подушечек её пальцев и полагал это вершиной допустимой сейчас близости.
Дня через три, опасаясь неуловимой мимолетности и воздушности сказанного слова, он доверил его бумаге, и на уроке отправил ей пространную записку, где звучало таинственное и ничем не заменимое «люблю», а сверх того — сквозила готовность посвятить ей всю свою жизнь, всё творчество, как некогда безутешный Петрарка своей Лауре. А в ответ получил краткое и половинчатое: «Васенька, ты мне тоже очень нравишься, ты талантливый, ты умница, но я пока не могу понять сама себя». Как человек может не понимать сам себя? Впрочем, бывает, конечно. Тем более что речь идёт о девушке! Но в данном случае это означало одно: полной взаимности, скреплённой молнией первого взгляда и притяжением, преодолевающим земное, здесь нет. Тут пахло каким-то не совсем логичным девичьим расчётом, обидным и осторожным. И тогда, разумеется, представилась в мыслях спортивная, более зрелая, чем у него, фигура Брагина... В этот день Василий купил себе гантели, хотя Изольда Матвеевна не раз предостерегала ученика: на физкультуре надо быть предельно осторожным. Руки, данные Богом для извлечения гармонии, следует беречь. Но с гантелями он явно припозднился, качаться надо было с раннего детства. Отец дал несколько советов, но, казалось, мышцы совсем не реагируют на упражнения. И по утрам Василий печально смотрел на своё отражение в зеркале, всячески его критикуя. Мама, со своей стороны, попыталась его успокоить: мол, накачанные мышцы не главное, и каждого Бог создал для выполнения своей, только ему предназначенной задачи. Не могут быть все сильными, умными, красивыми... Это было понятно, но малоутешительно.
— Мам, а за что ты полюбила папу? — задал прямой вопрос Василий.
— За то, что он полюбил меня, — не задумываясь ответила мать, — он поступал в наш нефтегазовый институт после армии, у него была медаль за Афганистан, пришел на вступительные экзамены в форме... Тогда многие девушки на него заглядывались. Но, честно тебе скажу, я в тот момент на него внимания не обращала. А вот когда он уже после первого курса прицепил к нашему окну в общежитии на третьем этаже огромный букет с запиской для меня... Представляешь, со стороны улицы?! Это показалось мне очень романтичным и оригинальным.
— И ты в него за это влюбилась?
— Нет, я всего-навсего заприметила, кто это сделал. А потом он ещё долго за мной ухаживал. После букета я только лишь позволила ему провожать меня после занятий. Хотя для меня до сих пор остается загадкой, как он забрался по абсолютно ровной стене, где зацепиться не за что, до нашего окна да еще в сумерках...
Заметив на лице сына выражение многообещающей романтичности, способной подтолкнуть к безумным поступкам, папа, Георгий Васильевич, вздохнул и ради предостережения сдался:
— Я просто нанял за двадцать пять рублей автовышку...
— Автовышку? — разочарованно вскинула брови Наталья Павловна.
— Ну да, такая машина с выдвижной корзиной.
— М-да... — подытожил Василий. — Сейчас, чтобы удивить девушку, надо нанимать, а ещё лучше иметь лимузин. Или самолёт.
К слову сказать, Брагин частенько разъезжал по посёлку на серебристом «Форде-мондео» с тонированными стёклами. Нередко подвозил и Аню...
— Вот видишь, сынок, ничего сверхъестественного, за шестнадцать лет последующей совместной жизни он больше ни разу не нанимал автовышку...
— Потому что надо было нанимать то детскую коляску, то стиральную машину, то ещё что-нибудь. Но цветы-то дарил! — попытался защищаться отец.
— Да, — подтвердила Наталья Павловна, — два раза в год, на день рождения и день свадьбы. А на восьмое марта дарил бытовую технику или наборы посуды, говорил, что это и есть женские подарки!
3
В конце октября Аня пригласила Василия в гости. Родители ее уехали на несколько дней в областной центр по каким-то неотложным делам, решив при этом, что дочь школу пропускать не должна. Ни общеобразовательную, где училась на одни пятёрки, ни музыкальную, где эти пятёрки огромным трудом зарабатывались на потрескавшихся шафранных клавишах рояля «Petrof».
Осень была тёплая и удивительная: небо оставалось ярко-голубым и высоким, как в мае; хвойная тайга, прореженная берёзами и осинами, примеряла золото, а местами смущалась до багрянца от восхищённых взглядов. Медлительный ароматный воздух еле плыл над водами великой сибирской реки, и обе стихии подражали неспешному времени, а может, отражали ту самую бесконечность, которую всю жизнь тщетно пытается охватить человеческое сознание. Вместе с рекой за горизонт неспешно тянулось небо. Ничто не предвещало суровой зимы.
Василий запасся букетом дорогих орхидей, кои привозили в эту таежную Тмутаракань вместе с голландскими розами и герберами коммерсанты (по всей видимости, их бизнес имел успех). Он облачился в строгий классический костюм, и, немного подумав, прихватил у Лёхи Скворцова бутылку шампанского, пообещав на днях вернуть. «Всё по взрослому», — так, подбадривая сам себя, он постучался в заветную дверь. И с порога был немного удивлён и даже разочарован: Аня встретила его в потрёпанном домашнем халатике, с непричесанной головой и какой-то повседневной озабоченностью в глазах. Точно Василий пришел не на свидание, а списать домашнее задание по алгебре или помочь ей прибраться в квартире к приезду родителей.
Но экзотический букет всё же возымел действие. Аня поцеловала Василия в щёку и долго пристраивала орхидеи в вазе на столе своей комнаты. Колдовала с водой и размышляла вслух, как заставить цветы постоять подольше.
— Ты, поди, разорился, Вася? — спросила лукаво.
— Это не имеет значения, — ответил рыцарь.
— А шампанское? Хочешь выпить?
— Н-ну... — растерялся было Василий, — я думал, букет и шампанское... Почти натюрморт.
— Ну, так поставим рядом с букетом или всё-таки выпьем? — улыбнулась Аня.
В этой усмешке Василий интуитивно почувствовал подвох от пра-пра-прабабушки Евы. Не с такой ли покровительственной к чужой наивности улыбкой подавалось к столу яблоко с древа познания? В любом случае, сердце ёкнуло, а внешне пришлось подпустить этакой развязности и для вящей убедительности без лишних слов пальнуть пробкой в потолок.
Пробка-дура срикошетила и ударила в макушку Василия. Ойкнув, он хохотнул, Аня же залилась смехом надолго.
— Надо было чуть наклонить, — дала она поздний совет.
— Ничего, так смешнее, — собрался с мыслями Морозов.