К.Фрумкин в своей монографии пишет о гипотезе «хронодендрита», каковая подводит более широкую базу под выбор бифуркационных точек альтернативного развития: «Согласно этой обсуждавшейся в физике концепции, каждое мгновение во Вселенной возникает бессчетное число равновероятных вариантов дальнейшего развития событий. Но поскольку они действительно равновероятны, и нет никаких оснований, чтобы выбрать один из них, то реализуются все они сразу. Таким образом, каждое мгновение из одной вселенной возникает бесконечное количество новых вселенных, в каждой из которых реализуется один из возможных вариантов старого мира. В следующее мгновение каждая из новых вселенных также «делится» на огромное количество сверхновых. Таким образом, в теории хронодендрита мы имеем дело не просто со Спектром Миров, но со спектром, перманентно динамически расширяющимся» (Фрумкин, 2004, с.168). Поэтому совсем необязательно в фантастическом произведении иметь в виду, что развилка произошла в какой-то один конкретный, всем известный, ставший уже символический, год: 1812, 1825, 1917, 1941.. В ряде неплохо проработанных АИ-произведениях, с искусно выписанными деталями и исторически правдоподобным антуражем, конкретную развилку найти и не очень-то просто. Складывается впечатление, что постепенные изменения накапливались годами, десятилетиями, или может быть даже веками, пока не привели к появлению мира, радикально отличающегося от нашего. Например, мир «Опоздавших к лету» А.Лазарчука имеет столько привязок к нашему миру и столько противоречий с ним, что невозможно выделить какую-то одну, вторую, третью или более точек расхождения между мирами.
По классической схеме возникновения Альтернативного Мира со своей Историей, существует первичный мир-А1, от которого почкуется мир-А2. Но так же, как и для европейцев в четырнадцатом веке было неожиданностью открытие нуля, так и для читателей становится полной неожиданностью то обстоятельство, что существует еще и мир-А0, являющийся первоосновой для такого привычного и незыблемого в наших глазах исторического пространства, каковым является наш мир-А1 со своими рузвельтами, сталинами, чингисханами и кромвелями.
Наиболее громко эта бомба сыграла в романе В.Рыбакова «Гравилет «Цесаревич»». О.С.Кард не стал сколько-нибудь дотошно разрабатывать эту идею, ограничившись лишь конспективным очерком мира-А0: Христофор Колумб там возглавил новый крестовый поход, вырезал всех турок-сельджуков, а Европу в это время начали захватывать тлаксаланы — гордое, быстро развивающееся племя, живущее близ Теночтитлана в Средней Америке.
История показывает нам, что социальная инерция развития — весьма существенное, зачастую непреодолимое препятствие для резких перемен. Если в бурный период перемен выбор был совершён, то многие следующие года мало чего будет изменено. Приведу небольшую цитату из статьи Ю.Каграманова: «Листая как-то парижские «Современные записки», я наткнулся (№ LX за 1936год) на статью неизвестного мне С. Ивановича «Пути русской свободы». Автор приходит к горькому для себя и своих читателей журнала выводу, что советский строй обладает большим запасом прочности и все попытки сокрушить его в обозримом будущем безнадежны. «Режим, — пишет он, — должен остыть, сложиться, стать «пожилым», потерять блеск великих событий (хотя бы это были и великие преступления, и великие мерзости), чтобы в отношениях к нему страдающих народных масс могла проявиться свобода оценки и в психике народа могли бы накопиться элементы объективной ориентации в своем собственном положении. Нужно, чтобы исчезли всякие надежды и иллюзии насчет существующего режима, нужно, чтобы на нем осели густые слои пыли…» Лучшие русские умы в рассеянье все же надеялись на счастливый поворот событий, который позволит белой эмиграции победно вернуться на родину, а Иванович угадал правду: не будет счастливого поворота. То есть будет, конечно, но очень-очень нескоро. «Когда нас не станет»…» (Каграманов, 1999). И действительно, в истории СССР были десятки крупных восстаний против власти (крестьянская война в Тамбовской губернии, многотысячные восстания зеков в сталинских лагерях, события в Новочеркасске, бунт Саблина на противолодочном корабле), и лишь в 1990-91 несколько — куда менее кровавых, всего несколько жертв! — стычек ускорили развал СССР. Кстати, нелишне напомнить, что первая русская революция 1905 года потому и потерпела крах, что не было еще широкой социальной базы недовольства режимом. (Конечно, концепция «медленного времени» школы «Анналов», или психоисторические штудии куда существеннее для понимания истории, нежели традиционный событийный, сюжетный подход — но, повторимся, подробное изучение генезиса исторических альтернатив в большинстве случаев не только опускается писателями, но и вовсе не рассматривается ими в момент создания альтернативной истории).
Американский историк Хейден Уайт в 1970-х годах уподобил историков — романистам. «Мыслители двадцатого века — от Валерии и Хайдеггера до Сартра, Леви Строса и Мишеля Фуко — высказали серьезные сомнения в ценности специфически «исторического» сознания, подчеркнули фиктивный характер исторических реконструкций и оспорили претензию истории на место среди наук» (Уайт, 2002, стр.22). Можно еще вспомнить, например, что Теодор Моммзен, автор многотомной «Истории Рима», получил Нобелевскую премию 1902 года именно по литературе. Подробно разбирая методы исторической науки, Х.Уайт замечает, что «в отличие от романиста историки сталкивается с сущим хаосом уже установленных событий, из которых он должен выбрать элементы истории, которую расскажет. Он делает свою историю, включая одни события и исключая другие, выделяя одни и делая другие подчиненными» (Уайт, 2002, с.26).
Известная максима Леопольда фон Ранке: «рассказывать все, как это было на самом деле», не может работать, если о событии есть более чем одно свидетельство. У каждого своя версия событий, каждый выпирает свое, пренебрегая прочим. Что отобрать, а что выкинуть из своей истории, каждый исследователь решает сам, в меру своей испорченности: «в каждом историческом описании реальности существует нередуцируемый идеологический компонент» (Уайт, 2002, с.41). В естественных науках этот компонент выделить трудновато. Полсотни лет понадобилось западному миру, чтобы осознать высказывание М.Н.Покровского, видного историка начала XX века: «История — это политика, опрокинутая в прошлое».
Естественно, идеологические пристрастия не могут не отражаться в художественных произведениях писателей-фантастов. Одним из наиболее ярких примеров может быть роман Романа Злотникова «Русские сказки» об условной России образца 1917 года (отнесенной, правда, автором на иную планету; но не имеет, вообще-то значения, куда авторы загоняют свои альтернативные миры — мы-то знаем, что всё равно они прописаны в воображении автора и читателя): «Параллели с семнадцатым годом очень заметны. Все та же разруха и тяжелые потери в мировой войне. Отречение государя. Развал всей вертикали государственной власти. И на фоне этого повсеместный захват власти самозваными группами людей, называющих себя Комитетами действия. И все же это другая страна. Страна, в которой бывший самодержец не потерял доверие народа; страна, граждане которой не опустили руки и не дали свершиться страшному преступлению». По мнению Петуховой и Черного, «в данном случае мы имеем дело с открытой апологией конституционной монархии, сторонником которой является автор» (Петухова, Черный, 2002). Или, например, повесть В.Пьецуха «Роммат» об удачном восстании декабристов. Ключевой фигурой мятежа стал князь Щепин-Ростовский. Николая Романова закололи сразу, остальных Романовых перерезали в тот же день — чисто озверевшие за четыре года войны матросы образца 1917-го, а не благородные дворяне 1825-го. Пьецух, как заправский славянофил-почвенник, считает, что Россия раньше европеизировалась бы — но потеряла бы свой благородный месседж, мессианское стремление к поучению всего мира (Немзер, 1993).
Любопытно, что в оценках произведений, написанных в жанре альтернативной истории, некоторые диаметрально противоположные критики порой смыкаются. Например, А.Осипов, характеризуя все это направление, пишет следующее: «Тема путешествий во времени породила особое направление в фантастике, суть которого связана с идеей существования параллельных миров, где время течет с другими скоростями. На эту тему также написано немало произведений. Например, «Принц из Седьмой формации» А. и С. Абрамовых, «Два Вальки Моториных» Г.Панизовской и мн. др. А уже в последние 20 лет отсюда же родилась фантастика на тему альтернативной истории: писатели-фантасты смело изменяют те или иные имевшие место исторические события и, отталкиваясь от гипотетических допусков, выстраивают совершенно иную историческую проекцию — например, что было бы. Если бы Гитлер не проиграл вторую мировую войну и т. д. и т. п. К сожалению, такого рода умозрительные эксперименты, с объективной точки зрения, можно считать не слишком нравственными» (Осипов, 1999, стр. 52). А Рустам Кац, разбирая книгу Пола Ди Филиппо «Потерянные страницы», еще более импульсивно возмущается «не слишком нравственными» экспериментами: «главные мои разногласия с Ди Филиппо и его неумеренными хвалителями — отнюдь не стилистические. Дело в сути литературного эксперимента, который поставил американский вивисектор, эдакий карманный фельдшер Моро. Не имею ничего против иронии, пародии, контаминаций, даже могу простить издевку или личные выпады, если все они концептуальны и вытекают из особенностей пародируемых объектов. Но есть нечто, что трогать не рекомендуется никому, даже самому отвязному фантазеру. С какой стати рядить Франца Кафку и Макса Брода в двух клоунов и принуждать их разыгрывать маловразумительный сюжет в духе «Бэтмана»? Зачем превращать Сент-Экзюпери — человека, органически чуждого пошлости, в эдакого легкомысленного галльского петушка с незамысловатым органчиком в голове? Нет ответа. Отдельный разговор о рассказе «Анна». Причина, по которой жертва нацизма, автор пронзительного «Дневника» появилась в компании американских фантастов, непостижима. Ну ладно, Дик или Хайнлайн были выставлены на посмешище оттого, что маленький фантаст Ди Филиппо испытывает чувство враждебности к фантастам большим. Но Анна-то Франк чем автору помешала? Тем, что была предельно искренней? (Дневник свой, как известно, она писала для себя, а не для печати) Тем, что погибла в лагере? Ди Филиппо собственноручно перестраивает ее судьбу: что было бы, окажись Анна в американской безопасности? Ну, конечно же, стала бы сниматься в «Волшебнике страны Оз» (для этого автору книги пришлось укокошить не менее реальную Джуди Гарленд), вышла бы замуж за безногого неудачника Микки Руни (на самом деле — абсолютно здорового удачника), пристрастилась бы к кокаину и принялась бы заполнять страницы своего дневника глупыми жеманностями!… Есть понятие «нравственный релятивизм». Оно, по большому счету, означает только безнравственность и оно в полной мере применимо к текстам Пола Ди Филиппо.» (Кац, 2005, с. 211–213)
В статье «То, чего не было, — не забывается» В.Рыбаков делает любопытные выводы о значении альтернативной истории для обществознания:
«Альтернативные истории ценны для нас тем, что они, во-первых, как нельзя лучше фиксируют уровень исторической грамотности тех или иных групп населения.
Во-вторых, они с полной откровенностью демонстрируют характер и эмоциональную интенсивность отношения этих самых групп к тем или иным реальным и полуреальным или даже вполне вымышленным историческим событиям.
И, наконец, в-третьих, с предельно возможной откровенностью обнажают исторические ожидания и фобии этих же самых групп.
Ни один другой вид исторического и историографического творчества на такое не способен» (Рыбаков, 2001).
Много копий сломано в многочисленных полемических битвах о возможности или невозможности тех или иных вариантов развития исторических событий. Надо отметить, что у каждого читателя своя грань, которой он отделяет возможное от невозможного, и на основании этого уже судит произведение автора по степени реалистичности, было ли какое-то авторское допущение волюнтаристским, невероятным событием без реальных предпосылок, или же действительно для подобной развилки были объективные и субъективные причины. Например, С.Анисимов в книге «Вариант «Бис» описывает мир ХХ века, в котором СССР, в частности не заморозил строительство авианосцев во время второй мировой войны, что позволило в 1944 году справиться с Германией без открытия второго фронта.
Однако даже поверхностное прочтение должно насторожить читателя. Дело даже не в том, подсуживает ли постоянно Анисимов «своим» на театре военных действий, а дело в экономике. Например, откуда все-таки взялись у СССР ресурсы на строительство ресурсоемких и технически сложных кораблей, если даже легковые автомобили в реальности мы закупали у американцев? Какие реальные действия должно было совершить советское правительство в 1930-е, 1920-е годы, чтобы к началу второй мировой войны СССР имел ресурсы не только для производства самолетов и танков, но и для обновления ВМФ?
Ю.Латов в статье «Ретропрогнозирование: фантастика или наука?» дает простейшую схему разбора вероятностности исторических сценариев:
«Оценки реалистичности ретропрогнозных сценариев можно типологизировать по довольно простой схеме. Деятельность людей (выдающихся личностей, социальных групп) определяет субъективную вероятность либо невероятность альтернативного хода событий, а состояние окружающей людей среды (природы, объективных производительных сил) — объективную вероятность либо невероятность. В таком случае ретропрогнозные сценарии могут иметь четыре степени реалистичности:
А — для альтернативного исхода были и объективные и субъективные предпосылки (собственно альтернативное моделирование);
Кв — для альтернативного исхода были объективные предпосылки, но не было субъективных (контрфактическое моделирование высоковероятных событий);
Км — для альтернативного исхода были субъективные предпосылки, но не было объективных (контрфактическое моделирование маловероятных событий);
Кн — для альтернативного исхода не было ни объективных, ни субъективных предпосылок (контрфактическое моделирование заведомо невероятных событий)».
Согласно этой схеме, львиная доля фантастических произведений жанра Альтернативной Истории ничем особо ценным для историков быть не может, ведь сценарии типа «древние греки высаживаются на Луну», «крестоносцы захватывают НЛО и летят воевать к другим звездам» или «английское королевство в XII веке захватывает Король-Ворон, человеческий детеныш, воспитанный эльфами» автоматически относятся к крайней степени нереалистичности.
Зачастую сами авторы подпускают изрядную толику невероятности в свои произведения. Например, в романе «Альтерация» А.Вохерет описывает технологию клонированию человека (причем с сохранением психических качеств и всех приобретенных знаний!) уже в 1930-х годах, а мир дилогии «Искатели Неба» С.Лукьяненко, в котором описана очень любопытная модификация христианства, делает сильный крен в сторону фэнтези. Естественно, подобные вольности весьма далеко уводят нас от возможных вероятностей развития событий.
«Большое значение приобретает умение писателя создать логически непротиворечивую, убедительную картину будущего на основе верно рассчитанной взаимосвязи причин и следствий во всех направлениях общественной жизни, обходясь при этом без излишнего нажима, преувеличений, гротесковости» писала про фантастическую литературу Н.И.Черная в монографии «В мире мечты и предвидения» (Черная, 1972). И не имеет значения, создает ли фантаст картину далекого будущего, или же, становясь на позиции, допустим, XIX века, выдумывает свои гиперпаровозы с механическими компьютерами или перекраивает политическую карту мира.
«Динамические модели по своей природе абстрактны — мы знаем в лучшем случае основные тенденции, но никак не точные законы, управляющие движением мира. Конструирование вымышленной Вселенной подчинено своим правилам. Она должна быть жизнеспособной и, значит, опираться на реальность: иными словами, фантаст не выдумывает будущее, но ищет его следы в настоящем» (Переслегин, 1994, стр. 41).
Однако, как мы увидим далее, даже имевшие место быть в реальности, такие простейшие альтернативы, как «промахнулся террорист или попал-таки в высокопоставленного сановника», не всегда могут сильно повлиять на дальнейший ход исторического процесса; все, в конечном счете, зависит от уровня исторических знаний о той эпохе.
Земные дороги ведут не в Рим
Запомни, и скажи всем своим
Дороги все до одной приводят сюда
В дом вечного сна…
Мы не берем на себя смелость рассматривать многочисленные случаи, описанные в литературе, когда герои, приравненные к суперменам одного ряда со Штирлицем или Шварценеггером, путешествуют, по меткому выражению Джона Клюта, «поперек обширного ряда параллельных миров, в каждом из которых реализована своя, отличная от других, альтернативная история». Интересующихся можно отправить непосредственно к первоисточникам: П.Андерсон «Патруль времени», А.Азимов «Конец Вечности», Ф.Лейбер «Судьба времени Три», С.Лем «Двадцатое путешествие Ийона Тихого» и многим, многим другим повестям, рассказывающим о нелегкой судьбе путешественников во времени. Конечно, оставим за бортом и альтернативные миры, построенные на иных биологических принципах: цивилизацию динозавров из трилогии «Запад Эдема» Гарри Гаррисона, собачий мир «Волчьей натуры» Владимира Васильева, вампирскую «Империю страха» Брайена Стеблефорда, садово-огородный мир Джанни Родари из «Приключений Чиполлино»… Или миры, построенные на старых теологических основах: «Плоский мир» Терри Пратчета, «Монах на краю Земли» Сергея Синякина, «Во избежание» Любови и Евгения Лукиных…
Тут же задаешься вопросом: а нельзя ли «Затерянный мир» (1912) Артура Конан Дойла отнести к прообразу альтернативной истории планеты?
Ограничим свой круг изысканий альтернативно-исторической фантастикой, опирающейся на каноническую Историю. К жанру АИ можно отнести произведения, в которых описывается не то, что было, а то, что случилось бы в истории человечества благодаря вольному допущению автора.
Двадцатый век позволил дистанцироваться ото всех и всяческих догм и стереотипов. Теперь, когда стало можно выдумывать что угодно, и даже записывать на бумагу свои фантазии, исполняются самые несбыточные мечты, в которых привычные и знакомые многим исторические персонажи будут играть несвойственные им роли… «Эффект узнавания» персоналий в альтернативной истории наиболее интересен: российскому автору нет нужды подробно расписывать внешность, скажем, Отца Всех Народов, а на противопоставлении характеров прототипа из мира-А1 и его двойника из мира-А2 можно построить много занятных шуток.
Особым шиком является встраивание в повествование какого-нибудь известного деятеля. Например, Михаил Сергеевич Горбачев в романе В.Рыбакова «Гравилет «Цесаревич»» занимает должность патриарха церкви коммунистов в городке Симбирске, а у Г.Гаррисона в «Трансатлантическом туннеле» появляется Брайан Олдисс — ректор колледжа Всех Святых.
Но вернемся на наши почвы.
Итак, одна из заоблачных грез российских патриотов, монархистов и протчих ортодоксалов-государственников и консерваторов-русофилов: усилиями П.А.Столыпина (выжившего после неудачного покушения 1911 года) монархия сохранена, революции 1917 года не было.
Петр Аркадьевич Столыпин идеализирован в последние годы чуть ли не как святой и мудрый правитель. Однако этот «саратовский душитель» стал причиной начала массового кровопролития. В России за весь девятнадцатый век было казнено людей меньше, чем в первый год внедрения трибуналов (19 августа 1906 года, закон о военно-полевых судах).
С 1826 по 1906 гг казнено 984 человека.
С 1906 по 1909–2353.
Россия, жалеющая каждого преступника, скорбящая о любом убиенном, вдруг захлебнулась потоками крестьянской крови. На виселицу попадали за такие провинности, за которые во времена более спокойные можно было получить всего лишь несколько лет тюрьмы. «Столыпинский галстук» не такая штука, которая может окупиться «успехами» в экономике. В.Г.Короленко скупо и со злостью описал этот судебный террор в рассказе «Бытовая ошибка». Первая мировая война и последующий большевистский переворот вкупе с войной гражданской — лишь продолжение бессмысленной резни, начатой Столыпиным: вкусившие крови хотят пить ее досыта. В ХХ веке именно Петр Аркадьевич ввел в жизнь россиян легитимный массовый террор — после относительно спокойных десятилетий тихого девятнадцатого века.
На этом фоне злорадный оттенок приобретает крылатая фраза П.А.Столыпина, сказанная с трибуны Государственной Думы: «Дайте нам двадцать лет, и вы получите другую Россию».
Василий Щепетнев дал Столыпину двадцать лет — это в его власти, он — писатель-фантаст.
Что же мы получаем?
Повесть В.Щепетнева «Седьмая часть Тьмы».
1933 год.
Вот уже девять лет идет война с Германией, где правят коммунисты. Вице-директором радио «Свобода» работает Троцкий, а посредственные пропагандистские передачи пишет муж Надежды Константиновны.
В монархической России Константин Фадеев живет как барин — на процентах с изобретения противогаза; Карл Густав Юнг перебрался в Москву. Босфор и Дарданеллы наконец-то российские, но за них приходится платить ежегодный налог кровью. Открыта вакцина от простуды, кори, коклюша и насморка [мечта Алисы Селезневой сбылась!], но аэроплавание по прежнему «плавание»: самолетов нет, а дирижабли наполняют не взрывоопасным водородом, а безопасным гелием. Трагедии «Цеппелина» не будет, но и в США президентом стал спортсмен-здоровяк Франклин Делано Рузвельт, больше пекущийся о своей внешности, нежели о национальной безопасности вверенной ему страны. А опасаться есть чего: Россия в союзе с Японией одолела гоминдановский Китай, теперь же запускает атомарную бомбу на Нью-Йорк.
Что же делает российский монарх? Как и положено, страдает гемофилией (несворачиваемостью крови), устал от политики и готов уступить все права на трон серым кардиналам.