Оранжевый играл камешками. Ни один житель Станции никогда не позволил бы себе такого пустого времяпрепровождения. Ведь игра не относилась к разряду работы И если кто играл в детстве, то это лишь для приобретения необходимых для будущей работы навыков, потому и игры были взрослыми…
Многие колонисты заняты сбором информации по пути следования Станции: память Машины пополняется вес новыми и новыми данными об окружающем мире. Другие систематизируют информацию по значимости и составляют безответные отчеты на далекую Землю. Третьи прокладывают курс станции-корабля к Цели, еще не близкой, но уже и не столь далекой. Вычислителями давно просчитано, когда и. какому поколению выпадет достигнут! Цели, — до нее оставалось еще девять поколений… Остальные колонисты обеспечивают функционирование сие тем Станции, отражают метеоритные атаки и поддерживают жизнеспособность Колонии.
Станция была подобной совершенному заводу-автомату с замкнутым на себя циклом производства: все колонисты в совершенстве владели своими ремеслами, заучен но и точно выполняли условия Программы, ни на шаг в сторону не отходя от нее, исполняли все рекомендации и приказы Совета Колонии. Даже возникла и укрепилась семейственность в выполнении определенных работ, до того четко были отлажены все производственные системы и отношения. Так, практически без усовершенствований, тринадцать поколений подряд продолжается клон пищевиков, десять — энергетиков, по восемь — у двигателистов, астрономов и навигаторов. Эти последние три клона имели по своему представителю в Совете, составляли одноликую троицу.
То, что Совет, колонисты и Машина не усмотрели в играх Оранжевого полезной занятости, так и должно было случиться в этом узко специализированном обществе: для нормальной работы автомата лишние детали не нужны, поскольку они привносят только вред. Зачем же тогда нужен Оранжевый с его чудачествами?.. Ни один клон не принял его в свою семью…
Конструктор понимал, что отторгнутый всеми Оранжевый все же нашел себе занятие по душе, и не без смысла проводил свое время. Он не мог объяснить, почему именно такое занятие, но чувствовал, что и оно должно нести какую-то пользу. Он понимал также и то, что Оранжевый просто не мог вести себя иначе.
“Понимаете, Конструктор, — говорил он, — я не могу работать, сколько ни заставлял себя, так, как работают клоны специалистов — примитивно и скучно, а работать лучше мне не дают. А ведь знания у меня и у них одинаковые, потому как все учились у Машины. Значит, я не могу навредить. Есть работа, есть обязанности у специалистов, но нет интереса, нет искры…”
Оранжевый прекрасно сознавал свою неестественность в этом мире, и он уходил от него. Не озлоблялся, не приставал ни к кому с переустройствами, поскольку не было в том толку, просто уходил на берег и дни напролет просиживал там, играя камешками. Только в трех местах на Станции он мог вести себя так, как желал: в своем блоке на седьмом ярусе города, в лаборатории Конструктора, и еще в его распоряжении было все огромное побережье. Игра же с камнями не мешала ему думать, а море и уединение лишь способствовали спокойным размышлениям.
Оранжевый комбинезон его — это была штатная форма всех новых моделей, не утвержденных для клонирования, — привлекал взгляды колонистов, отдыхающих по регламенту на террасах города. Он отвлекал их от прослушивания информационного вестника Машины, раздражал своей яркостью и напоминанием, что работы по совершенствованию еще не завершены, и что имеющиеся клоны, даже утвержденные конструкторами многих поколений, все же не являются совершенными. И в жалобах в Совет говорилось, что Оранжевый мешал клонам жить и работать, а своими нелепыми поступками принуждал тратить время и энергию на толкование его некорректного поведения.
Двое колонистов из клона Обеспечителей Программы повредили свои мозги в тщетных попытках установления прогнозов поведения Оранжевого. Косвенно в этом повинен был и сам Конструктор — это он посоветовал тем двоим заблокировать нервные центры мозга, ответственные за перегрузки.
А Оранжевый выходил к морю, усаживался на холодные камни и принимался за свое занятие. Он поднимал то один, то другой камешек и подолгу с пристальным вниманием разглядывал каждый. Он то совсем близко подносил камни к глазам, будто хотел проникнуть взглядом в их структуру, то отстранял их на вытянутую руку, закрывал ими солнце, словно надеясь, что оно вдохнет жизнь в холодные камни. А то и просто сидел обхватив колени руками, — и смотрел куда-то вдаль — за море, в стену обшивки Станции. Или, повернувшие! лицом к городу, разглядывал его этажи и террасы, наблюдал за размеренной до минут жизнью колонистов.
“Но почему у меня нет уверенности, что его поведение — вызов? — подумал Конструктор уже в десятый или сотый раз. — Ведь все внешние проявления поступков Оранжевого могут говорить только о том, что он игнорирует общество, его окружающее. Сам же он рад был не выделяться, согласен был целиком раствориться в обществе. Но с одним только условием, чтобы его приняли таким, каков он уже есть, чтобы не смотрели на него как на урода, не пытались лечить перевоспитанием под общую массу, когда он захочет заниматься “необщепризнанными” делами. Один против всех?..”
— Вит, ты меня слышишь? — спросил Конструктор.
— Да, — немедленно отозвался помощник и влез в камеру, заслонив собой побережье и Оранжевого на нем.
— Скажи мне, почему ты находишь занятие Оранжевого непонятным?
— Потому что у нас не принято так делать, — не задумавшись ни на секунду, ответствовал Вит. — Потому что его занятие не несет пользу Колонии и Программе.
— Уверен в этом? Может, именно он занимается полезным для Программы делом?
— Машина не знает таких поступков. Так поступали только люди и лишь те, которых приводили как- отрицательные примеры. И в Программе нет указаний выходить на берег и сидеть на камнях.
— А может, принять? И пусть тогда кто захочет — играет камешками или… просто отдыхает. Можно и без пользы. Ведь совсем не обязательно всем знать то, что знает Машина. Можно и без ее указки жить.
— Если ты, Конструктор, если Совет и Машина найдут занятия Оранжевого полезными и примут их, тогда что ж, тогда я — пожалуйста. Только не пойму — зачем нужно принимать такое?..
— Затем, что жизнь — это не только работа, — сказал Конструктор. — Что-то должно существовать и помимо нее.
— Наше общество достаточно высоко развито и органично, чтобы не дать себе размениваться по пустякам. — Вит слово в слово повторил высказывание конструктора двадцать первого поколения, большого оригинала, главной особенностью которого было владение словом. Даже странно было, как при его риторических наклонностях он сумел вырастить того, кто стал прообразом Конструктора. Однако его изречениями до сих пор частенько пользуется Машина в своих демагогических нравоучениях.
— Люди не считали пустяками искусство, игры, любовь…
— Я знаком со всеми значениями этих слов, но мне непонятен смысл в них, они означают все и ничего. Некорректно. Кроме того, эти слова очень часто пересекаются друг с другом, одно и несколько могут составлять новые понятия, бывают частными в общем и общими в частном одновременно, что еще дальше отдаляет смысл…
— Ты, Вит, просто!.. — начал с раздражением Конструктор, но сдержался и спросил спокойнее: — Ты считаешь, что мы развиваемся на единственно верном маршруте и наши действия при этом оправданны?
— Правда на стороне Совета и Машины, потому что они считают верными наши шаги.
— Однако люди считали, что правда говорится только о прошлом, когда его нет, или о будущем., которого еще нет. Потому как в настоящем у нее всегда много противников. Вот хотя бы отношение Совета к Оранжевому, ведь у меня, у Совета и Машины, да и у самого Оранжевого — у каждого своя правда. Смотри, сколько ее!.. Хотя, — Конструктору вдруг наскучило говорить с Витом, — оставим это. А сейчас приведи Оранжевого ко мне в лабораторию, — сухо приказал он.
Он видел, как Вит с двумя дюжими хмурыми охранниками из клона Службы Безопасности Колонии подошли к Оранжевому и стали у него за спиной. Вит и здесь остался верен себе — рациональность во всем, — если есть опасный элемент, то обязательно привлечение СБ; не столько для безопасности, сколько для порядка и соблюдения установок.
Оранжевый будто и не слышал шагов, сидел, низко опустив голову, и осторожно поглаживал пальцами камни у своих ног.
— Встань, — сказал Вит.
— Зачем? — не поднимая головы, глухо спросил Оранжевый.
— Приказ Конструктора.
Оранжевый медленно, будто с неохотой повернул го лову и искоса посмотрел на Вита.
— Он что, вышел из лаборатории?
— Нет, он там и остается, — отозвался Вит, не определив иносказательности в словах Оранжевого.
— Может, он что просил передать мне?
— Информации не получал. Пошли.
— Значит, за мной уже послали… — Он немного по молчал, снизу вверх разглядывая Помощника Конструктора и охранников.
— Послушай, Вит, — вдруг спросил он, — ты когда-нибудь приходил на берег просто так? Посидеть, подумать, послушать, как шумит море, как потрескивает перекатываемая прибоем галька. Ты обратил внимание, что ни один камень не похож на другой? Что все они какие-то особенные, и каждый будто сам по себе даже в куче?
— Если бы не приказ, я и сейчас сюда не пришел бы, — равнодушно ответил Вит и улыбнулся наивности Оранжевого. — Мне нет дела до камней и воды. Я вообще не вижу ни в чем этом смысла. — Он брезгливо ткнул носком ботинка в гальку.
— А как же люди? — спросил Оранжевый. — Ведь для чего-то они построили это побережье?..
— Приказали, верно, вот и строили. А мне понимать людей не приказывали.
— А сам ты не хочешь понять?
— Если бы приказали, то понял бы, — без тени смущения сказал Вит. — А вот ты не исполняешь приказов.
— Ну что ты все о приказах! — Оранжевый поморщился. — Сам ты чем занимаешься без приказаний?!
— Тем, что предусмотрено Программой, — саморазвитием, — невозмутимо проговорил Вит. — К тому же, ты знаешь, я утвержден на Совете для клонирования: у меня есть семья — трое здоровых мальчиков и… — Он замялся.
Конструктор понял сразу, чем была вызвана заминка его помощника, и чуть было не рассмеялся, вспомнив о своей маленькой мести Виту за его скудоумие.
Согласно Программе конструктор пятнадцатого поколения (счет поколениям велся по времени работы конструкторов на своих постах) сконструировал для клона женскую особь. Ему и его последователям удалось после многих попыток с максимальной достоверностью воспроизвести физиологию и анатомию женщины в модели… Она была даже способной вынашивать свой клон в себе. Но дальше дело осложнилось. Конструкторы усомнились в необходимости такой особи для Колонии, поскольку она, кроме своей анатомии, не была отличимой от остальных моделей клонов. А клоны без всяких осложнений прекрасно развивались в автоклавах, где, к тому же, можно было контролировать все этапы эмбрионального развития и вносить необходимые коррективы в развивающийся клон. Но отменить пункт Программы ни у кого не хватило духу. Ограничились тем, что Женщина подвергалась клонированию только раз в поколение.
Впрочем, и сам Конструктор долгое время находился в замешательстве, получив Женщину по наследству. Легче было принять позицию предшественников, но он все же нашел в себе силы и терпение пойти дальше. Он загонял до испарины Машину, переворошил ее память, — и память, доставшуюся от людей, и приобретенную уже в полете. С неимоверными трудами собирал он крохи из ворохов оптических дисков с художественной и специальной литературой, мало что понимая в искренности человеческих поступков и, подчас, удивительной логике толкований их. И в конце концов все же создал свою Женщину.
Это оказалась, пожалуй, самая неудачная модель Конструктора: противоречивая в абсолюте и очень вздорная особа. То она требовала увеличить клон женщин с условием, однако, что вынашивать этот клон она будет в себе, то с не меньшей категоричностью настаивала, чтобы ее — разобрали на компоненты раньше регламентного времени и никогда более не клонировали. Особенно Конструктора поражало, что Женщина как-то мало связывала свое существование в Колонии с жизнью клонов, у нее даже святое для всех понятие “Программа” имело нулевой уровень. Она была замкнута на себя.