Разгадки долго ждать не приходится. Автор признается: напоминание о вредоносности сусликов просто необходимо — “так я успокаиваю свою жалость, которая вступает в спор с охотничьим азартом”.
Это важное признание — автор просто добрый человек, которого охотничья страсть вынуждает стрелять, а сочувствие к сусликам делает радостью очередной промах.
Все это понятно, подкупающе искренне и мне, скажу прямо, весьма симпатично, хотя не совсем последовательно: ведь можно было совсем не стрелять.
Но это уже была бы арифметика или, в лучшем случае, логика, а никак не диалектика живой человеческой души, обуреваемой взаимоисключающими, никак не совместимыми страстями.
Уважение к природе, постижение ценности позиции любого из “братьев наших меньших” — эта черта впервые, пожалуй, так наглядно проявляется в книге о путешествии по Алтаю. Причем проявляется буквально на каждом шагу.
Вот, скажем, такое дорожное наблюдение. “Любая автомобильная дорога, проходя через село, несет обязанности главного сельского проспекта не только для людей. Вся сельская фауна обязательно выбирается на эту дорогу… нарушая все правила уличного движения”. Дальше следуют полные комической важности советы — например, “стоящую на дороге корову выгоднее объехать, не ожидая, пока она соблаговолит отойти в сторону”.
“Мимо телят и поросят нужно проезжать с осторожностью, характер у этой молодежи неуравновешенный, предугадать их поведение просто невозможно”.
Опущу советы по поводу кур, гусей и собак — отмечу лишь доброту и серьезность, смешанные с затаенной улыбкой, с какими автор говорит об этих представителях “сельской фауны”.
Заслуживает внимания еще одна встреча — с двумя рыжими телятами, которые “разлеглись на самой середине дороги. Один из них поднялся, меланхолически посмотрел на приближающийся “Москвич” и спокойно повернулся задом.
Я возмутился, — это уже походило на наглость.
Тихонько, на тормозах, я подкатил к теленку и легко толкнул его радиатором. Он повернулся, некоторое время недоуменно разглядывал меня своими прекрасными телячьими глазами с черными ресницами и, не торопясь, отошел на обочину, обиженно помахивая чумазым хвостиком”.
Контраст этого описания со словами “возмутился”, “наглость” — разительный, ибо такой “портрет” теленка — самое настоящее объяснение в любви.
Впрочем, не только в каждое проявление жизни влюблен автор. Вон он характеризует свою машину, на которой собирается в поход. Поначалу М.Михеев объективен: “Мотор у “Москвича” слабенький, кабина тесноватая, широкие крылья придают ему лопоухий Добродушный вид. Но работяга он на редкость усердный и ни разу не подвел в дальних поездках…”
Стоп! — как незаметно с технических данных автор переходит к внешности “Москвича”, почти “очеловечивает” его упоминанием о лопоухости и добродушии. а затем… затем рассказывает, как на трудных дорогах “его чугунно-алюминиевое сердчишко начинало глохнуть от перегрузки, а хрупкие косточки скрипели от напряжения. Следы таких дорог видны на его боках, у него нет ни одного целого, не мятого крыла, но я привязался к “Москвичу”, как к живому существу (курсив мой — Ю.М.), и не променяю сейчас даже на мощную комфортабельную “Волгу”.
Так пишут не о машине, а о живом существе, которое очень дорого — ведь равнодушное ухо не услышит стук глохнущего от перегрузок сердчишка и скрип хрупких косточек.
Восприятие машины как чего-то живого, одушевленного сыграет еще свою роль — мы убедимся в этом, когда погрузимся в фантастику Михаила Михеева.
Кстати, такое ощущение техники — очень современно, оно характерно для последних десятилетий XX века, раньше человек воспринимал машину как нечто отчужденное от него.
Говоря о книге “Дорога идет на перевал”, нельзя не заметить влюбленность автора в Горный Алтай, которая пронизывает ее от первой до последней строки. “Горы всегда нравились мне больше, чем спокойные ландшафты. Я не ахаю, не восхищаюсь ими вслух. Я воспринимаю Алтай бездумно, как бы слушая музыку”, — замечает писатель.
Гармоничный, добрый мир открывается в фантастических рассказах М.Михеева.
“Гармоничный, добрый”, — написал я, и сразу же заспорил сам с собой. Какой же гармоничный, какой же добрый, если бушуют в его рассказах стихии, если умирают планеты, если возникает угроза близкой гибели? Из нескольких миллиардов населения Планеты спаслись лишь считанные десятки людей (“Сделано людьми”); жестокое равнодушие одного человека приносит людям неисчислимые беды (“Злой волшебник”); нежелание (или неумение) задуматься над последствиями собственных поступков чуть не приводит к смерти все живое на Земле (“Бактерия Тима Маркина”); даже мальчишка-школьник едва не уничтожил робота, спасшего жизнь ему и его одноклассникам (“Школьный уборщик”)… Этот невеселый перечень можно продолжить.
Да и могут ли быть гармоничными и, тем более, добрыми рассказы, если в душах героев свирепствуют страсти — далеко не всегда положительные, если сшибаются мнения и позиции. А там, где происходит схватка, идиллий быть не может.
Это верно.
И все-таки на редкость добрый мир встает перед нами на страницах михеевской фантастики. Да, человечество Планеты на краю гибели, но все-таки жизнь торжествует — умные и заботливые роботы привели через космические бездны корабль с уцелевшими людьми на другую планету, и перед пришельцами раскрывается прекрасный мир, сулящий процветание.
Да, талантливый микробиолог Тим Маркин ради одного любопытства выводит новую бактерию, и это может вызвать роковые последствия. Но, к счастью, все заканчивается благополучно, и жизни на планете Земля открытие Тима Маркина не угрожает.
Да, неожиданное коварство школьника Квазика Бухова могло повлечь за собой непоправимое, но совесть побеждает, правда одерживает верх, и сам Квазик честно признается в своих проделках.
Вот это-то торжество доброты, побеждающей злое начало, и придает рассказам М. Михеева светлый колорит, который позволяет говорить о переполненном острейшими конфликтами, но гармоничном в своей основе мире. Ведь понятие “гармоничный” не означает отсутствие противоречий между ночью и днем, зимой и летом, злом и добром.
Рассказы М.Михеева появились во второй половине 60-х годов (сборник “Которая ждет”, Новосибирск, Зап. — Сиб. изд. — во, 1966; сборник “Далекая от Солнца”, Новосибирск, Зап. — Сиб. изд-во, 1969; впоследствии рассказы неоднократно переиздавались — сб. “Милые роботы”, Новосибирск, Зап. — Сиб. изд-во, 1972; сб. “Вирус “В-13”, Новосибирское издательство, 1986). Они стали существенной и оригинальной частью творчества писателя, подтверждая как своеобразие взглядов М.Михеева на проблемы современности, так и особенности его художественной манеры.
Уместны ли здесь слова “проблемы современности”, если речь идет о фантастике, следовательно, о будущем — и притом не очень близком?
М.Михеев не принадлежит к числу писателей, о позиции которых можно судить только по их художественным произведениям. Он с готовностью мотивирует свою точку зрения.
“Фантастика для автора — это, прежде всего, размышление о будущем”, — такой фразой начинает М.Михеев предисловие к сборнику своих рассказов. Как будто прямо сказано, что фантастика к настоящему времени не относится.
Но чуть дальше читаем: “Залог нашего светлого будущего в умелом и продуманном освоении природы, в столь же продуманном развитии техники, науки и культуры. И здесь фантастика позволяет развивать любую научную или общественную проблему в любом направлении и как угодно далеко — вплоть до абсурда! Фантастический жанр дает возможность любую проблему исследовать и с позиции: “а что будет, если…” И это позволяет прийти к любопытным построениям”.
Признание М.Михеева показательно — писатель размышляет о грядущем с целью найти ответы на вопросы, которые стоят перед человечеством сего дня. Стало быть, тут вполне применима пушкинская формула: “Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок”. Будущее должно помочь лучше разглядеть современное, сегодняшнее.
Есть еще один — и, сдается мне, довольно неожиданный — довод в защиту тезиса о современности фантастики М.Михеева. Этот довод — внутренняя полемичность его рассказов. Ведь об отдаленном будущем не к чему спорить — тут самые убедительные аргументы отпадают: поживем — увидим, жизнь сама покажет и подскажет. Спор, полемика возникают, если намечается конкретное дело, и люди задумываются — как последствия осуществления этого замысла отзовутся в будущем. То, что во всех своих рассказах М.Михеев полемист, — доказательство устремленности его мысли в настоящее, на решение тех проблем, которые ставит перед человечеством сегодняшняя действительность. А как вяжется такое сочетание — рассказы, полные светлого колорита, доброты — и вместе с тем полемичные?
В середине нашего века утвердилась одна из распространенных тем фантастики — враждебная человеку машина, говоря шире — противопоставление живой природы бездушной технике. Вряд ли кто возьмется перечислить произведения, сюжеты которых построены на схватке человека с роботом, вышедшим из повиновения, или на целом сражении самовоспроизводящихся автоматов с людьми.
Ни в коем случае не собираюсь осуждать такое направление — в нем отразилось вполне разумное суждение о том, что любая техника — будь то трактор, судно или робот — является для человека источником повышенной опасности. Фантасты справедливо считали своим долгом обратить внимание людей на это обстоятельство. Но при этом нужно подчеркнуть, что рассказы М.Михеева строятся на прямо противоположном тезисе: роботы созданы людьми и для людей, для их пользы и блата. У М.Михеева в большинстве сюжетов возникают ситуации, в которых роботы проявляют свои лучшие свойства. И в этом — еще одно доказательство полемической направленности его рассказов.
Кстати, эту особенность рассказов М.Михеева подметил А.Ващурин в рецензии на книгу “Милые роботы”: “Полемичен цикл рассказов “Милые роботы”. Это — гимн, ода, похвальное слово технике, созданной добрыми и умными людьми, которые привнесли в механическое сознание роботов не только свои знания, свою силу, но и самоотверженность, доброту, готовность на самопожертвование и героизм во имя Человека, во имя Человечества. “Милые роботы” М.Михеева “с цветами в теплых руках” противостоят мрачной толпе вышедших из повиновения, “свихнувшихся” механических монстров” (“Сибирские огни”, 1973, № 2).
Рассказы М.Михеева — а раньше к этому жанру он не обращался — могут показаться возникшими “из ничего”. Между тем, они множеством нитей связаны с его творчеством.
Романтика приключений, романтика экзотических мест, романтика сильных, мужественных характеров, как признавался М. Михеев, была дорога ему с первых дней сознательной жизни.
Эта романтика пронизывает и его рассказы.
Иллюзии достоверности писатель достигает различными средствами.
Одно из них — психологическая убедительность, следование правде характеров. Характеры же, в соответствии с избранной тональностью рассказа, выписаны в “романтической системе координат”. Мы узнаем, что Специальная комиссия, отбирая юношей в Высшую школу Звездолетчиков, “на нервную систему и волевые качества обращала особое внимание. В прошедшие века — судя по старинным романам — часто употреблялись слова: “железная воля… нервы крепости стали…” Такие определения не были в ходу среди членов Специальной комиссии. Они знали, что прочности всех земных материалов давно высчитаны и занесены в соответствующие таблицы; пределы возможностей нервной системы человека не поддавались точному измерению. Часто там, где гнулась и рвалась легированная сталь космолетных кораблей, воля и выдержка человека оставались несокрушимыми. Дела и слова юноши-звездолетчика подтверждают, что он по праву вошел в десятку лучших выпускников, составивших экипаж звездолета “Поток”. Каждый из них, сообщает автор, “получил значок звездолетчика — завиток голубого пламени, перечеркнутый золотой стрелой”.
Этот значок позволяет людям с первого взгляда различать звездолетчиков; в рассказе ему отведена важная функция.
М.Михеев знает силу художественной детали. Значок — одна из них. Нам, читателям, трудно, а то и невозможно представить себе жизнь, какой она будет много веков спустя. Гораздо проще представить себе значок. Он описан лаконично, конкретно — и убедительность этого значка, достоверность его существования не вызывает сомнения. Эта достоверность как бы распространяется, переходит на все вокруг — и я, читатель, оказываюсь во власти иллюзии, я “вижу” будущее…
А теперь посмотрим, как воздействует на воображение всего лишь один эпизод, написанный рукой мастера.
Будущий звездолетчик берет на руки плачущего малыша. Ребенок, увидев значок на груди юноши, говорит матери:
— Мама, я хочу вот такую звездочку. Попроси, чтобы он подарил ее мне.
“Мать с улыбкой взглянула на юношу и тут же узнала его лицо, знакомое по журнальным портретам. Испуганно метнулась вперед и выхватила сына.
— Нет! — кричала она, прижимая сына к груди. — Нет, нет!
На нее оглянулись. Она тут же опомнилась.