Даже когда мне разбивали губы в кровь, я не плакала, но сейчас больно было не телу, болело сердце. Болело так, что не хватало воздуха. Я ненавидела всех, кто был рядом в этом вонючем корыте. Я ненавидела каждое лицо, даже тех, что помогали мне.
Хоть я уже и могла ходить, я поднималась только для того, чтобы сходить за грязную тряпку, выполняющую роль шторки в нашем туалете. Ведро приходилось выносить самим.
Для того, чтобы выйти на палубу, нужна была причина. Ведро было единственной причиной для выхода, и я решила ею воспользоваться. Кроме этого, нужно было помыть здесь пол, потому что вонь не просто мешала дышать, я чувствовала ее даже во сне, когда забывалась на час максимум, чтобы вздрогнув, как от кошмара, проснуться в кошмаре еще худшем, чем приходили во снах.
— Ну, как тебе путешествия, бедная овечка? Думала, жизнь будет белой, как твой чепец, и ты такой же светлой выйдешь замуж за бумагомарателя, что строчит липовые отчеты в компанию, нарожаете детишек, и будешь счастливо жить? — та, которую матрос называл Бетти, с ехидной улыбкой встала на моем пути перед лестницей — единственным выходом из трюма.
— Если еще раз разинешь на меня свою вонючую дыру, которую ты считаешь ртом, я утоплю тебя в этом ведре, поняла меня? — я наклонилась и прошипела ей на ухо, показывая содержимое ведра. Она не столько испугалась того, что я действительно могу мокнуть ее рыжую голову в местный туалет, сколько оторопела от слов, что изрыгал мой пуританский рот.
Она отошла, и когда еще двое хотели пошутить надо мной, выставила руку вперед, не давая им пройти ко мне.
Первый глубокий вдох чистого воздуха сделал жизнь сносной. На палубе было тихо — паруса надувал ветер, и беготни, которая была пару дней назад не было. Мистер Ланкридж был на мостике, и чуть наклонил голову в знак приветствия. Я прошла в заднюю часть, вылила ведро за борт, и взяла чистое ведро, которое стояло тут же, с привязанной к нему веревкой. Скинула его, набрала воду, вытянула, перелила в мое, грязное, сполоснула и вылила снова. Набрала еще одно чистое ведро и попросила ведро, из которого можно было помыть пол у проходящего мимо.
— Бери любое, да хоть это отвяжи, — ответил мне проходящий мимо моряк.
— Но там на полу грязь, и, если потом использовать его здесь, эту грязь разнесем по всему судну.
— Делай как хочешь, — он не хотел говорить со мной, отмахнулся, и пошел мимо.
— А для питьевой воды у вас, надеюсь отдельная посуда? — я прокричала ему в спину, но он даже не обернулся. Но подошел мальчишка лет шестнадцати:
— Мэм, это Дики, он не будет с женщиной говорить, если не сидит с ней в таверне, предварительно заплатив за ночь вперед, — парнишка щурился на солнце, которое делало его рыжую голову почти медной, и у него не хватало зуба с левой стороны, и он старался улыбаться именно в эту сторону, наверно, хотел показать, что достаточно взрослый для драк.
— Хорошо, дай мне ведро для пола, нужно вымыть пол, потому что нечистоты уже въедаются в дерево, и запах там останется навсегда.
— Я сам вымою там, мэм, вам нельзя этого делать, если капитан увидит вас с тряпкой, он велит выдрать всю команду.
— Как тебя зовут?
— Малкольм, мэм.
— А я Элиза, ну вот мы и знакомы, — я подала ему руку, чтобы по привычке пожать, но он расширил глаза, и стоял, не зная, как поступить в этой ситуации.
— Мне надо бежать, а то мистер Ланкридж уже смотрит на нас, — он снова посмотрел на мою ладонь, отвернулся и побежал от меня, как от огня.
Я стояла там часа полтора, смотря на горизонт со всех сторон. Да, разбейся эта посудина, никакой вертолет за тобой не прилетит. Капец в самом худшем его виде, Маня. Хорошо, что Лиля этого не видит. От раздумий меня отвлекло то, что я поняла, как чешется все тело. Платье было словно из картона, и «стояло» от грязи. Я расстегнула две мелкие пуговицы и дышать стало значительно легче. Было тепло и логично было раздеться, помыться и погреться на солнышке, подышать воздухом.
— Элиза, сейчас же вернись вниз, и застегнись. Я не замечала за тобой, чтобы ты раньше вела себя неподобающе, Бог смотрит на тебя. Мне сказали, что ты разговаривала с мужчинами? — ко мне, на всех своих возможных для этого тела парах, словно мина паровоз, неслась сестра Маргрет.
— Сестра Маргрет, здесь чистый воздух, нет вони и солнце, если девушки будут выходить хоть на пол часа, они быстрее выздоровеют, нежели в этой сточной канаве, которую тут именуют трюмом, — я и бровью не повела на ее истерику.
— Нет, нельзя, Элиза, и я тебя не узнаю. Ты никогда не спорила со мной. Если ты забыла и то, как себя вести, я постараюсь тебе напомнить, — она схватила меня за предплечье, так, что ногти впились в кожу. — Сейчас же, спускайся, — прошипела она мне, и я увидела, как меняется ее благолепное лицо, и я вижу уже не монашку, а мегеру.
— Сестра Маргрет, наш Бог не разрешает гневаться, злиться, и желать смерти, и он не одобрил бы ваше выражение лица, где ваше терпение и смирение? — я умела бить не только кулаками, потому что Лиля доказала мне, что слова ранят больнее. Эта сучка не сломает меня, и я добьюсь того, чтобы нам разрешили выходить. Что-то мне подсказывает, что это именно ее приказ, а не мистера Ланкриджа, который любезно поздоровался со мной. Я посмотрела в сторону трапа — входа в трюм, там, с ехидной миной стояла Бетти.
Пока сестра Маргрет переваривала информацию, делясь между злостью и Словом Божьем, я подошла к Бетти.
— Ну что, овечка, поняла кто здесь волк? Будешь вести себя неподобающе, — она произнесла последнее слово голосом Маргрет. — Будем тебя воспитывать. Так что, в следующий раз, подумай, прежде чем отвечать мне, — она открыто улыбалась, поправляя корсет.
— В следующий раз, когда я посмотрю в твои глаза, сделай очень глубокий вдох, — я прошипела это ей, и начала спускаться.
— Зачем? — она смеялась уже без прежнего энтузиазма.
— Чтобы не проглотить содержимое ведра, когда твоя голова будет в нем, — я спустилась к девушкам, не смотря на этот сброд разномастных женщин. Я уверена, что не все они как Бетти, но пока проверять не стоит. Мои «сестры» — так себе тыл. И если эти «красотки» пойдут на нас, «сестры» бухнутся на колени и будут молиться — так себе помощь.
— Сестры, кто может встать, берите под руки сидящих, мы должны выйти на свет и помолиться, должны возблагодарить Господа нашего за то, что сохранил нам жизни, — с этими словами я взяла под руку одну из слабых, и начала выводить на палубу. Тогда-то я и поняла, что с Бетти я не справлюсь. В этом теле хорошо работает только язык. Ну, хоть что-то. Спасибо молитвам, Элиза, но ты могла бы их читать приседая или подтягиваясь.
Девушек выводили на свет, и я, наконец, рассмотрела будущих жен. У меня был один вопрос — куда мы плывем, вернее, идем? А еще, какого черта все такие страшные? Мне стало интересно — как выгляжу я. Впервые я подумала о том, что даже не представляю своего лица.
— Сестра, а где мы должны высадиться, я не помню название. После болезни, словно по голове ударили — ни памяти, ни сил, — я спрашивала ту, что всматривалась в горизонт, и от того, что она не моргала, ее глаза, похожие на рыбьи, слезились.
— Элиза, мы должны были прибыть в Джеймстаун пару дней назад, но берега все нет, и Бог оставил нас, — она собиралась плакать, но я взяла ее за плечи и повернула лицом к морю.
— Напомни свое имя, у меня голова до сих пор как в тумане, — я встряхнула ее, и она посмотрела на меня, наконец-то, осмысленно. — Отчаяние — грех, сестра, ты должна быть сильной, ведь ты несешь веру в новые земли. Смотри на море, дыши, ты чувствуешь, какой здесь чистый воздух! Не то что внутри. Теперь нужно выходить каждый день. И ноги окрепнут, и солнце вылечит все болячки на твоем лице.
— Я Айлин, — она посмотрела на меня снова, и я почти услышала скрип ее мозга, который переваривал информацию об отчаянии. — Да, спасибо, Элиза, я согрешила, отчаявшись…
— Но наш Бог милостив, и он улыбается сейчас, видя, что ты призналась в грехе, — сестра Маргрет, наконец, увидела во мне помощь, и "села" на свою любимую тему проповеди.
— Сестра Маргрет, теперь вы видите, что они начали улыбаться. Мы должны помочь им снова обрести надежду. Вы можете завтра провести здесь, на палубе, небольшое чтение псалмов? Думаю, этим нечестивым девкам будет полезно услышать слово Божье. А в трюме как раз повторят уборку и там все просохнет, — я опустила глаза, взяла ладонь матушки Маргрет в свои и аккуратно прикоснулась носом, вжимая губы между зубами, чтоб случайно не задеть ими ее руки.