Спать Сигизмунду не хотелось, однако прибирать со стола он не стал. По неведомой традиции мать в детстве никогда не разбирала новогодний стол раньше 2 января. Весь день первого к столу подходили и кормились, то салатика отщипнут, то мяска холодного, то студня…
Сигизмунд растянулся на спальнике, заложил руки за голову и стал смотреть в потолок. Он был беспричинно, но очень сильно счастлив.
Подарок Сигизмунд вручил Лантхильде наутро. Похмелья у девки не наблюдалось — видать, сказывались здоровый образ жизни и качество коньяка.
Когда Лантхильда появилась в гостиной, Сигизимунд дал ей понять, чтобы она заглянула под елку. Любопытная девка сразу встала на четвереньки и полезла смотреть. Едва елку не своротила. Потом зашуршала целлофаном — нащупала пакет. Выволокла Барби.
Уставилась. В голове медленно заворочалась мысль. Потом Лантхильда покраснела. Тихонько хихикнула. Отвернулась, разглядывая куклу, то и дело кося на Сигизмунда. Заметно было, что девку разбирает смех.
— Хво еще? — подозрительно спросил Сигизмунд.
Лантхильда хихикнула громче. Сигизмунд забеспокоился.
— Признавайся! Что там смешного!
Не отвечая, с пунцовыми щеками, Лантхильда опрометью кинулась в “светелку”. Куклу она прижимала к себе.
— Вот дурища-то, — пробормотал Сигизмунд.
Из “светелки” доносился неудержимый хохот. Потом девка принялась икать — досмеялась.
Кобель, помахивая хвостом, приблизился к хозяину и искательно задрал морду к накрытому столу: мол, как — не пора?..
— Да погоди ты, — сказал кобелю Сигизмунд. Смутно он догадывался, что именно так насмешило Лантхильду. Барби была устрашающе похожа на нее саму.
Чтобы отомстить вредной девке, Сигизмунд прикнопил на стену фотографию полуголой угрюмой потаскухи — дар великодушного кузена. Отошел, полюбовался. Генкина потаскуха враждебно уставилась на деда, а мрачный полковник, казалось, разглядывал ее с кривой ухмылкой, как насекомое. Представители антагонистических субкультур.
Что бы еще такого сделать, чтоб белобрысую уесть? Подумав, Сигизмунд слил в блюдце выдохшиеся опивки шампанского, покрошил туда немного хлеба и поставил под фотографию шлюшки. И уехал к родителям — поздравлять.
Отцу Сигизмунд подарил шахматы. Нарочно искал деревянные, а не пластмассовые, — нашел. Отец играл с соседом по площадке вечерами, был у него старый, еще довоенный, набор, но вот беда — потеряли старички слона.
Матери привез сковородку “TEFAL” — жарить без масла. Той давно хотелось такую.
Мать сразу запричитала: “Зачем ты на нас так много денег тратишь, тебе самому нужно…” Сигизмунд с нарочитой грубостью ее оборвал. Это тоже входило в ритуал.
Дорогого сыночка усадили за стол, наложили ему на тарелку разных ед. Сигизмунд в который раз поразился — как это они на свою скудную, плохо выплачиваемую пенсию ухитряются сооружать такое количество яств. Видимо, подобным секретом владеют только непотопляемые советские пенсионеры.
Выпил с матерью шампанского, потом с отцом водочки. Поговорили о том, о сем. Затем мать, помявшись, вдруг заговорила:
— Гоша, пойми меня правильно — мы твоей жизни не касаемся, и что вы с Натальей сошлись — не вмешивались, и потом тоже вас лишний раз не трогали. И расходились вы с ней — мы не лезли…
Сигизмунд сразу насторожился:
— Ты опять про Аську?..
Аську мать видела лишь однажды. Можно сказать, случайно. В тот период аськиной жизни, который Сигизмунд именовал искусствоведчески: “голубое и розовое”. Голубоватыми были коротко стриженые волосы Аськи, розовым — все остальное: губы, ногти, колготки. Мать смертельно испугалась. Одно время ее преследовал кошмар женитьбы единственного сына на этой… на этой…
Но сегодня мать махнула рукой:
— Да не об этой, прости Господи. Тебе решать, с кем и как. Взрослый уже. Коли нет ума, так уж и не…
— А о чем тогда?
— Гоша, вот сейчас, когда Натальи нет. Между нами. Ты мне скажи: уехали твои шведы?
— Да не шведы они, а норвежцы. Сто раз уже говорил.
— Все равно. Уехали?
— А что?
— Ты мне ответь: уехали?
— Слушай, что они тебе сдались?
— Да что ты к нему прицепилась, Ангелина, — встрял отец. — Сейчас все совместные предприятия открывают. Давай лучше, Гошка, водки выпьем.
— Погоди ты, Боря. Вечно как маленький…
Сигизмунд понял, что придется отвечать правду.
— Нет, не уехали.
— У тебя живут?
— Да.
— Сколько их?
— Двое.
— Ты о них кому-нибудь говорил?
— Что значит — говорил? Кому я должен о них говорить? Они сами всё оформляют… При чем здесь я?
— Где ты с ними познакомился?
— Мам, ты что, раньше в НКВД работала?
Мать побелела.
— Не шути так.
Сигизмунд принужденно рассмеялся.
— Мам, Сталин умер в 53-м году. Двадцать первый век на пороге. Ты чего?