На следующий день я решил устроить очередное занятие для нижегородцев по матчасти вооружения и теории обращения с револьвером и карабином. Оружие было вытащено из ящиков, мужики снаряжали и разряжали его, указывали на составные части конструкции оружия и рассказывали о взаимодействии механизмов.
- Может постреляем? - предложил Белов.
- Не думаю, что это хорошая идея, Брайан. Капитан вряд ли будет доволен нашей пальбой.
- А я бы пострелял, - задумчиво проговорил Микулич. - Что-то мы с Тимофеем опасаемся, как бы даны не захотели бы попробовать нас пощипать.
Я вопросительно посмотрел на Кузьмина, тот развёл руки:
- А что тут странного, Пётр Алексеевич? Обычное дело.
По рассказам Тимофея я вынес одно - в этом веке понятие купец и пират довольно размытое и может меняться в зависимости от ситуации, благоволящей к грабежу либо нет. Можно и попробовать попугать их, либо озадачить. И всё таки я настоял пока попридержать эту идею - не нужно лишнего шума, сейчас главное до Кристиании доплыть без проблем. Но карабины я приказал в ящики не убирать, а заряженные, держать под рукой. Да следить за всяким движением датчан у надстройки. Лишний раз поостеречься - не лишнее. Да и вообще, постараться не высовываться. Однако морпехи, соскучившиеся по настоящему морю, старались чаще бывать на палубе, наблюдая за работой датчан. Дело дошло до того, что боцман Бьёрн сам подошёл ко мне и посоветовал моим людям держаться подальше от его моряков. А вечером второго дня пути в нашу каюту ввалился пропахший винным уксусом тип, в донельзя грязной одежде. Он, озирался по сторонам, не зная чему удивляться, то ли сложенным на виду карабинам, то ли неведомой ему чистоте и уюту, царящему в каюте. Не найдя глазами того, к кому ему стоило бы обратиться, он сбивчиво и плаксиво заговорил, обводя горестным взглядом всех нас. Речь его продолжалась около пары минут и даже я понял, что он повторял какой-то рассказ. По-видимому, что-то случилось с его сыном, так как он говорил "сён" и "книв", явно упоминал Архангельск и англичан, будь они неладны.
- Тимоха, он что про сына и нож говорит?
- Да, он говорит, что его сына Кнуда, ещё в Архангельске англы порезали. Корабельный костоправ говорит, что его сын помрёт, а он надеется, что среди нас есть хороший лекарь. Обещает денег.
- Ясно, скажи ему, что мы сейчас посмотрим. Брайан, доставай аптечку! Божедар, возьми чистого белья и воды.
То и дело стукаясь головами о низкие проёмы помещений, мы достигли нижней палубы, где лежал умирающий. Я сразу решил - Кнуда следует немедленно отнести к нам, состояние его позволяло это сделать. Сама рана оказалась неопасной, но грязный нож сделал своё дело - у парня был сепсис, то есть заражение крови. По словам его отца, корабельного плотника Харальда, третий день сын его был в горячке. Кнуд бредил, жалуясь на головную боль.
- Тимофей! Надо его уносить, в этом душном и вонючем закутке ему точно лучше не станет, - сказал я Кузьмину, когда Белов, осмотрев раненого, жестом указал на потолок.
После того, как матросы перенесли парня в нашу каюту и уложили его на матрас, мы приступили к лечению. Для начала, конечно, выгнали на палубу датчан и только потом Белов достал один из бумажных конвертов с заранее расфасованной дозой пенициллина. Брайан обмыл кожу вокруг раны тёплой водой и обработал её раствором жёлтого порошка, после чего дал ему глотнуть немного алкоголя. Сделав Кнуду одну внутримышечную инъекцию в триста тысяч единиц пенициллина хранимым, как зеница ока, шприцом, оставалось только ждать и надеяться на выздоровление молодого организма. На второй день, когда воспаление спало, рану промыли спиртом и наложили повязку из льняного белья. В принципе, опасений за Кнуда у меня было мало - наш препарат уже несколько лет использовался в Ангарии и всегда с положительным результатом. Так же получилось и тут - через пару дней парень уже мог улыбаться и разговаривать, а к концу пути уже встал на ноги. Харальд со слезами радости на измождённом лице, не унимаясь, всё пытался сунуть нам свои жалкие монеты и золотое колечко, когда с изумлением и благоговением увидел оправившегося от предсмертного состояния сына. Матросы тоже были поражены столь удивительным выздоровлением умиравшего, удивились они и тому, что мы не взяли платы за свою работу. Даже капитан пришёл посмотреть на исцелённого Кнуда, после чего пристально смотрел на нас. А я вдруг подумал о том, а не спишут ли датчане, как истово верующие протестанты, такое выздоровление на помощь дьявола? Но к счастью, подобного не случилось. Вот так вот мы сохранили для корабля помощника корабельного плотника, а для отца - сына.
В последнюю ночь на корабле к нам зашёл сам капитан Ханс Йенсен и, позвав меня и Тимофея за собой, направился на палубу. Там, не глядя на нас, он тихо поблагодарил нас за спасённого помощника плотника и извинился за своего боцмана, вернув те полрубля, что мы отдали тому прохвосту за еду и воду. Далее он помедлил, как бы обдумывая, говорить ему следующую фразу или нет, но потом таки решился. Стоя к нам боком и смотря в окружающую корабль туманную мглу, он начал говорить, а Кузьмин, наморщив лоб, пытался перевести его слова:
- Он говорит, что-то вроде того, что ему плевать кто мы на самом деле. Он хочет знать ответ на один вопрос - не затеваем ли мы что-либо против его короля?
Удивился я несказанно - а Ханс-то оказался не просто гордецом, но ещё и думающим человеком. Я попросил Тимофея попытаться объяснить ему, что их королю мы желаем только самого лучшего. И что мне очень хотелось бы с Кристианом встретиться.
- О, с этим проблем не будет! - отвечал Ханс. - Кристиан - добрый король, он постоянно принимает гостей и купцов.
В Копенгагене капитан Йенсен посоветовал найти Матса Нильсена, его старинного друга. Через него, сказал капитан, можно выйти на Ганнибала Сехестеда, а там и на короля Кристиана.
- Я напишу бумагу Матсу, если вы толком объясните кто вы и для чего вам король. То, что вы не московиты, я и так вижу. Хотя вы одного языка с теми крестьянами, - капитан лёгким движением пальцев указал на нижегородцев, оставшихся в каютах. - Мне просто интересно, что вы задумали.
Мне пришлось пустить в ход искусство двадцатого века - пропаганду и вещать информацию с каменной мордой диктора центрального телевидения. Пришлось мне показать Хансу наши грамоты, револьверы, золотые монеты ангарской работы, подарив ему одну и объявить козырь, давно уже разрабатывавшийся неугомонным Кабаржицким и чуть позже Граулем. Идея состояла в том, что наше княжество объявлялось наследником знаменитого мифического персонажа средневековых басен Европы - пресвитера Иоанна, христианского царя-священника, чьё царство европейцы помещали где-то на востоке. Это где-то варьировалось от Африки до Индии, вот мы и хотели застолбить этот вариант для себя, ведь иных конкурентов у нас точно не будет. Обалдевший от подобного поворота Ханс потащил нас в свою каюту, где при тусклом свете масляной лампы, он принялся сочинять письмо другу.
- Вот! С этим письмом идите прямиком к Нильсену, его каждая собака в Копенгагене знает, - дописал, наконец, письмо Йенсен. - В порту любого матроса спросите Матса Нильсена, вам скажут, куда идти.
После того, как послы пресвитера сошли с "Хуртига" в Кристиании, к капитану, смотревшему им вслед, подошёл боцман:
- Я сразу понял, что это не московиты. А когда их главный, лишь поморщившись, отсчитал мне серебро, почти не глядя? Будь я проклят, если он не дал бы мне вчетверо больше, потребуй я столько!
- Да, Бьёрн. Я уверен, что полезь мы тогда посчитать их монеты, то у меня не осталось бы и половины команды. Это птицы высокого полёта, а мы - так, просто подвернулись им по пути.
- А как их слушаются те московиты! Капитан, я слышал, что заставить их работать не сможет и сам дьявол, настолько они хитры и изворотливы.
- Меня другое интересует, Бьёрн. Почему посланцы царя-священника едут именно в наше благословенное королевство? То, что они делают это тайно, я понять могу - у них свои цели.
- Одному Богу это известно, капитан. Надеюсь, пресвитер Иоанн поможет нам в борьбе против этих подлых шведов. А наш добрый король Кристиан заключит с ним союз.
- Я полагаю, ты понимаешь, Бьёрн, что никто более не должен знать того, что я тебе рассказал и того, что ты видел?
- Да, Ханс, - склонил голову боцман.
Кристиания оказалась небольшим городком, устроенным на этом месте лишь чуть менее пары десятков лет назад. Зато рядом с посёлком над морем возвышалась крепость Акерсхус, сложенная из рыжего камня. Для начала мы нашли самый приличный постоялый двор в Кристиании - дабы насладится изысками местной кухни. Тушёная с капустой баранина пошла на ура, как и густой рыбный суп - обжигающе горячая похлёбка была настоящим блаженством после корабельной стряпни, которую нам пришлось таки отведать. А вот хлеб подкачал - он был откровенно невкусен. Хотя может это у нас хлеб был всему голова - тут же бал правила рыба. После трапезы, оставив людей отдыхать и установив смену часовых, мы с Кузьминым отправились в порт - найти судно, которое доставило бы нас до Копенгагена. Сначала я хотел было снова потревожить Йенсена, но Тимофей убедил меня, что судно до датской столицы мы найдём быстро. Так и оказалось, недолго потолкавшись в порту, мы без труда приценились к круглобокому судну, несколько похожему на большой поморский коч. Одна мачта и два ряда вёсел. Олаф, добродушный толстяк, капитан и владелец данной посудины, гордо именуемой 'Счастливчик Лейф', брался доставить нас до Копенгагена за три с полтиною рубля серебром. Кузьмин снова заметил некоторую дороговизну в требовании датчанина, но предпочёл согласиться. В итоге мы ударили по рукам, договорившись на завтрашнее утро. Капитан был сама любезность, он учтиво поинтересовался у Тимофея кто мы, да куда держим путь. Тимофей отвечал заранее заготовленной фразой - мол, мастера мы, по металлу, с Московии возвращаемся.
Утро в Кристиании весьма прохладное, зябкое. С гор, полукругом обступивших долину и фиорд, спускались клубы тумана, густым маревом сползая на воду. На постоялом дворе мы наняли телегу для наших ящиков и зашагали к бухте. Олаф нас уже ждал, его люди споро перегрузили ящики на "Счастливчика" и вскоре, выведя на вёслах судно из бухты, натянули парус, тут же поймав попутный ветер с гор. Кристиания постепенно отдалялась, пропадая в белёсой дымке, покрывавшей берег. Только крепость Акерсхус оставалась рыжим пятном на фоне серо-зелёной скалы, а путь по фиорду, по сути, ещё только начался. Там и сям на берегах были разбросаны полуземлянки, крыша которых была покрыта дёрном с растущей на нём травой. Хозяева этих жилищ, верно, ещё затемно ушли в море на промысел. А уже вечером многие из них смогут похвалиться уловом, который вероятнее всего составят треска да сайда, мольва или морской окунь, пикша или скумбрия. Рыбаки же, к которым госпожа удача будет немного благосклоннее, смогут похвастаться и внушительным лососем, увесистой зубаткой или морским чертом. Норвежцам сильно повезло - тёплый Гольфстрим, омывая скандинавское побережье, позволяет рыбакам выходить в море круглый год. Посему рыболовы, для которых нет препятствий вплоть до Тромсё, буквально живут морем. А какого изумительного по вкусу копчёного лосося мы едали в Кристиании! Слов нет, чтобы описать этот шедевр местной кухни. Сравниться с тем лососем может только байкальский омуль. Так, размышляя о всякой всячине, в полудрёме кивая носом, я сидел на одном из ящиков, укрывшись кафтаном, в котором было зашито золота на добрый десяток килограммов. Зевая, я посматривал по сторонам - всё-таки Норвегия очень красивая страна. А фиорды, это нечто потрясающее - удобные бухты, обрамлённые поросшими лесом скалами, да сбегающие с них ручьи и речушки образуют временами и небольшие водопады. Говорят, Кольский залив - это тоже фиорд, но вот какой-то он серый получается на фоне здешней яркой красоты.
Норвежцы-гребцы слаженно работали вёслами, а их капитан, насколько я слышал сквозь плеск воды, всё пытался разговорить Тимофея. Было ясно, что купцу этот добродушный толстяк уже порядком надоел и он держится из последних сил, чтобы не сорваться. Наконец, через некоторое время Олаф унялся и Кузьмин, зарылся носом в ворот кафтана, пытаясь немного поспать. Я усмехнулся и снова попытался устроиться удобнее, да опять неудачно. 'Песец' в кобуре подмышкой здорово мешал. С тех пор, как на нас напали англичане и их подручные, с оружием никто не расставался. Нижегородцы, которым не хватило револьверов, носили под кафтанами на поясе штык-ножи. Карабины же на плече, понятное дело, носить было нельзя, чай не в Ангарском княжестве. Так, стоп! Не понял! 'Счастливчик' на полной скорости шёл в небольшую бухточку, берега которой были покрыты густым лесом.
- Герр Олаф! Эй, любезный! - крикнул я пухлому капитану.
Что-то этот норвежец обнаглел - и ухом не ведёт, хотя ещё полчаса назад рот его не закрывался. Я пихнул дремлющих рядом морпехов, давайте, мол, свои пятёрки подымайте, опасность! Из четырёх морпехов с 'Горняка' трём было поручено взять под своё начало для обучения по пять нижегородцев, они и отвечали за своих подопечных. Четвёртый - младший сержант Емелин в целом контролировал этот процесс. Вчерашние горожане понемногу росли в моих глазах, становясь более умелыми с оружием и уверенными в себе. Воистину, ко всему человек приспосабливается! Даже если этот человек живёт в позднем средневековье. Даже медведя можно научить на велосипеде кататься, что уж говорить о сметливом и хитром русском мужике? Ему ли с карабином не управиться?
С кормы я отступил к единственной мачте, где в центре палубы находились мои товарищи. С удовлетворением я заметил, что скинув дрёму, люди мои были готовы к дальнейшему развитию событий. А что норвежцы? Олаф уже заподозрил, что мы раскрыли его план, но он спешил к берегу. А там я уже разглядел горящий костёр и две большие лодки шедшие к нам навстречу. Неплохо он задумал - сонных мастеров ограбить. Раз возвращаются с Московии - знать и денежки у них имеются, да немало, раз их аж две дюжины. Может и не раз такое уже проворачивал. Да только ошибся он малость - не на тех напал. Один из гребцов заметил, что мы раскусили план их главаря и уже не дремлем, ожидая дальнейшего развития событий. Остальные тоже поняли, что ситуация изменилась и набычившись, ждали приказа капитана. Норвежцев было человек тридцать-тридцать пять, да две лодки с их подельниками маячили уже совсем близко.
- Олаф! Осло-фиорд битте! - указал я на остающийся справа выход в пролив Каттегат.
На лице шкипера не осталось и следа от былого добродушия. Олаф оказался обыкновенным бандитом, который решил ограбить доверившихся ему людей. А раз так, то и у нас теперь развязаны руки.
- Олаф, ты хочешь обмануть нас? Мы же тебе заплатили! - попробовал подтолкнуть шкипера к разговору Кузьмин.
Я видел, что все наши были вооружены и готовы действовать. Ситуацию мы контролировали. И что... Стрелять в гребцов?
- Олаф, Богом клянусь, я убью тебя! - прокричал Тимофей, наставляя на него револьвер.
Тут же несколько норвежцев с рёвом кинулись на купца.
Спешащие к баркасу Олафа его подельники едва не выронили свои вёсла. Судно толстого шкипера, после десятка выстрелов, щелчками бича раздававшихся в узкой горловине бухты, вмиг окуталось дымом. Микаель, давний друг Олафа, тут же покрылся холодным потом. У Олафа было только четыре пистоля! И сейчас он не слышал их выстрелов.
- Чёрт побери! Кого там захотел ограбить этот жирный ублюдок? - воскликнул бременец Конрад, сидевший на вёслах первым.
За такие слова Микаель уже вспорол бы недоумку брюхо, но не сейчас. На баркасе шла драка. Или избиение, так как слышны были торжествующие вопли лишь на чужом языке, которого он прежде не слыхал. А потом раздались протяжные стоны и проклятья его товарищей, вскоре захлебнувшиеся в диком крике. А потом всё затихло.
- Эй, куда? Cкотское отродье! - Микаеля затрясло от гнева, когда он увидел, что вторая лодка спешно поворачивает и пытается уйти к берегу.
На баркасе хлопнул ещё один выстрел и нос лодки с жалобным хрустом расщепился. Одна из щепок впилась Микаелю в щёку, а сидевший сзади Конрад жутко заорал. Вытерев кровь с щеки, дружок Олафа обернулся. Бременец, белый как полотно, медленно заваливался набок, держась руками за живот. Между его пальцев сочилась тёмная кровь.
- Как он смог достать нас?! - визгливо закричал Клаус, сидевший рядом с Конрадом. - Иди к чёрту со своим недотёпой Олафом, Микаель! Уходим или нас всех перестреляют, как кур!
И тут же, будто бы в подтвержденье его слов, на баркасе грохнул залп нескольких мушкетов. Микаеля изломало и отбросило на Клауса, будто бы норвежец попал под тяжёлого рыцарского коня. По крайней мере, это было последнее, что промелькнуло в его сознании.
- Заставьте их скинуть мёртвых за борт, - приказал я нижегородцам, - и этот жирный боров тоже пусть участвует.