Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет
мужество вам перечить, кто
предпочитает ваше доброе имя вашим
милостям.
Екатерина II
...в длинном списке ее любимцев,
обреченных презрению потомства, имя
странного Потемкина будет отмечено
рукою истории.
Пушкин
Дворец князя Маврокордата весь сиял от предчувствия предстоящего празднества. Юные, только что завезенные из Парижа танцовщицы спешат по высоким мраморным лестницам на последнюю репетицию, но у них слетают туфельки. Присев, они их аккуратно надевают, но туфельки снова слетают, и присутствующие при этом штабные офицеры исходят истомой:
- Позвольте, мадемуазель, предоставьте такую редкую возможность...
- Ах, сделайте одолжение, мсье...
На втором этаже светлейший полулежит на том же кожаном диване в своем знаменитом вишневом халате, обшитом золотом. Человек пять прислуги одновременно ухаживают за ним - массируют, укладывают, подпиливают, пудрят, примеривают. Попов, помощник светлейшего, явившись для ежедневного доклада, перелистывает у окна последние донесения штаба, а в дверях стоит, понуря голову, худенький монах из Палермо.
- Нет, каков мерзавец! - воскликнул вдруг Потемкин, орлом взглянув на своего помощника. - Он, видишь ли, не расположен, он, видишь ли, хотел бы откланяться.
И вдруг свирепо, уже обращаясь прямо к монаху:
- Да я тебя, подлеца, с самого начала спросил - готов ли ты вести со мной ученый диспут о догме триединства - Отце, Сыне и Духе святом? О том, как его понимают католики и как его следует понимать в духе учения православной церкви?
- Какая диспут, какая триединство, когда я вас ожидает два месяца! Я не могу отсутствует свои паства такое долгое некоторое время!
Ответ Потемкину понравился. В этом был резон. Но, однако, какой нахал! Как он смеет так разговаривать с главнокомандующим?
- А чего бы ты хотел? Чтобы я бросил воевать с турками и засел бы тут с тобой разбирать догмы церковные? Ты хоть и монах, должен иметь соображение, должен по крайней мере понимать, что я человек занятой. На мне огромная сухопутная армия, на мне Черноморский флот, весь Южнороссийский край, оборона Кавказа, и на мне еще и эта печень, будь она неладна.
- Когда вы говорите о своя печень, у меня есть смех.
- То есть как у тебя есть смех? Что же я, по-твоему, жаловаться на свое здоровье не могу?
- У вас бил хандра, и я не могу оттого, что у вас хандра, ожидает все свое жизнья.
Князь поднял огромную, взлохмаченную голову, не знавшую, кроме пятерни, другой расчески, и долго, удивленно смотрел на монаха.
- А это уж не твое собачье дело, чем и как я болел. Твое дело - ждать при штабе моего вызова. Или, может, тебя плохо содержали?
- Моя пища есть только бог и слово его.
- Бог богом, но, как мне сказывали, эти два месяца ты жрал за двоих и даже, говорят, винцом баловался.
- Один раз я биль простужайт и попросил немного вина.
- Ну, неважно для чего, важно, что попросил. И, стало быть, хлеб мой ел, вино пил, а когда я наконец пожелал вступить с тобой в ученый диспут, ты входишь ко мне в кабинет и говоришь в лицо такие гадости, за которые тебя, подлеца, повесить и то мало!
Оскорбленный монах вдруг выпрямился как свеча. Теперь не только нос с горбинкой и идеально округлый череп, теперь весь он с головы до ног был гордым римлянином.
- Обязанность христианина, - сказал он, - есть говорить правду и никого, кроме бога, не бояться. Ви можете мне за те слова прощайт, ви можете меня казнить. В любом случае позвольте откланяться.
- Но, - грозно закричал Потемкин, - как воспитанный человек ты, конечно, понимаешь, что после сказанных тобою слов ты не можешь так запросто откланяться и уйти?
- Как же мне в таком случае ретироваться?
- Ретироваться ты можешь только будучи вышвырнутым вон. Поди сядь в тот дальний угол.
- Зачем?
- Как зачем? Вот чудак. Что мне за удовольствие вышвыривать тебя вон, когда ты и так стоишь у дверей? Не успел за шиворот сцапать, а тебя уже и след простыл. Нет, ты сядь вон туда, в дальний угол, чтобы я тебя через всю эту залу поволок...
Став пунцовым от нанесенного ему оскорбления, монах тем не менее гордо прошествовал в указанное место и сел.
"А он, между прочим, ничего, - подумал Потемкин. - По крайней мере, не трус".
- Василий Степанович, - сказал он вслух своему помощнику, - поди и выбрось вон. Неохота с утра руки марать.
Положив приготовленные для доклада бумаги на стол, Попов грубо схватил монаха за ворот, поволок его через всю залу, но в дверях, груженный неудобной ношей, столкнулся с штабс-капитаном Чижиковым.
- Боярин Мовилэ, ваша светлость, просит срочного приема.
- Как?! - возмутился Потемкин. - Этот наглец, этот предатель посмел явиться да еще и требует срочного приема?!
Попов мигом вытолкнул монаха за дверь.
- Григорий Александрович, - сказал он как можно примирительней, Мовилэ был и остается одним из самых верных наших союзников. К тому же он фигура чрезвычайно влиятельная среди молдавских бояр.
- Да я и сам люблю его, - сказал Потемкин, - но что толку, раз он меня предал! Надо же быть таким ослом - именно когда матушка-государыня слила обе армии в одну, назначив меня единым главнокомандующим, именно тогда этот Мовилэ не нашел ничего лучшего, как предложить смещенному Румянцеву дом под Яссами, посадив мне, таким образом, этого старого мерина под бок.
- И все-таки, ваша светлость, его надо бы принять. Грибовский располагает секретными данными, что в Петербурге депутация молдавских бояр ищет возможности приема у государыни.
- На какой предмет?
- Просить императрицу о скорейшем заключении мира с турками.
- Что-что-что? Да это же удар в спину! Передайте им, что мира не будет, пока на развалинах Оттоманской империи не будет провозглашена возрожденная Византия!