- Разве спасение от тоски лежит в трапезной?
- Где же еще?
Отец Паисий улыбнулся - он вдруг вспомнил, что было время, когда они всю зиму, ночь за ночью, сиживали с братьями в трапезной, но это же было совсем другое время!
- Сын мой, то было от великой бедности нашей! Чтобы не дать впасть во грехи тем, кому негде было главу преклонить, мы их собирали в трапезную и до утра пели и толковали псалмы. Это, однако, вовсе не означает, что, как только у кого затоскует дух, надо непременно бежать в трапезную! Теперь мы, слава богу, живем по-человечески, и во дворе нашего монастыря два великолепных храма...
- Простите меня, святой отец, но, думая о боге, я чаще вижу перед собой секульскую трапезную, чем эти два богатых храма.
- Отчего так?
- Не знаю... Должно быть, при той бедности мы духом были богаче и истинной веры в нас было больше.
"Гм", - удивился про себя старец и призадумался.
Он и сам знал, что вера в возглавляемой им обители поослабла. Что поделаешь! За все в мире надо платить, и за крышу над головой тоже. Почему-то именно с крышами ему не везло, и всю жизнь, сколько себя помнил, какой-то рок гнал его с места на место. Основанный им скит пророка Ильи на Афоне разросся настолько, что сам патриарх Константинопольский не в состоянии был помочь, и тогда молдавский господарь Калимах предложил им пустовавшую на Буковине Драгомирну. Едва устроились, едва обжили, и вот уже захват Буковины Австрией и новые скитания. В конце концов остановились на крошечном, запущенном Секуле у подножия Карпат, и думал отец Паисий, что это уже надолго, до конца дней, но его слава как православного подвижника была так велика, что она никак не вязалась с обликом бедного монастыря, в котором он пребывал с монахами. Теснота и бедность Секуля задевала престиж государства, и потому ему предложили переехать в расположенный по соседству Нямецкий монастырь.
Отец Паисий всячески сопротивлялся этому переезду. Во-первых, ему приходилось смещать действовавшего в Нямеце настоятеля. Во-вторых, в первопрестольном монастыре всегда слишком много гордости, богатства, парада. По большим праздникам в Нямец на службы приезжали сами господари со всей своей челядью. После каждой службы поздравления и угощения. За чаркой монастырского вина, как известно, дела духовные кончаются и начинаются мирские. А в это время по монастырю снуют разодетые дамы в поисках молодого монаха, чтобы сделать его своим духовным наставником. Найдут они себе подходящего наставника или нет, а все-таки возникала неустойчивость и угроза падению нравов среди монашеской братии. Какое уж там умное безмолвие...
- А отчего душа твоя затосковала, сын мой?
- Австрийская конница, святой отец, переходит Карпаты.
- Разве она может покинуть свои пределы и войти в чужую державу?!
- Если война, может.
- Как война?! Кто против кого?!
- На этот раз, говорят, Россия с Австрией против турок.
Отец Паисий, опустив на глаза воспаленные веки, прошептал: "Господи, да не покинет нас милость твоя в этот час". Прикрыл желтое, в рябых пятнах лицо такими же желтыми и тоже в рябых пятнах руками, но вдруг послушнику показалось, что за скрюченными пальцами творится радость и даже как будто донеслось слабое, ело уловимое; "Наконец..."
- Святой отец, разве не сказано, что поднимающий меч...
- Грешен, сын мой, прости, что согрешил, но истинный пастырь не может не радеть о своем стаде. Ты вон в горах печешься о своих овечках, а у меня тут свои живые души. Отчего гибнут овечки, ты, полагаю, знаешь, а отчего гибнут народы?
- Ну, от голода, от болезней всяких...
- Нет, сын мой, народы гибнут, когда слишком долго остаются неотомщенными. И потому в этом краю каждая травинка, каждый росток только тем и живет, что вот-вот придут единоверцы с востока и принесут избавление. И в самом деле, как там ни толкуй, а прошедшая война принесла-таки некоторое облегчение балканским христианам. Может, на этот раз две великие державы одолеют кривую оттоманскую саблю.
- Одолеют они ее или нет, это еще неизвестно, но война будет идти на наших землях, и страданиям народа воистину не будет конца.
- Что ты можешь знать, сын мой, в свои двадцать с небольшим о страданиях народных?
- О, я знаю больше, чем вы думаете, святой отец... Я ведь поначалу прибился к вашему монастырю не ради спасения души - я из острога бежал...
Отец Паисий удивленно вскинул брови на высоком лбу. Прожив почти всю жизнь на Балканах, занятых Оттоманской империей, он научился быть крайне осторожным в дедах политических и не только себе, но и своим собеседникам не позволял излишней откровенности. Увы, этой отчаянной рыжей голове, кажется, все было нипочем.
- За что тебя в острог заточили?
Гордый послушник, выйдя из своего угла, стал посреди трапезной, чуть откинув назад свое мускулистое тело, точно и в самом деле во что-то целился.
- Я из восставших.
- Вот как! Кем же ты там у них был?
- Поначалу певчим, потом в охране.
- Зачем повстанцам певчие? Разве им еще и службы правили?
- Как же без служб! У нас были свои священники. По воскресеньям в лесах на открытом воздухе служили литургии... Перед пасхой исповедовались и святое причастие принимали.
- А в охране был при ком?
- При нашем предводителе, Хории.
Тяжелые времена накатывают, подумал старец. Половина монастыря беженцы из-за гор, видевшие в Австрии своего главного притеснителя. Теперь вот Австрия вступает в пределы Молдавии как освободительница, но эти бедные люди, они слишком хорошо знают в лицо этого освободителя...
- Плохо вы защищали своего вожака, - сказал старец.
Послушнику показались эти слова обидными. Подойдя к столику старца, он опустился на колени и сказал дрогнувшим от слез голосом:
- Нет, мы хорошо его защищали, но нас была горсточка, а их была тьма. Я по меньшей мере четыре раза спасал Хорию от гибели и, только когда его четвертовали, решился бежать через горы. Но если вы считаете, что я вел себя там недостойно, я приведу людей, которые видели мой меч: обнаженным, и они оправдают меня...
Старец улыбнулся.
- Я догадывался о твоем прошлом, - неожиданно для самого себя сознался он, - но решил оставить при монастыре, потому что мне обличье твое понравилось.
Протянув к нему руки, он кончиками пальцев очертил лик юноши, почти не касаясь его.
- Спасибо, святой отец.
- За лик, сын мой, благодарить не полагается. Это не твоя заслуга.
- Чья же?
- Лик - это символ рода, из которого человек происходит. Еще, пожалуй, на нем лежит печать всевышнего благословения, когда, конечно, эта печать на нем лежит.
Откуда-то из самой сердцевины ночи прорвался горластый петух. Спохватившись, что время позднее, отец Паисий взял псалтирь, свечу и направился к выходу. Он шел, но что-то его удерживало, какая-то негласная христианская заповедь не позволяла ему покидать помещение, в котором продолжал оставаться на коленях его духовный сын. Оплывшая свеча на его столе ни за что не хотела возвращаться в подсвечник, на свое старое место, и отец Паисий долго провозился с ней.
- Сын мой, а почему тебя все еще не представляют к монашескому чину? Уж скоро два года, как ты у нас послушничаешь, а отец Игнат все не заводит о тебе речь...
Перемена разговора позволяла послушнику покинуть свой угол, не теряя при этом достоинства, но упрямый трансильванец продолжал оставаться на коленях.
- Рано мне в монахи, святой отец. При виде любой несправедливости моя правая рука ищет меч на левом бедре. Нужно время, чтобы я смог успокоить дух в себе и, не думая более о мирских делах, направить свои помыслы к богу.