Апология - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5

* АПОЛОГИЯ *

«Черепа в этих могилах такие большие, а мы были такими маленькими».

Сигитас Геда

I

Я уже перекрыл достиженья пилотов суровых тридцатых.Я глаза накормил облаками из сахарной ваты.Океан в паричках Вашингтона — рулон неразрезанных денег Америкибыл развёрнут в печатях зелёных к «Свободе», маячившей с берега.Я отрезал от чёрного хлеба России треугольный ломотьневесомый горько-кислый, осинный, с размолотым запахом дома.К жёсткой корочке губ, пересохших у гулкого речи потока,я подам тебе глиняный ковшик муравьиного колкого сока.

II

Я узнаю зачем я пришёл к вам, зачем вы впустилив мятый шёлк одиночества голоса голые крылья,тёмный обморок речи с умыканием в круглом туннелесостояния мира до глубокого сердца качели.В горловую трубу кто глядит из оранжевой стужи,поднимая ко лбу пальцев стиснутый ужас,запрокинув лицо сохранённого жизнью ребёнкаиз лиловых лесов, в листьях, в комканых их перепонках.

III

С красно-каменным хлебом домов, с расчисленным миром квадратнымтомов или окон, гребущих углом брат на брата,я сживусь наконец, я привыкну к себе, к окруженьюкрест на крест в хлябях хлебова жизни сражений.Я беззвестный солдат не имеющей карты державы,нет штандартов сверкающих в ряд, только тоненький, ржавыйот солёной крови карандашик пустяшный, железный,да девиз «се ля ви!» да мотивчик марьяжный, болезный.

IV

Я увидел: нелепые, страшные, дикие, тихие,семиглазые, шестирукие, осьмиликие,говорящие скопом в слоистый песок целлюлозныйтелом дырчато-белым, дево-драконом бесслёзным.Не ищите в них квёлого олова, в чёрно-лиловомневесёлом полку слово шло умирать по песку, по болоту за словом,невесомый молчанья обоз за шагающим строем распался,и горой мертвецов накоплялись у паузих густые тела, в них ещё моя жизнь остывала,стебли чёрной тоски шевелила, в снопы составлялалбов, запястий и глаз, век и ртов пересохших, осипших,а потом звёздным флагом, спеша, укрывала погибших.Пусть лежат как лежат, пусть пухом им белым бумаги могила,в пальцах намертво сжав до высокой трубы Гавриилашорох жизни моей, чешуи языка полукружья,говор русских корней, обороны смертельной оружье.

V

посвящается М.

Усеченье строки, потому что не хватит дыханья дочитать, досчитать до концав чистом поле шаги. Усыханье распева идущего слева стихами, колыханием трав:— Мальчишки, что взять c них, везло им — не знали свинца! Вот и сбились с ноги.Птиц разве помнят названья? Днём и ночью бродили в тумане… Позовите тогостервеца! В самом деле, деревья деревьями звались. Гербарий был беден и бабочкабабочкой млела. Но они отзывались, когда их нe звали, нагретою медью, юнцы, идрались неумело, не то что отцы! Это пластик, эпоха, монтаж, гербициды, отбросы,эрзацы; это власть, немота до последнего вздоха, мандраж, комсомолки-берёзы,либидо, чем тут красоваться? Какой тут кураж? Bот лежат друг на друге, погибшиза други, чужие, своя. На чужой стороне в красных вишнях тела их, запутаны руки,и лежит колея, по которой тащились они, вся забита их плотью, никто их не спас,рук щепоти и ртов их обводья, говоривших за нас.Разбудите-ка мне вон того и того мертвеца

4-28 апр. 93

ВОЗДУХ

Прислушайся к его большому шуму,разрубленный насквозь выходит воздух грубыми слоямииз пестрого столпотворенья парка.Он повернулся ликом иссеченнымк собранью крыш над уличной трухой,он машет им пустыми рукавами,шуршит плащом, как сдутый дирижабль,над мыльной оперой кипящего Гудзона.Он ветви гнул, но стрелы не вложил;не склонный к мщенью — он не видит цели.Дороже упоения победойему трубы и колокола звук.Он проглотил огромную обиду.Он собственным объемом тяготится.Обходит всех, ресницы опуская.Уступчив? Значит всем добыча — он.Что остается? Грусть от ускользанья,а безразличный, гаснущий напортолчками крови красной обернулся,рисующей его на меловой бумаге,и нет органа голосу его.

февр. 94

СЕМЬ ЛЕСТНИЧНЫХ МАРШЕЙ

I

На чистое звучаниеменяет голос свойпривычное отчаянье —им и живет живой,подходит к небу сонный,вернувшийся сейчас…Громадно отдаленное,не помнящее наспространство… в крыши рыжиеуставлено окно,он смотрит в него, дышити нежное пятнодыханья испаряетсяс холодного стекла,и вечность покупаетсяна денежку тепла.

II

Там ожили троллейбусыи вздернули усы.Уже жужжат пропеллеромпо радио басы.И закружились глобусыв заставках новостей,смотрите, вот подробностиполученных вестей.Вот новые события —их выше головы,зачем же ночью спите вы?все проморгали вы.Вставай, дружок, наверстывайчто мимо уплыло,и разливай наперсткамидыхания тепло.

III

Уходят ночи призраки.Прощайте, не до вас,и утро входит близкоев умытый круглый глаз.Так снова совмещаетсярисунок бытияс вчерашним обещаниемвозврата в Мир и Я.Мы заполняем сызновавсе контуры свои,мы вызволены — вызваныиз сонной колеи,в которой исчезали мы,какой-то были срок,и не оттуда ль залитанам чернота в зрачок?

IV

Неведомо где были мы,мне не пересказатьнежитое бессилие,что нежило глаза,что я впритык разглядывалдо голубой зари,скитался и разгадывалпод веком изнутри.И нерадивым школьником —учеником тоски,я провожу угольникомпо ужасу доски.Не знаю, как я выкручусь,какой я друг ночам…Когда-нибудь я выучусьбессмысленным вещам.

V

Кто помнит контур смазанныймучительной земли,селеновыми фазами очерченной вдали?— И загремели крышками,вставая в полный рост,мы их подсказки слышаликак излученья звезд.Их пальцы в кляксах двигалиськ тому, что было ртом,их жизнь клубилась выдохомна воздухе крутом.Не небо — синь еловая,в нее белым-белоуходит «бестолковоепоследнее тепло".

VI

Равнина, даль безмолвная,забор, а там — простор,земля зеленокровная,без звука разговор,вся выглаженно-плоская,зеркальна и странна,свинцовою полоскоюнад нею — тишина.Дыхание оборвано,за битвой этажей,а здесь — пространство сорноев обломках падежей.И не хватает воздухавдохнуть, шагнуть сейчасна улицы раскосыев разрез глядящих глаз.

VII

Беззвучные известиябезжизненных полей,как бедные предместияи мерзость пустырей,сюда не знают выходаиз собственных границ —огромным общим выдохомотсутствующих лиц.И дерзкая забывчивостьпроснувшихся честна,нахмурена, улыбчива,уступчива, ясна.Дыхания сцепления,тепла опрятный дым,неровные движенияпо лестницам крутым.

20 июня 94

КИНОТЕАТР «ВСТРЕЧА»

I

Ночь облегла, колеблется неба каштановый бархат,на дребезжащем троллейбусе едем вдоль черного парка.Окна в молочном наросте греются нашим дыханьем,плещут туманные крылышки каторжного уюта.Плохо стоять в темноте деревьям посмертным изданьем.Жизнь в переулках гремит битой посудой.

II

Месяц декабрь и железный мороз нелюдим.Если есть человек — он как мы,он бредет через срезанный сон, через вежливый дым.Он в тяжелой одеждепокроя Усть-Кут и Нарым.Он руки засунул в карманыи кажется всех потерявшим.Он держитдыхания образ туманный,чуть влажный,папиросным цветком голубым.Есть у него два билетасинего цвета,типа «мне Родина снится»,один он кому-то продаст,если нет — он шапку положит на свободное рядом сиденье.Тепло его головыулетучится в сумраке млечном,по которому скачут убийцыи свистят безопасные пули.

III

У кассирши стрелковые были перчатки без пальцев,она хорошо отрывала билеты.Обращенье к мужчинам: «Мужчина!»,а к женщинам только «гражданка…»Глаза — два пограничника на советско-монгольской границе.… прыйтулив к каменюге Павло карабин:— Спасибо, Джульбарс, шо прийнес мне зеленую эту хвуражку,пусть клыками помял козырек,дай, красавица, белую ляжку,для тебя я припас пузыреки надраил гвардейскую бляшку.…Розенбаум зудит, что «продрог»…Юнга тщательно производит отмашкуи мелькает-мелькает над палубой белый флажок.

янв. 90

ПОДВАЛ

Уходит вниз стена в засохших язвахк живущим под землей,в подвалах пахнущих мышами.Свет маленький, как родинка, в окнебесцветные травинки греет.Они укрупненывниманьем настороженным ребенка,боящегося их исчезновенья,потери линий, липкой пустотынеосвещенного пространства,его подстерегающего всюду.На поворотах лестниц затхлый воздухиграет серым черепом своим:то ниточкой гнилой его потянет,а то подбросит, расколов пинком.Что мне мерещится за этим спуском,который, может, быть всю жизнь продлится,кого внизу я встречу?Вот проходитнаполненная временем старуха.Младенец толстый шлепает босыминогами по огромным половицам.И грязный кот, как сморщенная тряпкалежит в углу и сохнет.На меня уставились все трое.Мне хочется уйти отсюда,но лестницы широкие ступеникуда-то провалились. Я впередиду и сразу попадаюв какой-то узкий, страшненький коридор,набитый скарбом, все в чехлах из пыли.Здесь по-другому, кажется, темноот лампочки в янтарной паутине,и двери в клочьях ваты, из клеенкиторчащей, будто когти их скреблиневедомого зверя, но и онне уцелел.

дек. 93

ФАБУЛА

Младенец белый, как сметана,ступал по полу пухлыми ногами.В углу шуршала радиотарелка,прибитая к засаленным обоямв коричневых, клопиных кляксах.И отшуршав, загрохотала басом,в котором цвел металл и назиданье,стране притихшей объявив войну.Был летний день, похожий на другие:ревел с Оки колесный пароход,чтобы ему расчистили фарватер.Чекист, разбивший в кровь шпиону морду,на утомительном (всю ночь не спал) допросе,хлебал из оловянной кружки пивои воблой колошматил по столу,чтоб размягчив ее, потом покушать.Стахановец натруженной рукоюласкал прядильщицу на черноморском пляже.Она ему разглаживала кудри,не зная, что его жена в июледевочку родит, Марусю,а ныне ждет ответа на письмо,предполагая, впрочем, что гуляетее кудрявый сокол, или запил,хотя, скорей гуляет с кем, кобель!Светило солнце. В поле колокольчикпокачивал лиловою головкой.К нему прижалась белая ромашкапод тяжестью гудящего шмеля.В прозрачной синеве свистели птички.Мужик, попыхивая самокруткой,глядел на небо ясными глазами,выискивая признаки дождя.

23 февр 94

ОРФЕЙ

Я удивляюсь тому, что тебя еще помню,как аденоидов в детстве кровавые комья,тащат из горла щипцами над кафелем в бурую клеткупальцы врача в волосках, остальное кануло в лету.Ты же осталась, какой мне казалась,как на веках зрачки у Марии Казарес*,вниз опускает ресницы, сама надзирает за нами,как мы на фурках летим, воздух хватаем губами,в узкую улицу лет, то есть в гулкие будни,встретимся, не уцелев, в голосе струнных орудий,жизнь зазубрив назубок, зауськанный зуд ее, резус.Свист в перепонках стоит — стеклом по стеклу, по железу…

июнь 93

*Мария Казарес играла Смерть в фильме Жана Кокто «Орфей». На ее веках были нарисованы вертикальные зрачки; она ими видела.

ГЕРОЙ

Я не жил в городе,где разводят мосты,где пейзаж не портитдаже конус трубынад красным заводом,там поворачивает каналмармеладную воду,унося из окна чей-то взглядпроверяющий: «Я — жив.Я вижу ныряющийпод скулу баржиржавый катер». Так,примерно,должен думать герой, отходяот окна в трехмерныйзыбкий мрак,неизвестно куда.

июнь 93

ЧЕРНОВИК

…на разутых плюснах отплеснулась от снаей тут холодно ропщеткакого рожна я должна быть нежна ни сестра ни женачто хлопочешьбессонный колобродишь колотишься время ушлохорошо отболело отбилось от стадалюдей и минут в только шепот и шоктолько шепот и шок от распадасвязей с Азией той желторозовой больною землейглиной липкой длинной равниной долиной убогойстановящейся к утру сплошною золойс догорающей в ней дорогою дорогойкто над нею трубит кто на бледной кровичертит кровью червленой горящейнамокает рукав и немеет рукаокропить помещенье и — в ящик.

апр. 94

УТРО

Начинается утроперламутровым перебором минут,и ныряющей уткойпадает облако внизсерой, перистой грудкой.Сновиденья смыкают, как части рассудка,ту и эту страну.Начинается утро —садок выпускающий птиц,треугольными лицами раздвигающих воздух, спадающий ницк первым прохожим, шагающим гулко.Так дворысосчитают шаги, шорох, шарканье, скрежет подковок.Как проветрены улицы, даже те что стары,даже те что с крестами церковок.Поднимай же себя, смешной человек —близнеца своей тени крестовой,по биению спрятанных кожею реккровных, сложенных снова.Я увидел, запомнил твой выдел, лицо,я собрал тебя в новые звенья.Начинается утро кольцо за кольцом —узнаванье — движенье — забвенье.

апр. 94

ПОРТ

В. Гандельсману

Как зябнущий воздух был нужен, был жалок,заужен в недужных портовых кварталах,он жался под тонны бетона, к каркасамскрежещущих кранов, к железу без мяса.Там пахло подвалом и кислой водою,там ночь голодала, питаясь слюдою.Горели софиты и оба буксиракрутили баржу и базарили сипло.Там цепи ржавели, душившие кнехты,к груди сухогруза прижавшись заветной,держа его жестко, короста аж слезлас шпангоута бурого, с трубок железа.Я видел все это из чрева трамвая,он бег замедлял здесь, потом, наддавая,взбирался на спину дрожавшего мостаи порт раскрывался, как ржавая роза.Я помню, как свет проходил осторожно,прикованный к ветру, как к тачке острожнойтоской пробужденья в пейзажах унылых,у ртутной воды на мазутных стропилах.Как там поднимаются лица с подушекза окнами в локонах тюлевых кружев,и как там не хочется из одеялавысовывать руки, вставать, жить сначала.

апр. 94

x x x

Смерть не имеет значенья. Клейкая крышка черна.Ходишь по вечерам к ней в заочную школу,парта другими старательно иссечена —так высекали на стеллах глаголы.Жизнь не имеет значенья. Это то что забыл,несколько правил простых досконально усвоив,и расточив на урок ученический пыл —что от нее — принимаешь спокойно.Если значенье чему-то еще придавать —пусть это будут слова, слова на бумаге,те что мерещатся утром неясно, едва,в кровь проникая потом из воздуха, света и влаги.

19 июня 94

x x x

Когда разговоры скелетов зеленой луной зажжены —полночная кислая плесень цветет на железе и окнах,а лампы клубятся на лапах отцеженной тишиныколбами слепоты на чистом щелканье тока,я слышу мышиный почти, стеснительный, парусный скрипполок библиотек, книжек в обложках покойных,всей теснотою своей сжавших осмысленный вскрикв щелоком вымытых добела целлюлозных пеленах.Но из щелей дверных, но из скважин замковпьются эфиром ручьи непрозрачного существованья,— Кто там? — там ничьи тихоходы смертельных стиховстадом косматым бредут к водопою страданья.

19 июня 94

x x x

Не разобраться в дневных очертаньях,я повернул в сторону лета:птица с паузами читает«Книгу Псалмов» и качает ветку.Странно, что в гору идет дорога,а подниматься по ней все легче,странно, что тишь, не шурша осокой,красной насечкой штрихует плечи.Странно, что сон этот непрерывен,он переходит в ночь, как в веру,и зажигаются в небе рыбинхорды, трогающие Венеру.

21 июня 94

x x x

Будет полдень, будет много солнца,будет только абрис облаковпробегать по небу сосенсонных выше шелушащихся стволов.Дальше я увижу на тропинкебабочек ковровый магазин,медленно бредущие пылинкив ярусный Ерусалим разинь.Поднимая к небесам запястья,я туда их мигом донесув воздухе исполненном участьядаже к насекомым на весу.Пусть хвоя усохшая устелетпересыпанный, процеженный песок,мураши в нем справят новоселье……с тиканьем невидимых часовжизнь моя опять соединитсядетскими сандальями шурша,вслушиваясь в звяканье синицымаленькой, пугливой как душа.

3 июля 94

x x x

Сухая кровь метафоры.Предметы оставляют хвост кометы.Движенья суетливых птиц у лиц.Смерть фосфорна и ждет, как Пенелопа,тебя, мой хитроумнейший Улисс,пока ты перебьешь всех женихов(так в эпосе) и в жизни точно так же.

5 июля 94

БАБОЧКА

«Искусство всегда движется против солнца».

В. Набоков

I

Из жизни бабочек и сумерек —печали скрещенных орудий,звучащих непрерывным зуммером —Набоковым ветвей упругих,выпархивает мягко прошлоеи крылышками помавая,ощупывает время рожкамитроллейбуса, сачком трамвая.Всего за восемьдесят выстреловв минуту — продадут билетикк такому будущему чистому,что надобны ему лишь дети,сияющему белой лестницей —за жестью крыш оно мелькает —и жестом невозможно медленнымзакручивает кровь в спирали.

5 июля 94

II

Сухой походкой эмигрантской,с сачком альпийским на плече,вдруг появляется из транса,из прошлого в параличе,из грусти ртутного миманса,писатель сумрачного вида,на нем профессорский пиджак —такой весь в елочку, из твида,и бабочка в его рукахбьет крылышками, как обида.Из черно-белой кинолентысочится привкус кровяной,оставьте ваши сантименты —не детство ль наше им винойи памяти больной моменты?А расправилки, а булавки,эфирный сладкий аромат,латынь, чьи черненькие лапкизащемят пятнышки стигматраспятых или смятых в давке?Он входит в дивный лабиринт —в его беспамятные звенья,как заскорузлый, бурый бинтон отрывает от забвеньяживой, кровящий жизни вид.

5 июля 94

x x x

Это только чернота зрачка —света уходящие ступени.Вход прозрачен, каряя рекаотступает в стороны от тени.Чистый день развернут — прочитайтекст его, теснящийся к надбровью,то, что неприкаянный чудак —череп, поворачиваясь, ловит.

3 сент. 94

x x x

В сумерки львиные лапынастольной лампы,вечер теряет глаголы,улицы голы,звезды высохли и невнятны —зачатья пятна,тронул откуда-то сзадинебо Создатель.Что же мне делать на свете,ромашка-цветик,жизнь вытягивать в строчкупо лепесточку,дни, один за другим обрывая,двинуть к солнцу горячему — в желтую сердцевину.

5 июля 94

УЛИСС

Ключ в скважинеи рябь дождя,в разглаженномколлаже дняисклеванные впечатленья.За ними плыл?По щучьему веленьюты есть и был.Талата! Грудь волны бела.Их было много, чтоб запомнил —земля полоскою леглаза хлопающим пологом огромным,набухла гласных долготаколоколов за монотонным морем,где нас уж нет и улиц тех, кудастихами впуска безнадежно молим.

авг. 93

x x x

Как павильоны осени печальны,как мало листьев в небе уцелело,дома проходят как кортеж прощальный,лежат мосты в воде оцепенелой —и мерзнущими узкими плечамив пустом трамвае пожимает некто,плывущий с уходящими вещамина запад по сужению проспекта.Ему перебирают светофорысозвездия свои, несут витринырубашки, парфюмерные наборы,и вывески читают магазины,ему еще стихи читают стыкижелезных рельс, трамвайные колесавращают опрокинутые ликифасадов, в лужи погруженных косо.Ему приносят черные оградыпрозрачных парков воробьев на пиках,как примеряющие в ателье нарядыдеревья руки поднимают пылко,ему афиши машут на прощаньезалатанным платком в широких буквахи лицах синих — в каждом обещаньепрекрасных снов и слов и сладких звуков.Ему несет дневное освещеньесвой легкий мир подробный и знобящий,сиротским холодком освобожденьяего запоминающий и длящий…

27 авг.93