Апология - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6
* НАБЛЮДЕНИЕ ВОДЫ *
I
… и улица у розовых холмов,впитавших травами цвета закатаи ржавой жестью маленьких домов,всё слушающих пение наядыв колодах обомшелых, там водапрозрачней, чем вода, и ломозуба,а если тронуть пальцами — звездавсплывает синей бабочкой из срубаи вспархивает в небо без труда.Шуршание песка и пахнет грубозастывший сгустками на шпалах жир,на насыпи цветы с цыганских юбок,и — вязкая, как под ножом инжир —стоит Ока вполгоризонта, скупо,вспотевшим зеркалом скорей скрывая мир,чем отражая. Свет идёт на убыльв голубизну глубоких звёздных дыр.II
Построенный столетие томуи брошенный теперь на разрушеньевокзал, уже не знаю почему,похож скорее на изображеньесвоё, чем на ненужный нашим днямприют толпы, сновавшей беспрестанно,и паровозов тупиковый храм,удобно совместивший ресторанаколонны с помещением «для дамъ»несущим пиктограммы хулигана.Весь этот некогда живой цветникгустой цивилизации транзитной,что к услажденью публики возник,поник, увы, главой своей в обиднойоставленности, так страницы книгжелтеют и ломаются от пальцевлистающих их хрупкие поля,неважны напечатанные в нихслова, упрёки, выводы страдальцев,их еженощно пожирает тлязабвения, и бедные предметыне могут избежать ужасной меты.Так и вокзал, он в несколько слоёвобит доской рассохшейся, фанерой,лишь кирпичами выложенных слов,как постулатами забытой веры,он утверждал углы своих основ.III
Я видел город справа от себя:все эти чёрточки, коробочки, ворсинки,все знаки препинания егореестра, неподвижные росинкисверкали окон, дыбились рябя,и зыбились один на одногорайоны: тут — Канавино, там — Шпальный,Гордеевка, а там — другой вокзал,чуть высунутый изо всей картинки,счастливее, чем этот мой печальный,и плыли облака, из зала в залидут так экскурсанты — в некий дальнийи лучший изо всех. Я не скучал,разглядывая мелкие детали,мазки, перемежающий их шрифт,указки труб торчали и считалидома на улицах. Теснящийся наплывлишённой куполов архитектуры —промоины, овраги, перебивмелодий каменных синкопами, стокатто,густописанием разросшейся листвызелёных опухолей «имени Марата»и гуще — «Первомая», где ни львы,ни нимфы мраморные прыгают в аллеях,а монстров гипсовых толпища прёт,и дальше — город крышами мелея,дырея, распадается, ползётпо Волге вверх к полям,что зеленея и бронзовеядержат небосвод.IV
Меж мной и дивной этой панорамой,чуть воду выгнув тянется Ока,не проливаясь из песчаной рамы,а Волга, что сутулится слегка,исходит справа — под мостом пролазит,и кротко отражает облака,стремясь к слиянью — поясняю: к счастью.В тени моста, лиловая слегка,она похожа на провал опасныйи странно от небес отрешена,она уводит вглубь воды неясной,и, кажется, сама отраженатаящейся в ней непроглядной мутью,в которой булькнув, стенькина княжнапрохладных рыб кормила белой грудьюи ракам верная была жена,в то время как Степан своей дружинекакой он друг-товарищ доказал,по каковой возвышенной причинеего народ любил и воспевалкак молодца, но всё же и кручинепоказывает в песне путь слезапо шемаханской пленнице-дивчине.V
Как Гамлет говорил: «Слова… слова…»,а здесь вода, что выбирает нижестрокою место, чтобы мирно течь,субстанция подвижная как речь,текучая, способная как лыжискользить,как атаман касаться плечкняжны перед картинным душегубством:её пластичность, глубина искусствамсродни, и плюс — возможность отразитьволненья наши или самый повод,красой былины сердце поразить,прикинуться иной чем прежде, новой,певца зовущая попеть ли, погрустить,что впрочем близко…Сбоку от меня —высокие холмы правобережья,впитавшие в преображенье днявсю летнюю безадресную нежность.Их холод тайный ручейки хранят,своим журчаньем подзывает вечностьстудёная.Я шёл по полотнубездействующей много лет дорогив посёлок Слуда, две больших сорокивели позиционную войнуна шпалах…Я упомянулручьи и родники,я пил оттуда……бывало я чуть пальцами коснусьводы стоящей в тёсаных колодах,как грудь мне прожигала насквозь грустьбезмерная, таящаяся в водах.И шевелили травами холмы…Не удивился б, босховых уродовувидев в глубине их тьмы,когда б они внезапно распахнулись.Какой-то холод адский их питали воду пропускал в замшелый улей,к которому я губы преклоняли отражался.Ясные ключислужили звёздам вехами в ночи.VI
Стояла там вода сторожеваяи службу неподвижную несла,изменчивое небо отражая.Не знавшая ни рыбы, ни весла,но помнившая лица без числа,но жизни лиц и шей с собой сливая,она ночами к Господу росла,их образ бережно передаваяЕму из этого земли угла,всех по губам, по лбам припоминая,кто пил её, она назад ждала,и так жила, иных из них встречаякакое-то количество времён,и день за днём по капле забываяпокинувших её.Не трогал сонеё чела студёного без складок,при свете дня зеркально гладокбыл вид метафизический её.Она облюбовав себе жильё,Бог знает сколько лет не покидаласих мест, но знала, что цветёт быльё,поскольку рядом рассыхались шпалы,и вздохи паровоза не тряслиеё незамерзавшего жилища,а рядом одуванчики росли,повсюду пух раскидывая птичий,ей тоже свои семечки неслина всякий случай, или — из приличья.VII
Я помнил её чёрное лицо,увиденное мной однажды ночью.Я, подарил бы ей тогда кольцо,когда б был окольцован. Впрочем,на что ей эти знаки несвобод,когда в неё годами небосводсветящиеся сбрасывает кольца?Я помню к ней тянулись богомольцы,стояли на коленях у колоди что-нибудь, наверное, давализа то, что уносили по домам.Старушки бедные в платках. Едва ли,что ценное имелось тамдля справедливого у них обменана чудо исцеленья; где безменана этот счёт отмерена черта?По праздникам церковным чередастарушек с женщинами помоложек ней подходила и молила: «Боже,спаси-помилуй-пощади рабуТвоя…» и прочее, не помню дальше,но вижу эту кроткую гурьбувокруг неё, и лица даже,давно уже сокрытые в гробу.VIII
Когда я руку в воду опускал,зеркальную на миг сломав поверхность,через своё лицо я попадал(вообще она ему хранила верность,как матушка всех мыслимых зеркал)в такое место, где иной средывступали в силу странные законы.Я не о преломленьи — о водыуступчивости. О границе зоныпринадлежавшей мне и облакам,разбуженным и всплывшим пузырькам,о зрении её бессоном,о наблюденьи света и вещей,о дверцах наших собственных тенейо входах в мир сокрытый и бездонный.Я помню, как смотрел в лицо воды,как будто зазывающей: «Сюды…сюды поди, соколик мой бедовый…»Ей было холодно, и сломанной рукойя ощущал немыслимый покойеё буддийской, медленной основы.И пальцы, как живые якоря,держали то, чем полнятся моря,внутри её кривого зазеркальяони теряли в скорости, и весих забывал, что где-то царь отвеси медленно, непрямо вверх всплывали.Я видел, что она, почти как кровь,густа и стекловидна, вскинет бровьона сближенью этому, и краскуцветною крупкой осаждает внизна дно уставшее — осенний холод листтак в ледяную погружает ласку…27 февр. 95
ПАМЯТИ ДНЯ
I
Уходящее солнце касается бережно мира,всё потрогав руками, сгустив на прощание зелень, —мальчик знает холмы, насекомых, шуршанье копирокили птиц над печатной машинкой, утопленной в землю.Крыши зебрами вышли из поля к воде однобокой.Бьются в воздухе белом короткие красные флагии колеблется небо, покрашенной в синее лодкой,подбирая бортами чернильную леску с бумаги.Начинается мир как событье, как звоны трамваевпод холмами с кремлём, как скрещённые приводы улиц,тарахтящих к реке — через реку — к мельчанью окраинтам они к ненадёжной полоске приткнулись.II
Под столбы атмосферы к зубцам, округлённым закатом,поднимается слева Ока по гудкам к городкам, к перекатам,блюдцами окон, расквашенной в кашу малиной —длинная вода над лиловой глиной —вязкое тело, тянущееся неловко,на голени присела — далеко — божья коровкав чёрных крапинах, перерезанная, исчезаеттикающими к темноте заныканными часами.В городе будут случаться странные вещи:буквы стучать по вывескам, тополя обнаружат плечиженщин, опутают лица их неотвязным пухоми наклеют улыбки девочек на синие рты старухам.Всё переменится в сумерки: в воробьиной истерикебудут качаться парочки в шевелящемся скверике,будут плавать пьяницы на пробковом шевиотедрейфующих пиджаков; головами на эшафотебудут таращиться с плакатов отрубленные лица,галки застрянут в карканье, как больные в больницах,а нездоровые звёзды в их гнёздах — в шараханьи страшных веток,обводимых луной — её злым рентгеновским светом.Да, всё изменится, даже группа электрической кровиу бордовых трамваев, заходящихся в рёвена поворотах рельс, на внезапных изгибахпереулков, поднимающих золотых рыбокв покачивающихся аквариумах из янтарных стёкол.Никак не стащит перчатку сталинский сокол,озирающий мглу с высокого постамента,под которым утюжится пароходами лентаВолги, кажущейся тлеющим кое-где провалом,выползающая из его руки, и чернеющая разбомблённым вокзалом.III
День, перешедший в ночь, нож обломал в воде.Скрывается от мусоров и граждан.Везде его фотографии: крупно набрано «ДЕНЬ»:год рожденья… приметы… «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА КРАЖИ».Граждане пьют чай. Юноши угощают своихи не своих девушек мороженным и шампанским.Убежавший от стражи день притихна тихой малине в тёмном районе шпанском.Ты, бритая голова. Ты, оловянный взгляд.Отсидись до утра. Не рыпайся. Будь спокоен.Улицы без тебя ночь напролёт блестят.Полнолунье качается в арках пустых колоколен.11 марта 95 ___________________
* все еще видны плохо затертые слова: «Сталинскому соколу».
НЕБО ВОСПОМИНАНИЙ
Крестика золотогокасалась она ладонью.Двух полушарий картас точечкой Ленинграда.Мы оказались в левом,за голубым океаном.А что помним — истлелов правом том, окаянном.Нам ничего не вынутьзвездочкой из мороза.Строит на окнах инейиз кристалликов розу,папоротник, осокумолочную, ледянуючащу широт и сроков,в которых жить не рискую.Лошадь на постаментетопчет змею галлопом.Бешеный всадник метитперескочить Европу.Заколочены в доскиграции спать всю зиму.На небесах — полоскиреактивного дыма.Можно купить билетыв стылый чухонский ветер —в декорацию бреда,да разве туда приедешь?Разве раздвинешь чащустранных напластований.И наверное слащенебо воспоминаний.11 марта 95
x x x
Дотлевало волокнослова в пепла горсточку,в чашке плавало окнос лопотавшей форточкой.Разговор в глухом углу,шепот без свидетелей —выдоха азот — в золучерез губы в — вентили.Лязгали вокруг котлы —полыхали адские,да торчали, как колы,градусники блядские.Колбасился карандашпо бумаге черканой —выкаблучивал «не ваш»,хоть стучите в органы.Начинался месяц-мартгулькавшими тенями,молоком поднялся пар,где пичуги тенькали.…Заходило подо мнойоблаками пьяныминебо целое — домойнад чужими странами.16 марта 95
x x x
Я теперь часто тебя вспоминаю по ночам во сне.Наверно скучаю. Вижу — ты… и идет снег.Знаю, зарыт в промерзшую землю.Земля скрипит на морозе — делитЯростно-резкой чертой потериНас на два яруса. Ты — в партере.Мне плохо слышно с моей галерки,Чем там дышат. Об чем разборки?Что там за драма дурная длится?Черная яма, нельзя спуститься.март 95
x x x
Ребёнку кажутся незыблемыми вещи:огромные холмы реки,сама река, с её неповоротливой водою —и если бы она вообразила,что можно её как-то изменитьна лоб её высокий набежали б,колеблющие лодочки морщины.Вот мост стоящий вполколена в ней,вот мамонт с розоватой шерстью,в котором детская библиотека,а также тминный хлебный магазин.Отец сидит с своей газетой вечной,и мальчик — у немытого окнатрясущегося красного трамвая.Никто не может позабыть себяи кем-то стать другим хоть на минуту.И каждый видит разные картинки:ребёнку кажется всё в мире неизменными слишком крупным по сравненью с ним.Отец уверен в том, что целый мирменяется, пожалуй, слишком быстро:себя он помнит мальчиком,вот здесь, сидящим у окна трамвая.Рядом сидит его живой отец.Огромная, спокойная рекашевелится, сгибая к Югу водув суставах керосиновых, в холмах,и детская стоит библиотека.Из окон её видно, как сидитв трамвае мальчик и глядит наружу,и рядом с ним его большой отец,от перемен уставший, потому-тоотец предпочитает переменамгазету неизменную свою.Но для ребёнка всё совсем не так:скорее мир перевернётся, чемисчезнут его вечные детали —незыблемые вещи или люди:река и мост, библиотека, садик,отец, его газета и трамвай…Как будет он когда-то удивлён,вдруг обнаружив их уничтоженье,когда проснётся в комнате один —нет ни реки, ни жуткого моста,ни голубых холмов правобережья,ни красного трамвая-шатуна,ни вечного отца с газетой вечной,ни мальчика, которым был он сам,ни города, ни той страны вообще.февр. 95
ОКНО
I
Забудь как сон,как шарф стянув,одно лицо,одну страну.В краях тех нетдавно тебя,не падал снегглаза слепя.Пустее всехземных пустыньпространство в техместах пустых.II
В вечнотекущую воду забвеньязабредаешь по грудь, по кадык,только ртом над поверхностью дышишь,не проси у глухих одобренья —уплывут по теченью, не слыша.Лишь уключины скрип, да глухой говорок,будто спишь, хочешь сон прекратить и проснуться.Подгоняет волну неживой ветероки не выйти, назад не вернуться.III
Там где огнями израненонебо до белой кости —остров туманными гранямисжал небоскребы в горсти,стрелка секундная сдвинута,улиц стучат клапана,жаль, что еще одна вынутасиняя ночь из окна.5 февр. 95
x x x
В заресничных лесахвидит зрячее место зряшное время всполошных прогулокв молочных прогулахмороза-наркоза,гребя все в себя,загружена жизнь, такой как была:переулок, гребни снежные крыш, голослимонного цвета (нам светила луна из темна),степь убитых сугробов,впечатавших обувь,повадки подошв, брошки подковоксапожек не по погоде,их удлинненую дрожь и качанье,цепкий кобальттеней синеватых,где печальный Пушкин бульварныйсмотрит на лунки, голубиные лапки, клевер кошачий, парный,снежные дюны, рельефы улиц — ожило там, где тепло, куда холодзаявляется под Рождество и то ненадолго,и гулит капель-карамель, а двадцать шестоговыбрасывается отслужившая елка.18 окт. 95
x x x
Закатились на небо травяные колеса лугов.Слышишь наркотический шорох расступающейся зелени.Сколько клевера в мокрых гимнастерках полеглозвездами, пуговицами, розовыми затылками в землю.Сам не больше куста. В резиновых сапогах.Товарищ божьих коровок, бабочек, щавеля.Тебя толкает, пружиня в заплетающихся шагах,прокладывающих траншеи, мелькающая земля.Сверкают голенища, в приклеевшихся к нимтычинках, пестиках, трухе, пыльце.Облепляют коленки мокрые пузыри штанин.И взрослые люди воздвигаются на крыльце.Машут руками, но тонут в высокой волнетравы, захлестывающей с крышей дом,с окошками, слепнущими на зеленом дне,за которыми мы живем, живем…22 марта 95