Апология - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 7
* В НАДЛЕЖАЩЕЕ ВРЕМЯ *
В надлежащее времяРЕКВИЕМ на смерть Иосифа Бродского
I
На светотени мёрзнущих плечах,на зимнем дне в зажмуренных очахи сне его — не раскачать, не сдвинуть:любой рычаг погнётся — прислоник вступающему в наши дниотсутствию, к его непобедимойчугунной хватке — крепче дланей нет —на всём теперь, как снегнетающий — его исчезновенье,касается ладонь вискаи затухает резкого свисткасверлящая команда к отправленью.Он входит в переполненный вагон.Вокруг него таких же легионс остывшей кровью. Сомкнутые веждыи переполненность не делает помех,а места — ровно столько же для всех,как до него, до них и прежде.Пространство в этом худшем из миров,в которое все наподобье дроввносимы — расширяется всё больше,и отсвистев к двенадцати часам,кондуктора, не склонные к слезам,флажками в божьей шевелят пороше.Не говорю ему «усни», и такон спал — и он не подал знакнам явственный, но выйдя вон из простынь —прошёл над крышами, неслышно, как звезда,на тот тупик, что мерно поездапо снегу в выдышанный отсылает воздух.II
«Отравлен хлеб и воздух выпит»…
О. Мандельштам
«…холодным ветром берега другого»…
И. Бродский
Там весь двор замшел, волосом порос,мой табак сипел, серых папирося глотал дымок, комковатый яд,я понять не мог: да на кой я лядскучный воздух пью или тюрю ем,каблуками бью по каменьям тем?Я свечу палил, ночью горбился,но меня спасли те два голоса:говорил один тёмным табором,он меня водил к небу за руку,а другой тащил от камней в волну —море разделил и повёл по дну.III
Он открывает дверь, вешает свой куртец,веник берёт, заметает в совок песчинки.Это чужая квартира, он здесь на время жилец.Он не даёт телефон, но постоянно звонят кретинки.Однажды приходит седой, красногубый поэт,с ним какой-то шустряк, щёлкающий «минольтой».Он понимает не сразу, что попадает в бред,что в этом бреду не больно.В вазах сохнут цветы, уставшие от похорон,лёжа у гроба они шли параллельным ходомк острову на восток, куда отплывёт паромс вытянутым плашмя, припудренным пешеходом.Если в профиль смотреть — покойный английский лорд:лоб в полглобуса, рот сжат чересчур уж твёрдо,но не вставайте рядом, холод вас проберёт,будто кто-то столкнул в ледяную воду.Вот какая она… сплющившая лицо;из остывшей крови родовое еврействовышло, как партизан из волынских лесов,чтоб, подбородок задрав, плыть к волне веницейской.Вся эта жизнь и смерть, весь их размах и вес,опустились к живому новым объёмом в рёбра,вот и томит его эта густая взвесь,но начисто выметен пол, прах кропотливо собран.IV
душа ещё присутствующаятянущая с уходомдвоящаяся сущаяв тумане над ледоходомпрощай говорит прощай прощайно дай надышатьсянапоследок снегом напоследок светоммне таять и превращатьсяв то что неведомо никому никомуникому из живущихзаворачиваться в бахромусвисающую с небосводаот изношенной жизни перепутались нити они рвутсярвутся под новым грузомменяя мою природумне ещё две неделидве недели с живыми встречатьсяа потом неизвестно что будетнеизвестно куда стучатьсякакой я буду какой я станунепонятно в пределене объяснить как страннобыть ещё две неделихочется всё потрогатьнапоследок на прощанье погладитьжизнь моя срезанный ноготьснятое с телом платьекак мне странно скитатьсяв воздухе без сосудамедлить и оставатьсяне хотяуходяотсюдавидеть что я бесплотнаперетекать в амальгамузеркала беззаботновходить не сгорая в ямупроникать сквозь полотнастены закрытые двериощущая предметыкак приметыпотеритого что мне было милочто меня волноваложизнь моя скользкое мылоплохо её держаласколько ни наклонятьсясколько ни шарить рядоммне отсюда смыватьсяпримиряться с распадомV
Кого там хоронят в гуденьи органа и пении детского хора,под горное эхо, под куполом гулким,под каменным небом собора?В гранитных стволах, в холодных углах, в дугах голых,ходил беспрепятственно, бился о свод потолка,ударился воздух в подсолнух гранёный — в подсолнух…Разбухшая месса заполнила строгое мессиво сводов крестовых,и Моцарт, гниющий с бродягами в общей могиле,терялся, толпы не расстрогав.Запаянный гроб, атрибуты скорбей,святых изукрашенных тихая свита,ногами вперёд — вперёд ногами отплывают по курсу из вида.Хотелось, чтоб голубь влетел, чтоб забилиживые несчитанно серые крылья.Стояли минуты, в свечках бледные семечки засветили.И никли слова перед этой громадой,хлестнувшей в закрытые двери прибоем,забравшей его во мглу без возврата……собор отзывается воем…VI
Он ушёл налегке по дороге слепых в воскресенье,у него на руке крестик с чётками — чьё-то раденье,в пиджаке у него на листочке чужая молитва —всё хозяйство его… и лицо аккуратно побрито;а очки он не взял, что покажут ему — то и будет,да не лезут в глаза посторонние вещи и люди,даже лучше смотреть через сжатые крепко ресницы,безотывно на смерть из красивой заморской гробницы.17 марта 96
БАШНЯ
Я в Вавилоне. Я не говорю по-вавилонски.Мне действуют на нервы мотоциклыи, иногда, слова на языке, который я пока не понимаю.Но я уверен в том, что говорятздесь как везде: о пустяках пустое,и сами это знают. Посмотрикак суетно они спешатсказать друг другу что-то. Эта спешкане скорость выдаёт прозрений,а глупость их, что требует поддержкисамой себя в огласке голосов.Но может быть они спешат,своей печали заглушить сурдину —острожный голос в собственной душе,что никогда не выйдет на свободу.Здесь множество каменотёсов. Камнивсего в империи ценней,хотя их много, лишь песка здесь больше.Я наблюдаю тысячи машинвсё время их везущих к Башне.«Всё время» значит здесь «всё время»:сейчас и тыщи лет назад,меняются лишь средства перевозки.Здесь миллионы пристальных солдат,следящих за передвиженьем камня,за тем, чтобы его потокине оскудели, не остановились,чтоб двигались, как должно им, по плану,чтоб камни не разбились друг о другане запрудили каменных дорог.Повсюду вьётся каменная пыльи покрывает лица и предметыналётом серым, как бы ставя знак,знак общий равенства всему и всем пред камнем.Я понимаю, что мои слованеясно отражают наблюденья,я уточню: пред камнем как основойи матерьялом возведенья Башни,здесь все беспрекословно служат ейкак цели и как смыслу бытия,как оправданью каждого рожденья.Когда её построят, через Башнюна небо мы взберёмся и увидимего в алмазах, посредине — Бога,и он ответит нам за все мученья,по крайней мере, так я понялиз выражений лиц и взмахов рук,ему грозящих. Каменные стеллыизображают ясно: он смущён,напуган, жалок и противен.Я думаю, об этом говорятглашатаи, солдаты, стража,десятники и сотники, когдако ртам подносят рупора и повторяютодни и те же непонятные слова.Зачем его увидим? Что с ним будем делать?Ему не оправдаться перед намиза каждую загубленную жизнь,вмурованную в построенье Башни.Наверное его заставят строить Башню.Наш повелитель знает, как заставитького угодно делать что угодно.Есть способы, но страшно говоритьо них, или вообразить их примененье.В вечерних, утренних, дневных известьяхнам сообщают состоянье Башни:насколько выше поднялась онаи сколько именно мы уложили блоков,какой по счёту ярус возвелии кто сегодня ближе нас всех к небу.У дикторов здесь голоса из камня,за их плечами — каменный чертёж:врезающийся в небо конус.В таких делах победа — в прилежаньи…ноябрь 90 г.
БЕДНЫЙ ЙОРИК
Все небо белыми краямизвенит, исхожено моимбеспутным зреньем, с лунным камнеммеж звезд светящихся могил.Там гамлетовский собеседник —отрытый череп шутника,лопатой выкинутый в сплетнио том, кто был наверняка,чему свидетельство вот этиворонки глаз, нора ноздрей —ходы прорытые по смертиживым движением корней,дождем, червями… рот оскален,глумится над своей судьбой:продрейфовать под парусамивисков по вечности самой.Тиранит небо полнолунье,алмазами блистает насти вещий ветер ровно дует,не слишком огорчая нас.7 февр. 96
x x x
Все волновало нежный ум, отщипывавший понемножкуот грозди виноградной шум — звездой мерцающую крошку,зелененькую… плоть стихов жестка была и кисловата,а мне-то думалось: готов служенью муз я, и усладасближенья звуков и вещей в слияние, блаженство, в прелестьскрепленных рифмами речей уже в душе моей пригрелись.Всему виною «Беломор» и кофе черный с Пастернаком,гормонов пылких перебор, производимый зодиаком,таращившимся из окна на сгорбленного над тетрадкойпевца… и девочка одна, чей рот невыносимой складкой,вздыхая рядом, посылал флюидов бешеные сонмы,я ж — горделиво наблюдал томление ее и формы.Так начинаются стихи. Откуда? кто их насылает?неведомо… но вдруг с руки строка, как козочка, сбегает,копытцами топча лужок линованый, черня бумагу,и ты, мой маленький дружок, к второй испытывая тягу,туда ж пускаешь попастись ее пугливую подружку…насторожиться б, крикнуть «брысь!» опомниться… ан что-то кружитуже перо: толчки, рывки, колдобины и зависанье,и напряженное тоски в бумагу в буквах бормотанье.Там щиплет нежную траву клюв грифельный — пускает стрелылук Аполлона, ясный звук вдруг входит в почерка пробелыи ищет эха, новых слов, а те, — компании желая, —так приобщают слух и кровь к досугам сладостным, мараяуже не, собственно, блокнот, в котором ночь за ночью тонет,и ты — уже в длиннотах нот, а жизнь сама к стихам в наклоне.Бегите причитаний муз! стремите, уши затыкая,в иной какой-нибудь союз порывы юные, тикаяот сих опасных пропастей в мир прозаический, да ясный,душемутительных страстей не станьте жертвой громогласной,как я в те дни, не уцелев, и сунувшись по брови в давкунеясных смыслов, персть воздев с пером, стишков щипавшим травку,и уклонившись страстных дев, меня, вострепетав, алкавших…4 февр. 96
x x x
Я в городе пожарных лестниц,горящих букв витрин, экранов,полураздетых, сумрачных прелестниц,шестнадцатиметровыми ногамиперебирающими в розоватом нимбенад полчищами каменных стаканов,воздвигнувшихся на гранитной рыбе,захватанных распухшими рукамииз неба в пестрой вермишели трубок,горячечно пылающих ночами,зовущих на покупку и поступоксветящейся субстанцией печали.Шустрят огни, переливаясь в пенесверкучих мыл, лосьонов и одежды,витающие над толпой виденьяудачи, вожделения, надежды.Под этим освещеньем Валтасарастремится кровь раз семьдесят в минуту,придти домой, зажечь огарок,пролить в тетрадь чернильную цикуту.Не побежишь в букеты фейерверка —когда подумаешь: как жизнь мелькает,а календарь чугунною шиберкой,гремит и синим полымем сгорает.7 февр. 96
x x x
Чем бы ты ни овладела, все одно, душа,ты потом пускаешь в дело тихо, не спеша.Все на песенки помелешь, милые другим.Хорошо ли тебе в теле? вывертам твоим?Я ведь слабая преграда, знаешь, что ленюсьговорить тебе «не надо», понимаю грусть.Что ж, кропай покуда вирши, бормочи свое:пальцы гнутся… ручка пишет… милое житье…7 февр. 96
x x x
Красивая девушка «звонит» и глупости мне говорит,сосулька по жести долдонит, на мартовском солнце горит,и я, запустивший бородку, стишки сочиняющий хлюст,смотрю на сосульку-сиротку — кузину сверкающих люстр.Мне нравится легкая тема ветвей за ослепшим стеклом —цветенья и шелеста схема, согретая хилым теплом.Уже ветерок нагловатый землицей сырою пропах —сплошной животворной усладой у первой травы на губах.15 февр. 96
x x x
Вот цветочек, никнущий в вазе,наверно жалеет, что вышел в князииз грязи.Вот ворбейчик на солнце шалеетв золотом желе иклее.Ветер порывами —Цветаева воздуха рыпаетсярыбой.Приятный денек триннадцатое марта,с крыш улетают спиральки парав Урарту.Мы ли во времени? оно ли в нас?Ботинок впечатывается в наст,а нога не видна…3 марта 96
СОНЕТЫ
I
Вам, наблюдатели неба — тихоголосые поэты,друзья цифры 12,делающей «на караул»при обмороке луны,я напомню вам,что скрипки обернулись нежною трухой,а трубы перестали блестетьв мягких чехлах закулисной пыли,сплющенное молоко звёздвысохло в жёлтой ломкой бумаге,и только живчик-Моцарткорешком розового букащекотит треснувшую берцовую костьбезмятежной красавицы.II
А если меня спросят, я отвечу:больше всего на свете я любилпопасть под майский дождь в Москве,там Пушкинуставился на девушек цветущих:к их влажной коже прилипают блузки,уже прозрачные от капель отягчённыхим свойственным весною ароматом,что делит с ними мокнущий бульвар,и площадь грезит прелестью их тел,и в смехе их — притворное смущенье,туманящее бронзовый покойвнезапно заблестевшего поэта,на них взирающего через ямы глаз…III
Как спрыгивает кошка в два удара —так сердце останавливает бег:дверь вдруг захлопнулась и ключ в замке оставлен,а человек ушёл из стен родных,их интерьеры рушит кислороди не работает система отопленья,как прочие системы. Этот домтак изветшал, что никому не нужен,его уже ремонтом не поправишьи не загонишь тленье внутрь.Пора ему на слом, пора…Его с землёй дня через два сровняют,пустырь же, что остался от него,украсит травяной ковёр.IV
В чистом поле растёт не что селянин посеял,в небе летит что угодно, но только не птица,и не рыба плещет в полынных водах,не Исус, так Варавва очаровывает Север,и печально видеть, как портятся лица,не от времени — а плодят уродов.Странно, что Землю ещё населяют люди,вроде делают много, чтоб исчезли,непонятно грядущее: то ли будет,то ли жизнь сложилась к его отмене, —перед каждым словом щёлкает «если»,как машинка для проверки денегна фальшивость: что прикупишь на них, потом не надони тебе самому, ни растущему чаду.22 марта 96
x x x
Я — последний человек тысячелетия —некая расплывчатая веха —не за что любить его — жалеть его,этого, на сломе, человека.Жизнь подробная до позвоночника раздроблена,потому что на словах была загадана,выстроенных точно взводик доблестный,спотыкающийся через ногу за ногу.Молодца ей дайте — барабанщика,пусть размеренней да резче садит,зенками уcерднее таращится —вздрагивает бравыми усами.Позади пыль серая, как облако,впереди — лужок зеленый с клевером,а дорога желтая да долгаяподнимается неслышно к небу…30 апр. 96
x x x
Молодое вино… с ним продвинься еще на восток,там для глупого сердца облюбован нестойкий шесток,петушком-петушком пьяный мальчик бежит по Москвеи лебедушки белыя крыльями бьют в рукаве.Майский дождик идет по гвоздочку, по пестику вкось —ускользающий, слишком застенчивый гость,и как звали не вспомнишь, но с кем-то тогда приходил,кто траву шевелил и раскачивал в небе сады.Некто в белых джинах на углу ВТО и Тверской,молодая весна с непомерной тоской молодой,и красивые люди, в намокающих тканях, гуськомсквозь летящие капли проходят висок за виском.5 мая 96
x x x
Марианне Волковой
Я влачу свою жизнь одеяньем бесцветным, истертым, —отделили с чужого плеча,даже честного слова не взяв, назначили место и время, —Ничего-ничего, — говорили, — все на свете не первого сорта,все же мир тебе теплую руку подсовывал в темень под темя,и берег тебя долго — по черную челку, по седые вихры в эфир пеленая,вспомни синее море, счастливец, и зеленую муть океана,и как птицы, предчувствуя тьму, стояли на небекрылатым, густым заклинаньем,оперенье сжигая на карминовом, меркнущем шаре —на остывающем жаре стеклянном.Где же тот стеклодув, надувающий потные, красные щеки,взвивающий пламя лиловой разрухой?Суше стала вода, каменистей земля, да и воздух черствеет и тает.Ясный свет, отбегая от глаз, уходя через правую руку, —превращается в букву — шелестит,загибающимися в пепел, исписанными листами.15 мая 96
ДОРОГА № 9
Два баритона и сопраносопровождают неустанноогней и мрака нарастаньегармоний сладостным рыданьемв дожде, дорогой № 9,влекущей их сейчас на север,в виду подстриженных газоновнад потным зеркалом Гудзона.Стеклом сползали навзнич капли,деревья, отлетая, зябли,и справа, как отрытый череп,затеплился Нью-Йорк вечерний.Была вселенная огромна,она отсвечивала скромнокантатой Себастьяна Бахаодна над уровнями праха.И в ней печалятся скитальцы,у них на отпечатках пальцевгалактики ее петляютпока машина их виляет.Она хранила их мгновенье,свои перебирая звенья,и разрешая им подспудножить отголоском контрапункта.Столпотворенье стен и светаударилось в них как комета,что долго в небе нарастала,и их не стало,как всех, кто были: мимоезжих,мимоидущих — не коснуться, —не надо плакать об ушедших,они еще сюда вернутся.28 мая 96
x x x
Мне жизнь, как кинохронику прокрутятперед громадным фильмом, — в данном залеположено помалкивать, что будетеще ведь никому не показали,но явствует: немного потерпите,к дирекции имея снисхожденье,прикидывая; кто же вы? глядитевперед — сновидец вы, иль сновиденье?Я не пенял на качество сеанса,или соседей, семечки клюющих,ни на обрывы пленки, я ни разуне заслонил вам шапкой жаркий лучик,мне даже пыль здесь кажется волшебной —ее несуетливое сверканьев луче, захватывающем души в бездну,как летний ветер полный светляками.Стрекочет за затылком кинопленка,играют мышцей мускулистые героии беззащитная улыбка клоунасквозит, как бабочка сквозь небо голубое.