– Костинька, у меня протокол. Ты в «Ми» полетишь, мы следом, с американцами. И не ляпни чего не надо, Константин Павлович сам говорить будет.
И снизошла с высоты занимаемого положения:
– Они все по-русски хорошо понимают. Пожалуйста, аккуратнее.
Лететь было минут двадцать. Зашли ребята красиво, со стороны озера, вид там вообще был сказочный: в плохих местах деревни на Севере не ставят. Сели метрах в десяти от озера. У Лерки каблуки, естественно, сразу в землю ушли по самую подошву. Незаметно на носки поднялась – вытащила. В озере фыркнули, я кулак русалкам незаметно показал. Они демонстративно хвостами плесканули и ушли к другому берегу. Народ даже ничего понять не успел: мало ли рыбы в озере плещется.
А Лерка так и шла на своих «шпилечках» до деревни. Ничего держалась – ещё трещать по-английски умудрялась с ихним главным, тот её всё под руку норовил подхватить, и губернатору радостно улыбалась. Профессионалша, ёшкин кот.
Дошли быстро, там рядом было.
Нечисть высыпала посеред деревни. Господи, как же жалко они выглядели, родные мои… Мышиного цвета домовые, болотно-зелёные лешие, кикиморы, вырядившиеся в древние, бог знает когда брошенные хозяйками за полной изношенностью плюшевые жакеты…
Губернатор бросил на меня разъярённый взгляд. А чего он от меня хотел, – чтобы хлеб-соль америкосам лешачки поднесли, что ли?
Я вышел вперёд.
– Вот, – говорю, – гости дорогие, одна из старых русских деревень. Срубы хорошие, хозяева, когда уезжали, пытались рублей по триста на дрова продать, да вывозить никто не стал. Крыши – прохудились, но деревня живая. Ремонтируется потихоньку. Потому что в России нежить – ответственнее некоторых с полномочиями. Так что походите, посмотрите, что у нас делается, только аккуратно, хозяева шум сильно не любят.
Губернатор лицо ящиком сделал. Американцы улыбаются, кинокамеры достали, фотоаппараты. Смотрю – в основном обзоры снимают, на леших да кикимор и не смотрят, не интересуют их нищие аборигены. Губернатор что-то такое развесистое им рассказывать начал, они вежливо хихикают. И тут Лера меня трогает за плечо, и глаза у неё совершенно перепуганные.
– Посмотри, – шепчет, – что в озере делается. Только незаметно.
А из озера Змей-Горыныч лезет. Проснулся, ленивец. И первым делом к вертолёту штатовскому: наши все наперечёт знает. Головы на разные стороны развесил, туша такая, и разглядывает новенького в шесть внимательных глаз.
Не хотел бы я быть на месте американского пилота: пасти у Горыныча вблизи покруче, чем у ихних «чужих» смотрятся. Габариты – чуть больше избы и всяко поболе вертолёта. И потом – оно ж вживую огнем дышит, возле баков с горючим. Короче, нервы у дядьки американского не выдержали, и тот попробовал со страху поднять вертолёт в воздух. Горыныч его лапочкой аккуратно под винтом придержал, пока всё интересное не рассмотрел, потом лапу убрал. Какую там тягу американец дал, не знаю, но пошла его машина юзом в раскачку на полной скорости над озером, а следом радостно рванул Горыныч. Витюшка, вертолётчик наш, только тихонько вздохнул, припомнив, как в такой же ситуации оказался. И с завистью на пируэты иноземной техники смотрит: юркая машинка оказалась. Да только не супротив азартного Змея.
Трёхглавый наш туша тушей только по земле шлёпает. Набрав в пузо воздуху, вверх Горыныч уходит, как ракета; а в воздухе выглядит, как кальмар в море: воздух закачал – кислород поджёг – выпустил, закачал – поджёг – выпустил, у него для выхлопа за задними лапами специальные отверстия в шкуре имеются. Внешне преображается сразу – делается обтекаемым и гибким. Огромный воздушный запас ему нужен только на отрыв от земли, а головы отлично складываются вместе, обеспечивая великолепный обзор.
Крылышки не драконовские, конечно – они у нашего Змея, как плавники у рыбы, чисто направление задавать. Да хвост вместо руля. Витька только постанывает каждый раз с завистью, когда доводится Змеевы пируэты понаблюдать.
Но вот откуда в Горыныче столько огня помещается – нечисть мне на прямой вопрос только в улыбках морщилась: дескать, не спрашивай. А сами – точно знали, по глазам было видно.
Смотрю – американцы головами закрутили, увидали, значит. Шеф охраны за мобилу схватился, – а не берёт тут мобила. Не покомандуешь.
Горыныч тем временем поперёд вертолёта зашёл и морду пилоту прямо на стекло выложил. И тут у гостей иноземных нервы сдали окончательно: повытащили неведомо откуда оружие, и ну палить. Вертолётчик тоже на что-то там нажал скорострельное. Мы переглянулись понимающе. Витька хихикает: он в Змея по-первости ракетой в упор с перепугу саданул, тот её лапой в воздухе выловил, и ничего. Нечисть тоже вовсю развлекается: шоу.
Кончилось дело тем, что Горыныч, увлекшись, случайно на американский винт дохнул, и пошёл вертолёт прямиком в воду. С диким всплеском. Горыныч тут же следом нырнул – вытаскивать.
Пилота русалки достали сразу – даже воды не успел наглотаться. Следом Горыныч игрушку летающую выудил. Да только толку от неё – без винта…
Американцы что-то между собой перетрещали, губернатору говорят – дескать, всё в порядке, претензий не имеем, сами виноваты. А не продадите ли вы нам своё чудо-юдо за разумные деньги?
Я, естественно, вмешиваюсь: не продажное. Потому как – достояние Земли Русской.
Губернатор на меня вызверился, Лера в рукав вцепилась, в сторону тащит. Ой, думаю, договорятся ведь, сволочи. Лерку стряхнул, лешего ближайшего за лапу косматую. Он сразу понял, чего гости хотят. Подумал, пасть раскорячил – не боись, дескать. Нечисть своих не сдает.
Холуи губернаторские тем временем стол накрыли. Сели орёлики за него, тосты произносят, друг друга благодарят. Лерочка при них, переводит, старается.
Я слушать не стал, противно. Ушёл с Витькой и штурманом в сторону, нам домовые мигом чайку спроворили: с Горынычем оно несложно.
Встали баре из-за стола довольные, руки друг другу жмут. Губернатор взглядом Витьку ищет, – назад лететь. Тут землю сильно тряхнуло, осеред поляны ступа встала. Новая-сосновая, метла сбоку по боевому торчит. И поднимается над ступой во весь свой мелкий рост Баба-Яга, костяная нога.
– Ой вы, гости дорогия… – начала нараспев, да вдруг как гаркнет, аж уши заложило: – Почто на русской земле русские нерусским духом пахнут!?!
Смотрю – занялась вокруг стола трава синим огнем в человечий рост, от пламени жар смертельный во все стороны пышет.
Я ей в пояс кланяюсь:
– Не губи гостей заморских, пусть восвояси летят, не губи наших – не наших: живут – как умеют.
Она губами пожевала.
– Йэх! – говорит. – Вечно эта наша доброта неизбывная. Пусть убираются. И не русские, и те русские, которые совсем уже русскими не пахнут. И чтоб духу ихнего больше тут не было. Не потерплю!
И как свистнет в два пальца оглушительно. Исчез пожар, как и не было. Стоит у стола губернатор, ни жив, ни мёртв. И гости при нем – кто за сердце, кто за что держатся.
И – смотрю – с уважением заметным на старую каргу посматривают.
А за спиной у них Кощей Бессмертный крылья в полнеба разворачивает.
И несёт от него таким замогильным хладом, что иней по земле на всю поляну лёг-побежал, и лета нежаркого северного – как и не было. Губернатор совсем с лица спал, американцы друг к дружке в кучу сбились.
– Прибери крылышки-то, – Яга командует. – Не морозь траву-зелену, самим пригодится. Слышь, Кащеюшка, всё уже без тебя решили.
Кащей покорно крыла свернул, нормального роста стал. Пошёл к лешим да кикиморам целоваться.
Губернатор, с опаской на Ягу поглядывая, Витьку пальцем поманил. Загрузились все в вертолёт, закрутился винт, как бешеный, полетели гости дорогие восвояси. А я остался.
Плюнула Баба-Яга на землю, где губернатор стоял.
– И не таких, – говорит, – переживали.
Действующие лица: Швырк – существо, очень боится щекотки. Наблюдательный, но крайне косноязычный. Маленький, пушистый, большеглазый.
Ухарь – типичный леший. Большой начальник сыскарни. Василий – домовой. Меньший начальник сыскарни, зам. Бол. нач-ка.
Ухарь, Большой начальник сыскарни, свирепо пригвоздил взглядом к ковру маленькое пушистое существо.
– И что это такое? Заместитель замешкался.
Ну… это Швырк.
– Вижу, что не русалка! Я спрашиваю, что оно здесь делает! – громовые раскаты начальственного голоса заставили покачнуться щупленького домового.
– Сами просили в агентстве подобрать кого-нибудь, – не дрогнул тем не менее душой Василий.