Это небольшое проявление доброты и храбрости могло стоить Риордану строгого выговора, а то и смещения с должности, узнай о нем кто из свиты архиепископа, ибо официальная политика не допускала никакой мягкости по отношению к Дерини. Но присутствовали при этом только ученики; и все они были слишком потрясены предстоящей казнью, чтобы, предавшись после проповеди безмолвной молитве, искать в словах наставника что-то еретическое. Денис в это время с помощью своих сил проверил, что чувствуют окружающие его, — немыслимая для них способность! — и обрел некоторое утешение, убедившись, что участь Джориана воистину печалит каждого. Это позволяло надеяться, что многовековая ненависть к Дерини может угаснуть в том кругу, где это особенно важно, ибо все эти семинаристы станут духовными лицами; а куда ведет церковь, туда следует и народ. И если самому Денису удастся сделать то, чего не смог Джориан, возможно, он сумеет со временем повернуть церковь на стезю умеренности и терпимости в отношении Дерини.
Только эта надежда и поддерживала Дениса, когда он смотрел, как палачи архиепископа привязывали Джориана к столбу. Они прикрутили его цепью, оставив свободными руки, и архиепископ де Нор вышел на крыльцо церкви со своим капелланом и аббатом Калбертом — последний, казалось, вот-вот упадет в обморок, ибо академический мир не готовил аббатов к таким зрелищам, какое ему предстояло сегодня наблюдать. При появлении де Нора в толпе послышался гомон оживления, и Джориан вздрогнул, хотя не видел выхода архиепископа. Денис попытался поддержать его мысленно, напряг силы почти до предела, но сознание Джориана было затуманено мерашей, и контакта не получилось.
Чуть не плача от несправедливости всего этого, Денис в отчаянии прервал связь, прижал руки к груди — о, если бы он мог сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить мучения друга! Сквозь последнее страшное испытание Джориан должен был пройти в одиночку, лишь Бог служил ему утешением; Денис не в силах был помочь ничем.
Боясь дать волю гневу, чтобы не выдать себя с головой, Денис заставил себя успокоиться, читая надлежащие молитвы. А де Нор вышел вперед с епископским посохом в руке и начал произносить бесконечную проповедь о Дерини — носителях зла и о том, что сейчас одному из них будет воздано по справедливости. Джориан стоял неподвижно, безвольно опустив руки, словно и не слышал ничего — пока де Нор не закончил и не поднес спокойно факел к растопке, сложенной у ног осужденного.
Пламя занялось, окрепло, подхваченное порывом осеннего ветра, взметнулось вверх, и над толпой пронесся не то одобрительный, не то испуганный вздох. Тут только Джориан пошевелился, поднял руки, словно пытаясь защититься, и кто-то из зрителей засвистел, послышались насмешливые выкрики, как будто движение это было лишним доказательством самонадеянности еретика Дерини, хотевшего стать священником.
А потом Джориан поднял глаза над головами своих мучителей, ища взглядом что-то на крышах монастырских строений. Большинство зрителей решило, конечно, что он высматривает возможность спастись, и только Денис догадался, в чем дело. Джориан де Курси, даже перед смертью не изменивший своей вере, искал крест, но де Нор поставил столб так, что юноше не было видно ни одного.
Если бы к тому времени Денис умел управлять разрушительными силами Дерини, он бы с радостью отправил за это архиепископа в ад, — но его этому еще не учили, и впоследствии он был рад, что не мог поддаться соблазну. Благородный Джориан, несмотря ни на что, держался мужественно, он откинул голову, прислонясь к столбу, скрестил руки на груди и так стоял, словно не замечая боли, которую причинял ему огонь, поднявшийся тем временем выше и лизавший его ноги и жалкое одеяние.
Смотреть на него Денису было невыносимо тяжело, но он заставлял себя ради Джориана, чтобы сохранить эту картину в памяти на все грядущие времена, чтобы никогда не забыть ни пример Джориана, ни причину, по которой он умер. Джориан де Курси, Дерини, был не первым и не последним мучеником, павшим жертвой людской ненависти и страха, но, безусловно, думал Денис, он — один из храбрейших. Он даже не вскрикнул ни разу. Денис был уверен, что точно почувствовал момент, когда душа Джориана покинула измученное тело, и послал мысленные слова прощания своему другу, чья душа воспарила в руки Господа. И когда бренные останки Джориана почернели и скрючились в пламени костра и толпа зароптала беспокойно, над площадью вдруг прозвенел мальчишеский голос:
— Sacerdos in aeternum!
Sacerdos in aeternum... священник навечно. Даже церковь не могла бы оспорить истинность этих слов. Властью своей она могла отлучить Джориана от сана, но священный след в его душе, оставленный рукоположением, она была не в силах стереть, как и след королевского помазания. На самом деле сам акт посвящения в королевский сан сохранился с тех времен, когда короли были одновременно священниками и правителями; ритуал коронации произошел от ритуала посвящения в духовный сан. И то, что даровал Господь через причастие Своей церкви, не мог изменить никакой смертный, пусть даже даровал Он это Дерини.
Именно об этой истине напомнили всем выкрикнутые кем-то слова «Sacerdos in aeternum», и толпа ошеломленно затихла. Кто их крикнул, Денис не знал — хотя в глубине души испытывал безрассудное сожаление, что это был не он сам, — и впоследствии никто не признался, и никто не выдал смельчака. Ибо все вспомнили вдруг, что Джориан де Курси, кем бы он ни был, стал священником навечно; и судить его теперь мог только Бог.
Но хотя насмешки прекратились и на площадь опустилась благоговейная тишина, приторный дым продолжал все так же клубиться над огнем, который уже пожирал столб, и ничто не в силах было смягчить ужас того, что здесь произошло: огненное жертвоприношение живого существа. Здравый смысл твердил Денису, что Джориана де Курси больше нет в этой неузнаваемой оболочке, которая корчится в огне с обугленными конечностями... что только жар пламени заставляет ее шевелиться, а вовсе не последние судороги агонии.
Но вид и запах горящей плоти пробуждали чувства, с которыми не могли совладать ни рассудок, ни логика, тем более у юных людей. Рассудок не мог сдерживать бесконечно и физическую реакцию организма. Многие отворачивались и сгибались в три погибели, стараясь не упасть в обморок и тщетно борясь с тошнотой, и не один Денис ушел с площади пошатываясь, когда костер превратился наконец в кучку тлеющей золы и всем позволено было разойтись.
Зловоние висело над семинарией Arx Fidei еще несколько дней после того, как пепел Джориана бесцеремонно сбросили в протекавшую поблизости реку. Даже через неделю, когда Денис, получив известие о болезни брата, приехал в их фамильное поместье Тре-Арилан, ему все еще казалось, что он чует этот запах, впитавшийся в дорожную сутану.
— Пока мне нечего тебе сообщить, — спокойно сказал Джемил после того, как Денис коротко поздоровался с домочадцами и слугами и они вдвоем уединились в личном кабинете брата. — Я не расспрашиваю, что да как было, тебе скоро придется снова рассказывать об этом. Сегодня, Ден, я устрою тебе встречу с некоторыми весьма значительными людьми. Надеюсь, ты понимаешь, чем мы все рискуем... и чем уже рисковали для тебя.
Денис опустил голову, борясь со слезами, которые он сдерживал всю дорогу от Arx Fidei.
— А чем рисковал он, Джемил? — хрипло выговорил он. — Сдается мне, он заплатил самую высокую цену. И я не позволю, чтобы это пропало зря, даже если мне придется действовать одному и погибнуть.
— Я надеялся, что ты так скажешь, — Джемил встал и ласково потрепал Дениса по плечу. — И есть надежда, что на этот раз обойдется без смертельного исхода. Пойдем. Нас ждут.
Денис знал, что рядом с камином в кабинете Джемила есть потайной ход, и без колебаний последовал туда за братом, возжегши, как и старший Арилан, на ладони магический серебристый свет, чтобы освещать дорогу. Но о том, что в ритуальном кабинете, куда привел их коридор, есть Перемещающий Портал, он не знал и не ожидал просьбы, с которой обратился к нему брат.
— Мне велено провести тебя вслепую, — сказал Джемил. — На самом деле я вообще не имею права брать тебя туда, но слишком трудно перенести сюда один из предметов, которые нам нужны. Ты должен дать мне торжественную клятву, что никому не расскажешь о том, что увидишь и услышишь. И не задавай мне вопросов, когда вернемся — ни о месте, ни о людях, я не смогу ответить. Ты понял?
Денис сглотнул, задумавшись невольно, во что ввязывается.
— Понял, — сказал он.
— Тогда поклянись, — потребовал Джемил и протянул Денису руки ладонями вверх, не отрывая от него взгляда своих темно-синих глаз. — Ты должен поклясться всем самым дорогим для тебя, и мысли твои в это время должны быть полностью мне открыты.
Серьезность Джемила вызвала у Дениса благоговейный трепет. Он убрал свою защиту и, положив свои руки на руки брата, открыл для него разум, ощущая подрагивание под ногами, магию Портала, созданного их сородичами.
— Клянусь своим священным призванием, — тихо сказал он, — и памятью Джориана де Курси, о чьем призвании я также клянусь никогда не забывать, что никогда и никому не скажу ни слова о том, что увижу сегодня. Тайна сия будет сохранена мною столь же свято, как тайна исповеди. И коли я нарушу эту клятву, да не достигну я того, к чему стремлюсь и да погибну, так и не став священником. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Он оторвал руки от рук Джемила, перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца, дабы скрепить договор. Никогда еще не приходилось ему давать клятву более серьезную и торжественную.
— Благодарю, — прошептал Джемил, обняв Дениса за плечи. — Я-то не сомневаюсь в тебе, но остальные тоже должны быть уверены. Теперь пойдем к ним. На несколько минут ты должен полностью доверить мне управление тобой.
Помедлив мгновение, Денис согласно кивнул, восстановил обычную связь с братом и глубоко вздохнул, полностью снимая защиту. Когда он перестал видеть в тусклом свете магического огня что бы то ни было, кроме глаз Джемила с сильно расширившимся зрачками, он ощутил прикосновение разума брата, почти желанное после стольких месяцев постоянного сдерживания себя. Веки его дрогнули и опустились, не успел Джемил еще коснуться правой рукой его лба; а потом, понял он, Джемил повел его через Портал, но куда, в какую сторону — сообразить не мог.
— Не открывай глаза, пока я не скажу, что все в порядке и можно смотреть, — пробормотал брат, беря его под руку.
Чужой контроль над разумом не позволял сориентироваться в пространстве, переход по которому занял несколько дюжин шагов, и Денис сознавал при этом, что если бы он даже мог ослушаться и открыть глаза, то все равно ничего не увидел бы. Он был слеп и беспомощен, пока Джемил его не отпустит, — но он находился в столь сосредоточенном состоянии, что это его не волновало. Прошла вечность, казалось, прежде чем Джемил молча усадил его на стул с высокой спинкой, перед которым стоял массивный стол, но Денис по-прежнему был спокоен. И ничуть не удивился, когда Джемил поместил обе его руки на что-то вроде отполированного камня размером с голову человека, а сам встал рядом и легонько сжал сзади рукой его шею.
— Сейчас в наше объединенное сознание войдут еще два человека, Ден. Как только установится связь, ты должен вспомнить посвящение Джориана — все, что видел сам и что услышал и узнал потом от других. Мы начинаем.
Согласия Дениса никто не спросил, да оно и не требовалось, поскольку Джемил управлял сейчас его разумом, тем не менее он его дал, ощутив осторожное прикосновение чужих разумов и помогая всеми силами установить контакт. Контакт возник с легкостью, которая говорила о необыкновенной силе незнакомцев, превосходившей даже силу его брата, хотя Джемил был могущественный и полностью обученный Дерини. И сразу нахлынули воспоминания, взволновавшие его не меньше, чем реальные события, начиная с утра того дня, когда грянула беда, и горечь затопила его — но он не стал бы сдерживать своих чувств, даже если бы сам управлял сейчас своим сознанием.
Ему казалось, что он успешно выдержал испытание, даже когда от него потребовали вспомнить казнь Джориана; поток воспоминаний иссяк, но тут гости погрузились в такие глубины его разума, что он утратил всякое представление о происходящем. Затем сознание вернулось к нему, мгновенно, без постепенного перехода; он вдруг обнаружил, что сидит на стуле, а напротив — два человека, которых он прежде не видел. Стол теперь оказался от него справа, старинный, из слоновой кости, отделанной золотом, а Джемил сидел слева на подлокотнике стула и, улыбаясь, бережно массировал ему затекшие шейные мышцы.
«Чувствуешь какое-нибудь неудобство, кроме как в шее?» — мысленно шепнул брат.
Денис, которого интересовали сейчас только двое незнакомцев — то, что они сделали с ним, явно превосходило возможности Джемила, — коротко ответил: «Нет». Младший из этих двоих был примерно того же возраста, что и Джемил; светлые глаза его светились деланным весельем, и, рассеянно отбросив прядь золотистых волос, упавшую на глаз, он тоже улыбнулся Денису. Туника на нем была ярко-синяя, в тон щиту, что красовался над его головой на спинке кресла — синее поле, шевроны, наконечники стрел, показавшиеся Денису смутно знакомыми.
Второй мужчина, на вид лет сорока, был рыжеволосый, с седыми висками, худым угловатым лицом и очень серьезными темными глазами. Поверх дорогой туники на нем было одеяние ученого, а на пальцах правой руки виднелись чернильные пятна. Он наклонился и набросил шелковое пурпурное покрывало на лежавший на столе кристалл ширала, самый большой, какой только случалось видеть Денису.
— Хорош, правда? — спросил тот, что помоложе, приятным баритоном. — Я говорю о ширале, конечно. Сколько он стоит — трудно даже представить. Между прочим, меня зовут Стефан, — он улыбнулся, видя смущение Дениса. — Это Ларан, наш врач; а парень, что сидит рядом с тобой — Джемил. Думаю, его ты уже знаешь. А ты, разумеется, Арилан, не так ли? — он с лукавой ухмылкой посмотрел на Джемила. — Твой брат, Джемил, далеко пойдет, дальше тебя... если нам, конечно, удастся справиться с его посвящением.
Шутливый тон его несколько смущал Дениса. Он ни разу не слышал, чтобы кто-то из посторонних подтрунивал над его братом. Видно, они и впрямь близкие люди. В поисках поддержки он оглянулся на Джемила, и тут человек по имени Ларан сел на свободное кресло возле Стефана и, вынув из складок своего одеяния заткнутую пробкой флягу, протянул ее Денису.
— Вот то единственное, что стоит на вашем пути, молодой Арилан, — сказал Ларан. — Вы были правы, предположив, что в вино подмешивают мерашу.
Денис чуть не выронил флягу, поняв, что в руках у него вино с мерашей.
— Почти двести лет мы гадали, каким образом епископы препятствуют нам становиться священниками, — продолжал Ларан. — Теперь мы знаем. К несчастью, мераша просто идеальное средство для разоблачения Дерини. Не существует никаких противоядий — мы можем только умерить несколько тяжесть реакции. Для людей же смертельная для нас доза — это всего лишь успокоительное... та, что в этом образце, может вызвать некоторую сонливость, — он показал на флягу. — То есть, не происходит ничего такого, что нельзя было бы объяснить воздействием вина на пустой желудок, когда юноша уже и без того взвинчен ожиданием посвящения... и ничего такого, чтобы привлечь чье-то внимание к вину, которое епископ использует для первого причастия молодого священника.
— Но для Дерини... и, к несчастью, для вашего друга Джориана... — он вздохнул. — Вам не надо рассказывать, что с ним случилось.
Покачав головой, Денис поставил флягу на стол и с отвращением вытер руки об одежду.
— Это вино из личного запаса де Нора? — спросил он.
— Нет, — сказал Стефан. — Мы еще и не пытались подобраться к его свите. На этот риск мы пойдем, когда соберемся сделать то, что решили, чтобы помочь тебе. Но это вино — тоже из ризницы епископа, только другого. Мы обнаружили и еще двоих, — он скорчил гримасу. — Им специально поставляется вино из канцелярии архиепископа-примаса, и используется оно только для посвящения в сан. Излишне говорить, что в него всегда добавлена мераша. Так что нам не имеет смысла устраивать так, чтобы ты прошел посвящение в другой епархии.
— Да это и невозможно, поскольку я учусь в Arx Fidei, — пробормотал Денис, — и мне придется ответить на множество весьма опасных вопросов, особенно после истории с Джорианом. А нельзя ли как-то подменить вино?
Ларан кивнул.
— Мы об этом думаем. Уже нашли запасы чистого вина из тех же сортов винограда. Но это не решает всей проблемы.
— Почему?