- Молодые люди! - крикнул он в нашу сторону. Проходите переодеваться, мы скоро начинаем! - и тут же скрылся за дверью, захлопнув ее за собою.
- А что случилось? - беспокойно спросила меня Вика.
- Да так! Я подумал: "Не показалось ли мне, что кто-то прошел мимо меня, там, в глубине двора".
- А что ты там делал?
- Ничего. Курил.
- У тебя так сердце колотится, - сказал Вика, прижавшись к моей груди. - Что-то случилось? А?
- Скажи, ты что-нибудь слышала?
- А что я могла слышать?
- Ну, там, шум какой, хлопанья...
- Нет. Я ничего не слышала. Я только испугалась, что тебя нет!.. А ты слышал?
- Что слышал? - насторожился я от Викиного вопроса.
- Ну, ты же сам сказал: шум, хлопанья!
- Да нет! - прикинулся я повеселевшим. - Это я так спросил, чтобы тебя попугать сейчас.
- Проказник! В тебе еще много бесового! - ласково пожурила меня Вика, потрепав за щеки, и поцеловала в губы...
Переодевшись в специально оборудованных для этого комнатах в спортивные костюмы, я и Вика вошли в спортзал. Все присутствующие там люди тоже были одеты в разноцветные спортивные одежды. Каждый член этого частного зала удобно располагался на полу на своем утепленном коврике. Мы с Викой разместились неподалеку от эстрады, с которой, как я понял, будет вещать свою систему Долланский.
- А ты бы смогла его узнать? - спросил я полушепотом у Вики, голос у меня уже успокоился и выровнялся.
- Кого? - удивилась Вика и огляделась по сторонам.
- Того, которого Долланский позвал в спортзал, там, во дворе, - все так же полушепотом пояснил я.
- А-а, - поняла Вика. - Тише, - сказала она.
- Почему? - в свою очередь удивился я.
- Он рядом с тобою, - сказала Вика и незаметно повела глазами в его сторону.
Я оглянулся... Позади меня, на ярко-желтом меховом коврике сидел мужчина лет сорока - сорока пяти, на коленях у него лежал его крупный живот. Мужчина улыбнулся мне, неприятно оскалившись при этом, словно передразнил меня. Потом он облизнул свои припухшие губы. Одет он был в черное трико, на шее повязан короткий голубой шарфик. Мужчина почесал об рукав свой ноздристый нос и на рукаве осталась влажная полоска. Мне стало противно, и я отвернулся.
- Это точно он, ты не ошиблась? - наклонился я к Вике, спрашивая.
- Конечно он! Не сомневайся, - прожужжала мне Вика прямо в ухо, и от ее нежных губ у меня по спине пробежали мурашки. А зачем он тебе? - спросила она.
- Мне кажется, я его где-то мог видеть... - ответил я первое, что взбрело мне в голову, и подумал про себя: "Ну и мерзкая же рожа у этого Остапа Моисеевича! Такой со всякой заразой может иметь дело!"
На эстраде появился Долланский. Зал шумел негромко, все переглядывались, ожидая интересный вечер. Заговорил Долланский, и все разговоры прекратились. Я окинул еще раз взглядом весь зал - на ковриках сидели в позах "полулотос" человек двадцать. Черным пятном промелькнул передо мною Остап Моисеич, он один среди присутствующих был одет в черное трико.
Поскольку наша группа пришла на свое первое занятие, Долланский произнес вступительную речь. Интригующе прозвучал его рассказ о бабуле, шестидесяти лет, что не могла и двух шагов проделать без скорой помощи, а сейчас принимает позы лучше, чем дипломированный йог. И все это после занятий по его системе, системе Долланского! Он ходил по эстраде, важничал и хвастался, как-то исподволь, не навязчиво.
Потом начались изнурительные упражнения. Долланский сидел на эстраде на мягком фигурном стуле из дерева и присматривал за состоянием своих пациентов. Надо отдать ему должное как учителю! Хотя вся система и звучала по магнитофону, но присутствие самого Долланского на эстраде в это время оживляло магнитофонную ленту, и даже не возникала потребность, чтобы говорил именно он. Правда, изредка Долланский останавливал движение кассеты, хлопнув клавишей: вставлял реплики, давал консультации, а некоторые упражнения не доверял магнитофону и диктовал сам, живьем...
Нагрузка действительно была глубинная, рассчитанная, как выразился ее автор: "На все тайники души вашей!.."
Я все время старался забыть о существовании позади меня Остапа Моисеича, о страшной птице во дворе, но, все-таки присутствие Остапа Моисеича, его взгляда в упор, ощущалось, и это немало мешало мне сосредоточиваться, особенно поначалу.
Мы с Викой выполняли всевозможные растяжки, укладывали тело в удивительные позы, постоянно сопровождая все это особой конструкцией дыхания, с его обязательными задержками.
В общей сложности, занятие длилось четыре часа, из которых мы очень долгое время не дышали. По словам Долланского, мы копили молочную кислоту, чтобы организм проглотил ее, - это и была генеральная линия его системы...
По окончании упражнений мы с Викой, казалось, изрядно устали, но когда мы вышли на улицу, то, не знаю, как Вика, но я почувствовал, как мое тело, словно парус, будто само по себе, стремительно продвигалось по тротуару, увлекая Вику под руку! Это торжествовал во мне снова Человек-Ветер.
Куда девался после занятия Остап Моисеич, я не углядел. Я все-таки забыл о нем! И это было прекрасно! Я забыл даже о чудовищной птице!.. Забыл, потому что выполнял, учился выполнять первое наставление Ивана: "Ни к чему не привязывайся!"
Бурулом
На следующее утро я направился на работу. В свободно дрейфующем настроении, не обращая внимания на уныло раскачивающихся пассажиров троллейбуса, я, все еще ощущая ветреный ореол вокруг себя, привычно вышел на конечной "Лесного поселка". После вчерашнего выходного дня я чувствовал себя хорошо. На площади, напротив моего кинотеатра, прямо на остановке стояла парочка, парень лет двадцати пяти и девочка лет шестнадцати. По всей вероятности девочка вышла провожать парня на троллейбус. Оба они были изрядно пьяны. Парень был одет по-зимнему, а девочка, видимо, жила недалеко, совсем рядом. На ней были красные полусапожки на голые ноги, белое короткое платьице и легкая куртка нараспашку. Девочка то и дело подтягивалась на цыпочках, ухватив парня за шею, жадно целуя его в губы. Я незаметно для себя приостановился. Многие, вышедшие из троллейбуса пассажиры, тоже приостановились. Парень грубо обшаривал груди у девочки. Он залезал обеими руками под ее платье, и его руки крепко прижимали девочку, а она будто пыталась слабенько вырваться из его рук.
- Проститутка! - выкрикнула и отплюнулась толстая бабка.
- Надо милицию вызвать, - начала убеждать толпу солидная женщина лет пятидесяти.
Все женщины переговаривались и спорили между собою, только несколько мужчин даже будто одобрительно обменивались улыбками и короткими репликами.
- Ну, дает!
- Да-а!
"Вот она - расслабленность! - вначале подумал я. Может, это и есть человеко-ветреное состояние? Да нет! Скорее, его отголосок!" - рассуждал я про себя. Мне даже захотелось так же вот, сию минуту, свободно и непринужденно жить, как эти парень и девочка. Нет. Я не приветствовал их поступок! Скорее, наоборот: считал его аморальным! Но в сокровенной глубине души, там, где никого, кроме меня, я был солидарен этому состоянию легкой ветрености!
Может быть, и в самом деле надо, хотя бы иногда, хотя бы на мгновение, но срываться с цепи предопределенности? Не для этой ли цели существовали кулачные бои когда-то?!
Интересное дело: в кинотеатре мы специально собираемся и смотрим такие эротические сцены! А здесь, на площади, - этого делать нельзя! Почему?.. На экране кинотеатра можно, а на экране жизни - нельзя?! Где тут разврат: в кинозале или здесь, на остановке? Там специально отснято на пленку и специально смотрится, не разврат ли это? А здесь не специально, все естественно, но мы возмущены! Почему мы не вызываем милицию, чтобы арестовать кадры кинофильма, почему мы не вызываем милицию, чтобы арестовать двух сношающихся на улице собак?.. Человек - не собака?! Верно! Он предпочитает гнусно скрывать свое нутро, а собака - нет!
Учительница делает замечание ученику, чтобы тот не приставал к однокласснице.
"И все-таки, я не отказался бы испытать подобное, хотя бы ради укрепления духа своего..." - подумал я и вдохновенно зашагал в свой кинотеатр...
- Доброе утречко, Сергей Александрович! - услышал я голос уборщицы Марины Ивановны, поднимаясь по ступенькам кинотеатра.
Я остановился и повернулся лицом на голос. Марина Ивановна, озорно улыбаясь, видимо, только что шла из-за угла кинотеатра, а может, и поджидала меня. В одной руке у нее было мусорное ведро, из которого густо торчали горлышки бутылок, а в другой - широкая лопата для уборки снега.
- Здравствуйте, Марина Ивановна! - почтительно улыбаясь, приветствовал я. Марина Ивановна подошла ко мне как можно ближе. Росточка она была небольшого, я возвышался над нею головы на полторы!