- А что, я не против, - сразу же согласился я, логика жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое существование.
- Все, - сказал Золотов, - ну их на хер, эти газеты. И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку, ибо ручек не было, и добавил: - Ну что, идем? - Я готов, оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову. Дорога была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван, ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось: Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по всей комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
- А я недавно женился, - осведомил меня стихотворец, замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю на это, у нее душа прямая, - расхохотался Золотов. - Мы не расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга, скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, перешел на шепот Золотов, - вы с ней поаккуратнее.
- А что? - тоже прошептал я, недоумевая.
- Ведьма, - сказал Золотов и добавил, - страшная.
- В каком смысле ведьма?
- В самом прямом.
- Да ну?
- Я вам говорю!.. С мертвецами, - негромко сказал стихотворец и огляделся по сторонам, - общается.
- Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение тоже, - хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
- А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти шесть стихотворений, правда,в последнее время мне что-то не пишется, - погрустневши, определился он и протянул мне чай в замусоленной чашке без блюдца. - Сахара нет, - добавил газетчик, - вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
- А Ветистова это кто? - переспросил я, гадливо пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
- Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
- Нет, - отрицательно покачал я головой.
- Да это же она самая.
- Кто?
- Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
- Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что именно она Ветистова, об этом ни слова.
- Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи почитаю, они, правда, не вошли в сборник "Счастливый сон", Золотов рылся в шкафу. - Но, сами понимаете, редактура у нас "без слуха", так сказать, да и потом, разве можно вместить всю мою открытую душу... печатные площади ограничены, - надменно произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем. Теперь Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и сказал: - Вот, оно открылось - его и прочту, напоминаю, это из первых моих стихов.
- Да-да, - подтвердил я и принял внимательный вид, читайте.
И Золотов нараспев задекламировал:
Найти бы
пятновыводитель,
Что с неба выведет
Луну!
Померк бы
мой руководитель,
И я ко тьме бы лишь
прильнул!
Хранитель мой - не обижайся!
Мне жаль усердие твое...
Ты мне вещаешь:
"Возвращайся!"
К тебе тянусь,
но на своем!
Я в телесах, я в низшем ранге,
под светом
извергаю
лай...
Меня ты мучаешь,
мой ангел:
оставь меня,
не оставляй!
- Да! - сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.
- Я прочту еще одно, - заторопился он и бегло отмусолил пару страниц в тетрадке, приплевывая на пальцы. - "Дождь", таинственно произнес он название следующего стихотворения.
Вокруг: стоят
дома многоэтажные.