— Сын-то? Я почём знаю. Бегает где-то.
Бегает, подумал я, кто бы сомневался.
— Чего встал? Пошли, — уже от двери сказал мой компаньон.
— Это я возьму с собой, — сказал я и взял рисунок.
— Э! — сказал гончар. — Куда потащил?
— Я принесу что-нибудь взамен, — сказал мой компаньон.
И мы что?
Правильно — побежали.
XII
Пацана мы нашли через час на реке, он ловил рыбу удочкой. На вид ему было лет двенадцать. Место было красивое: тихая река, плавно катящая свои воды к оранжевому океану, и орёл высоко в небе. Следит он за нами, что ли?
Хоть кто-то тут не никуда не бежит, подумалось мне.
— Это твоё? — спросил компаньон, сунув под нос рыбачку рисунок.
Что-то в этом есть — не тратить время на всякую шелуху вроде этикета.
— Моё, — ответил сын гончара.
— А почему ты это нарисовал? — спросил я, присев рядом на корточки и положив руку ему на плечо — на всякий случай. Непохоже, что он собирается убегать, но кто знает…
Парнишка посмотрел на мою руку на своем плече и ответил, глядя на меня исподлобья:
— Захотел и нарисовал.
— Ты где-то это увидел? — спросил я негромко.
Сами понимаете, злиться в моём положении — роскошь непозволительная.
— Да, — ответил сын гончара.
— Где? — спросил компаньон.
— На озере. Они купались.
— Никита плакал?
— Чего? — удивился сын гончара.
— Мальчик плакал? — покосился с лёгким недовольством в мою сторону компаньон.
— Нет, — сказал сын гончара. — Чего ему плакать. Наоборот. Если бы у меня был такой змей, я бы тоже радовался.
И это «тоже» больно кольнуло меня в самое сердце.
Мальчик мой. Что он такое с тобой делает, почему тебе хорошо без нас, так быть не должно, не должно быть так.
— О каком озере ты говоришь? — слава богу, хоть компаньон мой был деловит и напорист.
— Возле рощи ореховой.
— А кто там живёт?
— Болтун-спаситель.
— Кто? — спросил я невольно.
Можете обвинять меня в черствости. Но скажите, положа руку на сердце, — вы бы не удивились?
Ответа, однако, я не услышал. Точнее мне не дали его услышать.
— Пойдем, — потянул меня за собой компаньон. — Я знаю, где это.
XIII
Орехи оказались похожими на грецкие, а болтун-спаситель — чем-то вроде проповедника. Был он кряжистый, с окладистой бородой, и по крайней мере внешне на высокое звание болтуна-спасителя тянул вполне. Мы нашли его на берегу озера возле кучки орехов, которые он разламывал при помощи ножа.
— Да, поистине так, — сказал он, выслушав нас. — Зрел я очами своими мальчика и зрел змея. И говорил он со мной. И рёк мне змей…
— Что рёк? — спросил я. Торопливо спросил. Очень знать хотелось.
— Да ерунду всякую рёк. Похоже, он сомневался в чём-то. Очень, знаете ли, многоречивый змей попался.
— А ты просвети нас, — неторопливо сказал мой компаньон, умащиваясь на оранжевом бережку оранжевого озера. — Что за ерунда, куда пошёл, что делал.
— Да говорил, дорога начатая должна быть закончена, — убавил пафоса болтун-спаситель. С хрустом лопнул очередной орех. — Иначе это будет без толку — кому нужна дорога, которая никуда не привела? И если судьба даёт возможность сделать себя таким, каким ты хочешь быть, то надо не раздумывая за соломину эту хвататься, и тогда, может, спасешься и исполнишь то, для чего рождён был.
Всё это лирика, а нам нужны факты, подумал я.
— Когда это было?
— Вчера утром беседу эту вели мы. (Крак! еще один орех.) Ежели тебе сильно их увидеть надо, то может ещё и успеешь.
— Так разве они не ушли? — спросил я.
— Не должны, — сказал болтун-спаситель. — Он сказал, что им тут надо побыть, чтобы впитать в себя этот мир. Так, что ли… — и уже уверенно: — Да, что-то в этом роде. Такой вот бред.
Крак!