Я получила вполне конкретное представление об отношении ко мне Ордена в тот же день. После знакомства с начальником меня отвели в помывочную — помещение с довольно низким сводчатым потолком и скользким полом. Вдоль длинной стены располагались в ряд несколько каменных ванн — точнее, это был один каменный узкий и длинный бассейн, разделённый на несколько частей перегородками. По всей длине бассейна тянулся уступ в каменной стене, на котором стояли тазики из оцинкованного железа, в них лежали ковшики, а над ними из стены торчали желобки. У противоположной стены располагались: деревянная массивная скамья, большой деревянный шкаф и широкий, ярко пылающий камин. Благодаря этому камину помещение было не таким неуютным и холодным. На полке у огня грелась вода в большом закопчённом бачке, а на табуретке сидел жирный лысый тип в фартуке и грубых сапогах, с закатанными рукавами, до того бледный, что его можно было принять за оживший кусок сала. Его пухлый двойной подбородок и щёки были намылены, и он скоблил их складной бритвой.
— Эй, Ингвар! У нас новенькая, — сказал один из моих надзирателей. — Приведи её в надлежащий вид.
Кусок сала в фартуке по имени Ингвар остановил руку с бритвой, покосился в мою сторону, моргнув заплывшими поросячьими глазками, и сказал неожиданно высоким, каким-то бабьим голосом и со странным выговором:
— Айн момент, обождатт ест неопходимо… Фидите — порядок на лице нафодим? Натобно её покамест приготовитт, одёжу снятт — это фи и делайтт.
Надзиратель сказал мне:
— Раздевайся.
— Полностью? — спросила я.
— Полностью, полностью, — усмехнулся он. — Ты что, привыкла мыться в одежде? Снимай всё и давай сюда. Тебе выдадут другой наряд.
Я разделась догола и отдала ему все вещи. Он и его напарник откровенно разглядывали меня.
— Она ничего, — сказал один другому.
У меня было большое желание проутюжить его по ухмыляющейся физиономии, но я удержалась. Мне не хотелось нарываться на неприятности в первый же день.
— Ну, ладно, — сказал представитель здешней охраны. — Мы подождём в коридоре. Давайте тут поживее!
Бряцая саблями и стуча каблуками сапогов, они вышли. Я осталась вдвоём с куском сала по имени Ингвар, который у камина заканчивал скоблить своё жирное лицо.
— Клади тфой славний парочка пулки фон туда. — Он показал кивком на табуретку, стоявшую под небольшим оконцем в потолке, из которого падал тусклый свет холодного северного дня.
Догадавшись, что мне предлагают устроить мой зад на табуретке, я прошла мимо скамейки и шкафа и уселась, зажав руки между голых колен. Ингвар спросил:
— Какофо ты назыфайтт? Тфой имя?
— Аврора Магнус, — сказала я.
— Сколько тебе фпаяйтт имели?
— Что, простите? — не поняла я.
Он хрюкнул.
— Ну, сколько лет? Срок? — уточнил он свой вопрос.
— Пять лет, — ответила я. — Это немного.
— Таа, этто не ест шипко много, — усмехнулся он. — Но это если на фоле. А тут один гот за десятт идёт, ха-ха! Пят помножит на десятт — фыходит полсотни, точно так!.. Это и естт тфой настоящий срок, милочка…
— Что, такие плохие условия? — пробормотала я.
Ингвар снова ухмыльнулся — правда, беззлобно.
— Тут тугофато тебе придётся. Если ф тебе тух слабий, мошно и ноги протянутт… Анабиоз, точно так. Слабост, упадок силы, анабиоз. Знаешь?.. Попал в него — считай, тебя нет. И никто с тобой возиться не станет. Тогда тебе на шею камен — и в море. На отин заключённый меньше, ха-ха! Корм тля рыпка. Тут ф море такие зубастые рыпка плавайтт, такие голодний… хам! — Ингвар щёлкнул зубами и осклабился в клыкастой улыбке. — И от тебя осталась полофина.
От его «хам!» я вздрогнула. Увидев моё выражение лица, он негромко засмеялся.
— Это тебе к сфедений. И такой исход естт возмошен, таа. Na gut. — Ингвар решительно поднялся, вытирая фартуком лицо и обтирая об него же бритву. — Причёску пудем делайтт, кака тут фсем полошена.
Достав из шкафчика коробочку, он открыл её. Там лежало несколько складных бритв, и он стал выбирать, пробуя на ногте.
— Какой тут самий острий? Аха, фот этот.
Выбрав, на его взгляд, самую острую бритву, он взял миску с мыльной пеной, которой только что пользовался сам, и протянул мне:
— На.
Я взяла липкую миску, а Ингвар, забрав правую половину моих волос в пучок, одним взмахом лезвия отхватил её. Отрезанный пучок он бросил в огонь, и сразу противно запахло палёным волосом. Так же он поступил со второй половиной моих волос. Это было ещё не всё. Густо намылив мне голову из миски, которую я держала, он забрал у меня её и велел сложить руки в пригоршню. Лезвие начало скрести мне череп, а в руки мне шлёпались мыльные ошмётки моих волос.
— Ничефо, ничефо, — утешал Ингвар. — Тут фсе так ходитт. Пыла пы тфой колофа на месте! Это ест клафное, мой торогуша. Dein Kopf ist an Ort und Stelle! Фсё не ест так плохо.
Заострённый с одного края небольшой кусок металла сделал мою голову гладкой, как бильярдный шар, вместо того чтобы такой же кусок металла гораздо большего размера и массы отделил её от моего тела — таков был смысл утешения, которым Ингвар сопроводил процесс очищения моего черепа от волосяного покрова. Проведя ребром ладони по моей шее, а потом над моей свежевыбритой макушкой, он засмеялся:
— Чувствуешь разницу? (Позвольте мне больше не передавать его ужасный немецкий акцент.) Она всего дюймов в десять, но, согласись, как эти десять дюймов всё меняют!
Я согласилась, что разница весьма существенная — такая существенная, что мороз пробирает по коже. С такой причёской здесь ходят все заключённые независимо от пола, сказал Ингвар, в том числе и он сам, так что расстраиваться не имеет смысла.