Каждый заключённый был обязан содержать свою камеру в чистоте, для чего всем выдали по венику. Док сама обходила камеры и проверяла, выговаривала ленивым и внушала, что чистота — залог здоровья. Дотошная и неугомонная, она обнаружила на складе горы неиспользованных моющих средств и обязала всех раз в неделю делать влажную уборку. Моя каждую неделю забрызганный кровью пол своей камеры, отмывая засохшие старые пятна и снимая тенёта по углам, я с благодарностью думала о доке. Поверите ли, но мне даже стал нравиться запах хлорки, который стоял в камере ещё целый день после уборки. Это был запах чистоты.
Док обращалась с нами не как с преступниками, а как с нормальными гражданами, чем завоевала наше искреннее расположение. Хотя док Гермиона не была красавицей, по сравнению с нами она смотрелась богиней: хрупкая, чистенькая, в белом халате, на каблучках, с тяжёлым узлом шелковистых волос на затылке, она была так непохожа на здешних обитателей, что само её присутствие здесь, в этом мрачном холодном замке, казалось чудом. Вся мужская часть узников вздыхала о ней; мой сосед Цезарь, горячий венесуэльский парень, влюбился в дока Гермиону со всей своей латиноамериканской страстью и люто ненавидел начальника тюрьмы, поскольку ходили слухи, что тот тоже был к ней неравнодушен. Невозможно было без содрогания подумать о том, что этот Дарт Вейдер с лицом чиновника среднего звена пытается применить к ней силу своего дьявольского взгляда, как бы невзначай дотрагивается до её локотка, целует ей ручку. Невозможно было не бояться за неё, такую маленькую и с виду хрупкую и беззащитную, но она, к нашему счастью, стойко противостояла его чарам и не отвечала ему взаимностью.