Можете и не сомневаться, что Август «Дарт Вейдер» Минерва во всём разобрался. Он безошибочно определил нашу пятёрку как виновников беспорядка и вкатил нам месяц штрафного изолятора.
Отвратительное и гиблое это место, скажу я вам. Даже для выносливого организма хищника это непростое испытание. Изолятор был устроен с таким дьявольским расчётом, чтобы зимой мучить нас смертельным холодом, а летом там царила сырая и нездоровая атмосфера. Нормально питающемуся хищнику все эти неудобства были бы не страшны, но для узников Кэльдбеорга, ослабленных скудным кроличьим рационом, они превращались в подчас непереносимые тяготы. В изоляторе было как раз пять камер, и нас туда посадили. Места там хватало только для того, чтобы сидеть, притулившись в неловком положении. Это была изощрённая пытка, длившаяся тридцать суток.
Подвергали нас пытке и ещё более изощрённой. Нас спускали в узкие колодцы глубиной чуть больше человеческого роста, закрывавшиеся сверху железными решётками — такими узкими, что там можно было только стоять. Нас опускали туда на шесть часов днём и на три часа ночью, а остальное время мы проводили в карцере.
Надзиратель, следивший за тем, как мы стоим в колодцах, всё время цеплялся к нам, заставляя держать положение стойки «смирно» и не прислоняться к стенкам колодцев.
Невыносимо всё время стоять прямо, с приподнятой головой, но именно так желал надзиратель, чтоб мы стояли.
— А не будете стоять как следует, вообще пайка лишим, — грозил он.
Но он не всегда смотрел за нами, иногда отлучался, и тогда мы ненадолго расслаблялись. Но он возвращался и начинал покрикивать:
— Так, куда осанка девалась? Голову как держим? Не прислоняться!!!
Мы задирали головы, изнемогая, и каждый из нас желал смерти нашему мучителю.
Изредка, оставаясь одни, мы перешёптывались, придумывая для него способы казни.
— Я бы вспорол ему живому брюхо и ме-е-едленно вытягивал бы из него кишки, — мечтал Каспар.
— А я… А я бы залила ему в глотку кипящее масло, — поделилась Пандора. — Так, чтобы оно сразу лилось в желудок, поджаривая его потроха.
— Садисты вы, — усмехнулся Цезарь. — Я бы просто положил его на плаху, взял топор и хрясь! — отрубил бы его куриную башку. Незамысловато и эффективно.
— Нет, надо, чтобы он помучился, — подала голос Лира. Она еле говорила от усталости, и её голос был чуть громче шелеста листвы. — А я бы, ребята, сначала сняла бы с него скальп, посыпала бы его голову солью… Потом я бы стала выжигать раскалённым железом ему глаза… Вырвала бы все зубы без наркоза… Отрезала бы язык… Отхватила бы большим ножом его яйца…
Из колодцев мужчин послышалось:
— Уй…
— Эх…
— Да, — продолжала Лира чуть слышно. — Потом засунула бы его яйца ему в рот, сломала бы все пальцы и вырезала бы у него, ещё живого, сердце!..
— Вот это казнь, — восхитился Каспар. — Лира, ты просто мастер пыток. Вот это я понимаю, смак… Ребята, согласитесь, Лира придумала самую лучшую казнь.
Мы охотно согласились, только сама Лира что-то больше не подавала голоса. Пандора позвала обеспокоенно:
— Дорогая, с тобой там всё в порядке? Ты там не в обмороке? Поговори с нами!.. Скажи что-нибудь, родная! Если тебе плохо, мы зашумим, будем звать доктора!
Послышался тихий, измученный голос Лиры:
— Я в порядке… Просто что-то голова кружится немного. Это, наверно, от усталости.
— Это от голода, — с уверенностью сказал Цезарь. — У меня самого, если честно, ноги подкашиваются. Эх, сейчас бы кровушки литрика два! Пусть хотя бы кроличьей… Но вволю!
— Ох, не говори, меня мутит, — простонала Пандора.
— Слушайте, — сказал вдруг Каспар. — А Аврора у нас казнь не придумывала. Аврора, а ты бы как его урыла?
— Всё, ребята, баста, — отозвалась я. — Хватит об этом. У меня башка раскалывается.
— Тоже от голода, — сказал Цезарь. — Ох, ну что за изверги! Я начинаю с вами соглашаться…
— Насчёт чего? — спросил Каспар.
— Чтоб его помучить.
— А ну-ка, ну-ка!.. Как бы ты его?
— Ну-у… Сначала я бы отрубил ему ноги.
— Так, неплохо.
— Потом я отрубил бы ему руки.
— Гм, а дальше?
— А что дальше? Потом — башку его куриную, и всё тут!..
Каспар вздохнул.
— Тебе бы всё только топором махать… Это как-то не очень изощрённо, как девчонки придумали.
Наши разговоры были прерваны звуком приближающихся шагов. Подумав, что это возвращался наш мучитель, мы кое-как подобрались — выпрямили спины, подтянули животы, подняли подбородки, ноги поставили вместе. Но поступь оказалась не его. Она была лёгкая, быстрая, до боли знакомая и любимая. А потом послышался тихий голос над колодцами:
— Это я… Как вы там, ребята?
— Док?! — обалдели мы.
— Да, мои дорогие, это я… Умоляю вас, тише.
— Док, — сказал Каспар, — мне это мерещится, или это правда вы?
— Правда, правда, — послышался тихий, серебристый смех.
— Вы — здесь?! Как вы сюда…
— Ш-ш! — шикнула док. — У меня мало времени. Я вам кое-что принесла. Кто из вас чувствует себя хуже всех?
— Это Лира, — сказала Пандора.
— Она, она, — подтвердил Цезарь. — Нам всем хреново, док, но ей хуже всех, это точно.
— Она у нас уже в обморок падала, — сообщила я.
Было слышно, как док перемещалась к колодцу Лиры.
— Мадемуазель Лира, вы меня слышите? Это доктор.
— А?.. — ответил слабый, как будто сонный голос Лиры. — Док? Вы здесь? Это не сон?
— Мадемуазель Лира, я сейчас просуну вам в яму трубочку. Сосите, пока я не скажу «стоп». Так, вот она… Берите. Нашли?
— Угу… Угу.
— Теперь сосите, только умоляю вас, ни слова.
Около минуты царило молчание, только иногда до нас доносились причмокивающие звуки. Потом док сказала:
— Стоп, мадемуазель… Всё. Оставьте и вашим друзьям.
— Док… — умоляла Лира, — я прошу вас… Можно ещё?
— Нет, всё, — ответила док строго, но с оттенком ласки. — Ваши друзья тоже голодны.
— Да, док, вы правы… Ребята, это кайф. Сейчас и вам дадут пососать.
— Что ты там такое пила? — изнывал Каспар. — Док, что там у вас?
Док сказала:
— Два с половиной литра крови… По пол-литра на каждого. Больше пронести не смогла.
Каспар прохрипел:
— Док, родная вы наша!.. Дайте, дайте скорее!
— Возьмите, друг мой, только не выпивайте всё, оставьте другим.
Ещё одна мучительная минута. У нас с Цезарем и Пандорой урчало в животах, и мы с нетерпением ждали, когда к нам в колодцы спустится благословенная трубочка. Каспар напился, вернее, выпил свою долю, и док вынула трубочку из его колодца. Пандора запросила:
— Мне, док, мне!..
Док дала ей трубочку. Потом, переместившись к колодцам, где стояли Цезарь и я, спросила:
— Ну, кому?
Великодушный Цезарь сказал мне:
— Пей, милая. Пей досыта, а мне оставь пару глоточков.
Я приникла к трубочке. Это было наслаждение. Мне с каждым глотком становилось лучше, я чувствовала прилив сил, проходила усталость и головная боль. Однако я остановилась: нужно было оставить и Цезарю. Я, оторвав рот от трубочки, спросила:
— Там ещё достаточно?
Док ответила:
— Можете сделать ещё пару глотков.
Я отпила и сказала:
— Всё… Цезарь, остальное тебе.
— Давайте…
Цезарь выпил остатки. Док Гермиона, вытянув трубочку, проговорила тихо и нерешительно возле его ямы:
— Цезарь… Я хотела вам сказать… Я вам очень благодарна за ваше… гм, гм, за ваш благородный порыв, и мне очень жаль, что всё так кончилось для вас… Не знаю, как сказать…
Её голос совсем сошёл на шёпот и смолк. Из ямы послышался хрипловатый ласковый голос Цезаря:
— Родная, не говори ничего. Если можешь, протяни сюда свои губки, моя сеньорита, а я как-нибудь дотянусь.
После секундного молчания док Гермиона ответила со звенящими в голосе, как кристаллы льда, нотками:
— По-моему, это немного слишком. Если вы думаете, что вам теперь всё можно, то вы ошибаетесь.
Она ушла, а Цезарь со стоном поник в своей яме. Каспар посмеивался:
— Что, норовистая попалась сеньорита?
— Да уж, с ней так нельзя, — вздохнул Цезарь. Из его ямы слышался треск щетины: он озадаченно скрёб себе затылок.
— Что, получил щелчок по носу, герой-любовник? — не унимался Каспар. — Ты-то, наверно, привык, что девчонки сами тебе на шею вешаются, а? Ты их как орешки разгрызал, а эта не по зубам оказалась!
— Да если бы она была такая доступная, я бы к ней не смог так относиться, как я к ней отношусь, — прорычал в ответ Цезарь. — И всё равно эта сеньорита будет моя. Или она, или никто.