Со мной на руках Эйне ловко приземлилась на подоконник. Самого полёта я не успела почувствовать: он длился не больше секунды. Её крылья сложились и исчезли, и с бесшумностью кошки она спрыгнула на ковёр — на вычищенный мною ковёр! Грязными сапогами! Могу поклясться, что в этот момент мне было всё равно, кто она такая и что она может при желании со мной сделать. Я зарычала и стукнула её по плечу кулаком.
— Что? — удивилась она.
— Ты ужасная, невоспитанная, немыслимая грязнуля! Я два часа чистила ковёр после твоего последнего визита, и пожалуйста — опять следы!
Она смутилась, посмотрела на свою обувь.
— Прости меня… Я уже отвыкла думать о таких вещах.
— У тебя дома разве нет ковра?
Она улыбнулась.
— У меня нет дома.
— Как это? — поразилась я. — А где же ты спишь?
— Где настигнет усталость, там и сплю.
— Значит, ты бродяга?
— Что-то вроде того.
— И давно ты так живёшь?
— Уже и не помню. Чертовски давно. Я привыкла.
— А на что ты покупаешь одежду?
— Я уже давно обхожусь без денег. Я просто беру то, что мне нужно.
— Берёшь? И не платишь?
— Да.
— То есть, ты… воруешь?
— Нет, детка, я просто беру.
Мои мозги были сейчас слишком усталыми и перегруженными свалившейся на меня массой впечатлений, чтобы я могла уяснить тонкую разницу между «воровать» и «брать»; отец и Алла, по-видимому, спали, и мне очень хотелось последовать их примеру. Казалось бы, всё, что случилось со мной в последние дни, не могло способствовать крепкому сну, но вот странное дело: стоило мне увидеть мою постель, как меня тут же потянуло в неё упасть.
— Эйне, прости, я жутко, жутко устала… — У меня вырвался долгий, душевный зевок.
Забравшись под одеяло, я свернулась клубочком. Меня не беспокоил ни затхлый запах, ни пятна на ковре, которые мне снова придётся отчищать; безумный рок-н-ролл на крышах был тысячу лет назад, а Эйне была нарисована чокнутым художником на моём окне. И вся трансцендентная фигация иррационального шизоидного изохренизма. Спать…