Конечно, я испугалась. Так испугалась, что уронила наушники и тут же присела, спрятавшись за батареей. Этим летом стояла палящая жара, и окно было постоянно открыто, но я со страху не сообразила его тут же закрыть.
— А я тебя всё равно вижу, — послышался глуховатый, замогильный голос, который по тембру можно было отнести и к низкому женскому, и к высокому мужскому. Словом, он был какой-то неопределённый.
Я посмотрела вверх и обмерла: жутковатая взъерошенная особа с седой прядью в волосах уже залезла на ветку повыше и висела на ней, обхватив её ногами и руками. С этой новой позиции я была видна ей даже за батареей. Я окинула взглядом комнату в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать как оружие.
— Советую взять табуретку для ближнего боя, — сказала незнакомка, словно прочтя мои мысли, — или швабру, если хочешь меня достать здесь, на ветке. Но я тебе ничего плохого не сделаю, тебе не понадобится отбиваться. Не бойся меня.
Я немного высунулась из-за подоконника.
— Вы… Вы кто?
— Эйне, — ответила она. И пояснила, как будто я могла не понять: — Меня так зовут — Эйне.
Я пробормотала:
— Очень п-приятно… А зачем вы залезли на дерево?
Её серые губы растянулись в улыбку.
— Чтобы посмотреть на тебя. Ты очень милая. У тебя самые красивые ушки в этом доме.
Как ни была я напугана и поражена всем происходящим, всё же я не удержалась от смеха.
— Мне ещё никто не говорил, что у меня красивые уши, — сказала я. — Оригинальный комплимент.
— Это не комплимент, — возразила Эйне. — Это правда. Форма твоих ушей мне очень нравится. Поверь, я кое-что смыслю в этом. Уши — зеркало души, как и глаза.
Я немного осмелела и села на подоконник.
— Вы что, уши у всех жильцов рассматривали?
Эйне отпустила руки и повисла на ветке вниз головой, держась одними ногами. Присмотревшись, я разглядела, что серебристая прядь в её свесившейся растрёпанной шевелюре была действительно седая, а не крашеная.
— Да, у меня было свободное время, — сказала она, скрещивая руки на груди.
— Вы во все окна заглядываете? — спросила я. — Вообще-то, это не очень хорошо — подсматривать за людьми.
Эйне засмеялась глуховатым смехом, от звука которого у меня пробежал по телу холодок. Она вновь ухватилась за ветку руками и переползла на прежнюю позицию, причём спустилась так, как висела — вниз головой. Обычный человек стал бы спускаться по дереву головой вверх, а Эйне сделала это, как муха, которая, как известно, никогда не пятится. Устроившись на ветке сидя, она улыбнулась чёрной щелью рта.
— Ничего себе, — вырвалось у меня. — Вы как будто родились на дереве и всю жизнь провели на них.
— Случается иногда и лазать, — сказала Эйне. — Но я чаще летаю.
Я решила, что она пошутила, но под взглядом тёмных провалов, из глубины которых поблёскивали две искорки, мне становилось очень не по себе. И вдруг она, оттолкнувшись от ветки, сделала длинный прыжок и приземлилась носками сапогов на подоконник. От неожиданности я отпрянула, а она протянула ко мне руку и сказала:
— Не бойся.
Рука у Эйне была бледная, с длинными желтоватыми ногтями, и холодная. Она сидела на подоконнике на корточках, упираясь в него пальцами одной руки и одним коленом, а мне, глядя на её каблуки, вдруг подумалось: как она на таких лазает по деревьям? Она же, притянув меня к себе, стала меня обнюхивать. Это было жутковато и вместе с тем забавно и щекотно, и я засмеялась. Она тоже улыбнулась чёрной щелью рта.
— Скажу правду: не уши твои привлекли меня сюда, а запах, — сказала она. И добавила: — С твоей стороны очень неосмотрительно оставлять окно открытым.
— Почему? — спросила я.
Она смотрела на меня своими тёмными впадинами глаз.
— Могут залететь кровососы.
— Комары? У меня есть от них жидкость, — сказала я.
А Эйне жутковато усмехнулась.
— Нет, от кровососов, о которых я говорю, эта жидкость не спасёт тебя.