Разбудило меня чьё-то тихое всхлипывание. За окном была тьма, а возле меня, уткнувшись лицом в край моей подушки, сидела Карина. Её плечи вздрагивали, и до моего слуха доносились тоненькие всхлипы. Моё сердце ёкнуло от нежной жалости.
— Карина, золотце моё… Куколка! Что ты, не плачь… Всё хорошо.
Она подняла заплаканное лицо, бросилась на меня, стиснула, вцепилась и очень долго не отпускала.
— Мамочка… Мамуля, как ты?
— Да уже почти хорошо, — сказала я. — А ты почему не спишь? Сейчас как будто ночь.
— Не могу… Не могу спать. Мамочка, тебя очень тяжело ранили, и я думала, что ты…
— Ну что ты, родная. Если моя голова на плечах — значит, я выживу. Если бы её сняли — ну, тогда мне конец.
Она осторожно и боязливо положила руку мне на живот.
— Я видела тебя на носилках, всю в крови, — прошептала она жалобно, с содроганием.
— Мне очень жаль, что ты это увидела, куколка, — сказала я. — Не знаю, как это получилось… Была суматоха, и никто не позаботился о том, чтобы оградить тебя от этого зрелища.
Она прильнула ко мне всем телом, прижалась к моей щеке.
— Я бы не смогла пережить это ещё раз, мама…
— Этого больше не будет, малыш. Обещаю.
Её пальцы ворошили мне волосы. Она доверчиво и нежно прижималась к моему плечу.
— Значит, и Гриша тоже поправится?
Признаюсь, моё пронзённое железом нутро слегка ёкнуло, но я сказала:
— Да, само собой. — И поинтересовалась: — Как он там, кстати?
— Он лежит, как пришпиленная бабочка, — сказала Карина. — С таким же аппаратом на крыльях, какой был у тебя.
Я прижалась губами к её лбу.
— Иди, отдохни, моя маленькая. Ты устала, тебе надо поспать.