— Родство в животных предках может предполагать и родство в человеке, — важно заявил Млеткын. — Быть может, русские — это наши дальние родичи, которых мы давно потеряли. Но, — шаман обвел присутствующих взглядом, — разные русские бывают. Те, кто нынче приехал к нам с грамотой, ищут поддержку в бедняках, а иные, кто притаились и ждут удобного случая, чтобы вернуть время богатых и сильных…
— Но почему мы покорно посылаем детей в школу? — заметил Каляч. — Или у нас нет своего разума, чтобы передать его детям? Почему мы не можем сказать просто: не хотим школы, не хотим новой жизни, не хотим вашей грамоты!
— Можно и так сказать, — отозвался Млеткын и посмотрел на сидящего напротив Омрылькота.
Омрылькот ждал от шамана вразумительного слова. Шаман ведь долгое время жил в Америке, он изнутри познал жизнь белого человека, такую загадочную, полную необъяснимых с точки зрения здравого смысла поступков. «Велика ли опасность грамоты? Стоит ли из-за этого ссориться с русскими? Что сулит им призрачная надежда на новую жизнь?» — вот что волновало сейчас Омрылькота.
— Большого худа от познания грамоты не должно быть, — веско сказал шаман и улыбнулся. — Будь я помоложе, может, и сам взялся бы за тонкую кожу, да понюхал, что там интересного. Настоящие белые люди, те, кто держит власть и богатство, весьма искусны в этом… И я полагаю, что главная опасность не в грамоте, а в самих этих людях — в учителе и милиционере, в их мыслях о равенстве и разделении богатств. И самое страшное — это Красная Сила…
Последние слова зловеще повисли в сгустившемся дымном воздухе яранги.
— Красная Сила? — переспросил Омрылькот.
— Да, это худшее, что может прийти сюда. Тогда — всем нам гибель.
— Болезнь какая? — с тревогой спросил Каляч.
— Красная Сила — это вооруженные бедные люди, — пояснил Млеткын. — Те, кто захватил власть в Анадыре.
— Откуда такая сила у бедных? — удивился Каляч.
— Их много — в этом их сила, — заключил Млеткын.
Омрылькот смотрел на шамана. «Да, Млеткын набрался мудрости в стране белых людей. Мудрости, смешанной с хитростью. А это тоже большая сила».
Женщина убрала кэмэны и расставила чашки.
— Какой сахар подавать? — спросила она Омрылькота.
— Давай русский. Он крепкий и сладкий.
Отпив чаю, Омрылькот вытащил тетрадку-блокнот внука и подал Млеткыну.
— Погляди, может, что уразумеешь.
Млеткын небрежно принял блокнот. Он уже успел изучить тетрадки школьников. На каждой было написано имя владельца, а на первой странице обозначен знак «А», похожий на каркас кочевой яранги или же распялку для песцовой шкурки. Племянница Рытыр пояснила, что этот звук получается, если широко открыть рот и как бы застонать от нестерпимой боли.
— А-а-а! — простонал шаман, и все удивленно уставились на него. Омрылькот даже подумал, что старик подавился рыбьей косточкой. Но на лице шамана было не страдание, а лукавство и многозначительность.
— Так звучит знак, обозначенный здесь, — заявил шаман таким тоном, словно отгадывал волю духов. — А тут, — он показал на обложку, — написано имя вашего внука Локэ.
Блокнот долго переходил из рук в руки, и каждый считал своим долгом внимательно рассматривать знаки, обозначающие имя мальчика.
— Конечно, — продолжал Млеткын, — Красная Сила может нагрянуть в любое время, едва только до Анадыря дойдет весть о том, что в нашем селении притесняют большевиков. У них есть такие шесты, с помощью которых они переговариваются на большом расстоянии.
— Машут? — спросил Каляч.
— Нет, птичьим щебетанием, — пояснил шаман. — Тонким птичьим щебетанием. На высокий шест натягивают металлическую бечевку, садятся, закрывают уши кожаными накладками и переговариваются птичьим голосом.
Это выглядело неправдоподобно. Но Омрылькот слушал, подозревать Млеткына во лжи у него не было оснований: с чего это в таком серьезном деле шаман будет выдумывать? Птичьи голоса… Может, это каким-нибудь образом связано с именем самого учителя, с именем, родственным священному Ворону?
— Однако у наших русских не видно шеста с металлической бечевкой и нет накладок на ушах, — заметил Каляч.
— Может, не успели распаковать. Пока надобности нет, — предположил Млеткын.
В чоттагин вошел Локэ. Он аккуратно поставил к стене санки с полозьями из моржовых бивней и подошел к столику. Женщина принесла ему рыбы.
— О чем говорил вам учитель? — спросил его Омрылькот.
— Очень много разговору было, — серьезно ответил Локэ. — Потыр Каколевич говорил, а Тэгрын сильно потел. О новой жизни рассуждали. И если мы будем усердны, то к концу зимы начнем различать знаки и узнавать начертанное.
Локэ рассказывал обстоятельно, стараясь припомнить слова учителя, переведенные Тэгрыном.
— На хорошо выделанных тонких шкурках, сшитых вместе, начертана эта мудрость, как у русских шаманов — попов…
— На попов, что ли, вас будут учить? — усмехнулся Каляч.
— Коо, — пожал плечами мальчик. — Может, и так… Но главное — мы будем делать революцию!
— Что? — переспросил Млеткын.
Он уже слышал это слово. В Сан-Франциско. Американцы много говорили об этом. То, что произошло в России, и называлось этим металлически звенящим словом.
Когда насытившийся мальчишка вполз в полог, Млеткын сказал:
— В Красной Силе много опасного, грозного для нашей жизни.
— Оружие? — спросил Каляч.
— Оружие и у нас есть, — заметил шаман. — Они лишают свободы тех, кто препятствует их делам.
— Связывают или сажают на цепь? — предположил Омрылькот.
— Запирают в сумеречном доме.
— Какомэй![15]—дружно воскликнули слушатели.
— Человек не видит ни настоящего света, ни друзей — его увозят далеко от родной земли…
— Наказание тоской, — уразумел Омрылькот. — Как это жестоко!
— Что же нам делать? — шепотом спросил Каляч.
— Внешние силы могут оказаться на нашей стороне, — важно заявил Млеткын, поймав на себе недоверчивый взгляд Омрылькота. — Проявление внешних сил может быть разным — бедствие какое-нибудь… снежная лавина, скажем… или что другое…
Омрылькоту оставалось только дивиться про себя хитрости шамана: вероломство у него в крови, но настоящей силы нет, потому что Млеткын по натуре человек ленивый.