Романс Наргинау пела с таким чувством, будто понимала, о чем он.
— Знаешь, о чем эта песня?
— Эта песня о любви и цветах, — улыбнулась Наргинау. — Цветы увядают осенью, чернеют, превращаются в прах, их уносит ветер, и только любовь остается, потому что нет такой силы, которая может разрушить ее.
Конечно, это был весьма вольный перевод, но, видно, Наргинау именно так понимала слова старинного романса.
— Ты хорошо поешь, — похвалил ее Сорокин. — Приходи в школу, будешь нам подыгрывать на гармошке, как Драбкин.
— Только я сразу не сумею, как он, — засмущалась Наргинау, явно польщенная предложением учителя. — Мне сначала надо самой выучить песню.
— Ну что ж, так и будем делать.
За чаепитием Наргинау рассказала о своей недолгой супружеской жизни.
— Меньше года мы прожили вместе. Тот, кто навечно уходит в море, оставляет несчастными своих близких.
Наргинау подлила Сорокину чаю.
— Теперь я шью всем в Улаке, — сказала она. И гордо добавила: — Никто еще не превзошел меня в этом! Даже шаман Млеткын заказывает мне камусовые рукавицы.
С северо-западной стороны известий не было — никто оттуда не приезжал. Для жителей побережья Ледовитого океана наступило трудное время: кончались запасы пищи от осеннего забоя моржей, в плотных льдах трудно было найти разводье и добыть нерпу. Белые медведи ушли южнее, где ветер расшатал ледовый покров и кромка чистой воды была недалеко от берегов. В это время людям не до поездок для гостеваний.
После второго урока Сорокин уже мог гасить жирники, и занятия шли при дневном свете. Южные окна оттаивали — в них можно было уже смотреть на лагуну, на дальние холмы и едва очерченный на горизонте горный хребет.
Шел урок русского языка. Сорокин объяснял грамматический род. Он радовался тому, что ученики против обыкновения внимательно слушали, не перебивали его.
— Русские считают, что стол — мужчина, дом — тоже мужчина, а, скажем, крыша дома — женщина, — увлеченно говорил Сорокин, прохаживаясь по классу. — Когда мы говорим о женщине-крыше, то вместо ее названия можем сказать — «она», в то время как стол и дом — это «он»…
— А теперь скажи нам, Кымынэ, кто такой стол?
— Мужчина! — бойко ответила девочка и победно посмотрела на соседа — Унненера.
— А яранга?
— Женщина, — уверенно ответила Кымынэ.
— Молодец, садись, — похвалил ее учитель.
Заканчивая этот урок, Сорокин и не предполагал, какой переполох он вызовет в Улаке.
Ребятишки расходились молча, без обычного оживления.
Унненер медленно шагал по сугробам, силясь осмыслить сказанное учителем. Почему яранга — женщина, а дом — мужчина?
Он оглянулся на школьное здание, внимательно оглядел старый домик — лавку, затем жилище Гэмо с мачтой, едва торчащей из-под снега, потом яранги. Мальчик пытался обнаружить какие-нибудь внешние признаки, свидетельствующие о том, что яранга — это действительно, как сказал учитель, женщина, а дом — мужчина… Ну, хорошо, если дом — мужчина, то почему его крыша — женщина? И как же дверь — женщина, а пол — мужчина? Как тут разобраться? Может быть, взрослые это лучше знают?
Не успел Унненер дойти до своей яранги, как необыкновенная новость уже облетела все селение. Из яранги в ярангу переходила поразительная весть о женских и мужских признаках предметов.
Рычын спросил Млеткына, какое у шамана на этот счет мнение. Шаман, подумав, ответил:
— Настоящая мудрость заметит еще и не то.
— Твое ружье — это мужчина или женщина? — спросил Рычын.
— Конечно — мужчина, — уверенно ответил Млеткын. — Раз оно стреляет — значит, мужчина!
— А копье?
— Уж это точно — мужчина.
— Значит, и ты можешь распознать, что из предметов женщина, а что — мужчина? — спросил Рычын.
— И малый ребенок в этом разберется, — ответил шаман, — то, что сильно и крепко, — это мужчина, а то, что слабо и непрочно, — женщина.
Такое объяснение поначалу удовлетворило всех, но потом люди засомневались: почему же яранга слабее дома? В прошлом году во время зимнего урагана снесло крышу на домике ревкома, разворотило железо у Гэмо, а яранги все уцелели, ни одной моржовой покрышки не унесло в море. Да, это верно, что вельбот — мужчина, потому что он деревянный и не боится острых краев льдин в отличие от кожаной байдары, но все же…
— Ружье — мужчина, — рассуждал вслух Пэнкок, — копье — тоже, но почему яранга — женщина?
— Во-первых, копье и ружье — это существительные среднего рода, — принялся разъяснять Сорокин, — а яранга оттого, что юна женского рода, не становится на самом деле женщиной.
— Какого рода копье и ружье? — переспросил Пэнкок.
— Среднего.
— Что это значит?
— Ничего. Просто это средний род.
— Между мужским и женским?
— Можно и так понимать, — ответил учитель, думая про себя о том, что рановато, пожалуй, начал объяснение грамматического рода, вызвав лишь нездоровое любопытство и путаницу.
— Средний род, — задумчиво повторил Пэнкок. — Это что же, выходит, как Панана?
— Почему как Панана?
— Потому то она ходит на охоту, одевается как мужчина, когда на промысле. И все-таки она женщина, потому что родила детей и говорит на женском языке, — объяснил Пэнкок.
— Нет, Патана — не среднего рода, — возразил Сорокин.
Ответ этот Пэнкока не удовлетворил. Он считал, что его догадка верна, и очень гордился этим.
Средний род принес веселое замешательство в Улак. Многие смеялись, но оказались и обиженные. Неожиданно к Сорокину явилась разгневанная Панана.
— Почему так? — сердито спросила она. — Новая власть защищает обездоленных. Я женщина! Женщина! — несколько раз повторила Панана, наступая на растерянного Сорокина, — и род у меня женский, а не средний!