- Спасибо за заботу... Но если мне хоть когда-нибудь удастся подняться раньше тебя, я покажу, в чем разница между "не шуметь" по-твоему и не шуметь на самом деле.
- Ну если ты встанешь в такую рань...
- Не все рвутся встречать солнце.
- Солнце солнцем, но у нас сегодня вроде бы, назначена встреча.
- Минуточку, я только умоюсь.
Мегера исчезает в комнате, а Креслин, которому больше нет надобности соблюдать тишину, кладет заготовку на плиту и со звоном вбивает железный клин. Прилаживая уже обтесанный камень, юноша жалеет о том, что умения, которыми он владеет, по большей части невещественные - вроде музыки, а то и разрушительные, как искусство лучника и меченосца. Вот если бы он был каменщиком или плотником!..
Скреплять камни раствором уже некогда. Креслин откладывает инструменты и спешит в умывальную. Пол мокрый - Мегера здесь уже побывала. Быстро приняв холодный душ, юноша хватает рабочую одежду в охапку и нагишом бежит в свою комнату.
Когда Креслин, одевшись, выходит на террасу, поджидающая его там Мегера - волосы ее не высохли - замечает:
- Когда ты бегаешь без одежды, это выглядит совсем неплохо.
- Хм... что я могу сказать? Разве что выразить надежду увидеть когда-нибудь в таком виде и тебя.
- Это ты после вчерашнего?
Креслин задумывается, не стоит ли извиниться, но, видя ее улыбку, сохраняет шутливый тон:
- Во всяком случае, я предварительно подумал, прежде чем спросить.
- То, что спросил, - уже неплохо.
- Вот как?
- Ладно, нам пора идти.
Первые полсотни шагов они проходят в молчании. Креслин безмятежно наслаждается утренним солнышком. С гребня холма видна гавань с одной лишь оставшейся у причала поврежденной рыбачьей лодкой.
- Жаль, что этот остров - не более чем прибежище голодающих рыбаков да впавших в немилость придворных, - замечает Мегера.
- Рыбак из меня никудышный, - смеется Креслин, - да и придворный ничуть не лучше. Правда, насчет немилости ты, пожалуй, права.
- Кажется, ты стал... то ли спокойнее, то ли... - она внимательно смотрит на юношу, которого ответственность и работа заставляют с каждым днем выглядеть все более зрелым. - Словно бы ты на что-то решился... Что ты собираешься делать?
Ее взгляд скользит по дороге, спускается вниз, на селение, и возвращается к серебряным волосам над серо-зелеными глазами.
- То, что и говорил вчера вечером. Постараюсь стать тебе другом.
- Я не о себе. Я об острове.
- Мы попытаемся превратить его в место, по крайней мере, пригодное для жизни.
- Мы?
- Именно. В том-то и суть.
- Думаешь, такое возможно? Это не пустая фантазия?
- Думаю, нет. Правда, по утрам возможным кажется все. Бывает, что к ночи то же самое видится по-другому.
Мегера не отвечает. Она замыкается в себе, и Креслин невольно задумывается, не задел ли ее чем-то и сейчас. Однако, так или иначе они идут рядом, не обмениваются колкостями и не отгорожены друг от друга глухой стеной непонимания. По крайней мере в это утро.
LXXXVII
В теплом закатном сумраке Креслин стоит возле каменной ограды террасы и смотрит вниз, туда, где под нависающим утесом тянется белая полоска прибрежного песка. Правда, отсюда береговая линия не видна, но ветер доносит запах влажного песка.
Сегодня волны Восточного Океана ниже, чем обычно, и пенистые буруны набегают на берег почти бесшумно, так что даже в тишине вечера шепоток прибоя едва различим. За спиной юноши чернеет неосвещенная резиденция. И он, и Мегера могут обойтись без ламп, а больше там никого пет.
Когда сумерки делаются еще гуще, Креслин прокашливается и начинает петь.
...И если дерзнешь добраться дотуда,
То кровь твоя утесы согреет,
И тело твое не найдут, покуда
Покуда горы не постареют;
Доколе камень не раскрошится,
Не стают снега, лежащие ныне...
А стражи, которых весь мир страшится,
Пребудут в грозной своей твердыне...
Ощутив чужое присутствие, юноша обрывает песню, оборачивается и видит стоящую на дальнем конце террасы Мегеру.
- Ну, чего умолк? Я хочу тебя послушать.
- Правда?
- А зачем бы я иначе сюда пришла?
У Креслина на сей счет имеются некоторые сомнения, но он, оставив их при себе, прокашливается и продолжает:
...И пока моя песня в глубинах ночи
Не сгинет вся, до последнего слова,
Не дерзнет никто из юношей очи