— Значит, и Гульшагида интересовалась мной? О, боже! Коли так, придется объяснить. Меня из разного теста сваляли, тетушка Фатихаттай. — Юматша сел верхом на стул, принялся бойко объяснять: — На полях бабушкиного Корана записана вся моя родословная: моего отца звали Ахметша, деда — Батырша, прадеда — Бадамша, прапрадеда — Гарапша, прапрапрадедушку — Тимерша, а уж самого древнего «прапра» — Даулетша… На том записи в Коране и кончаются. Когда я, несчастный, появился на свет, родители уже не смогли найти путного имени, кончающегося на «ша». Ткнули в меня пальцем и наугад назвали: «Будь Юглартша». Что означает — щедрый. А в детстве я долго не выговаривал «р». Бывало, спросят; «Мальчик, как зовут тебя?» Я отвечал то «Юмайтша», то «Юмалтша». Постепенно буква «р» выпала из середины слова и забылась. Вот я и стал Юматша. Такова моя родословная… А галстук-то не замечаешь, Фатихаттай?! Новенький, только вчера купил!
— Этот твой галстук увидит и слепой, в точности павлиний хвост!
Юматша погладил по плечу Фатихаттай и только после этого направился в комнату Мансура.
Фатихаттай, качая головой, посмотрела вслед ему. «Нет тебе нужды искать невесту, парень. Кто-то уже вскружил тебе голову, потому и форсишь и болтаешь без умолку…» Она посмеялась беззвучно и направилась в кухню.
Мансур, в пижаме, сидел за книгой. Волосы растрепаны, лицо помято. На работе, — в белой шапочке и в белом халате, при галстуке, всегда аккуратный, подтянутый — он выглядит куда солидней, а сейчас вид у него довольно жалкий.
— Привет другу! — воскликнул Юматша, подняв руку. — Как говаривали древние римляне, «ни дня без строчки», что значит: трудись каждый день!
Мансур встал, слегка потянулся.
— Ты что, разговелся с утра? — сказал он, пожимая Юматше руку. — О чем болтал с Фатихаттай битый час?
— Я, брат, и без рюмки люблю побеседовать с умными людьми… Знаешь, ровно в три на новом стадионе начнется хоккей. У меня два билета. Пойдем? В выходной день надо отдыхать.
Мансур согласился нехотя. Но когда прошлись немного по улице, особенно когда стали приближаться к стадиону, он оживился, с интересом стал оглядываться вокруг. Мальчишкой он часто бегал здесь. Но после возвращения с Севера как-то не приходилось бывать. Умри он вчера — так и не увидел бы, как неузнаваемо изменился вонючий мелководный Булак. Там, где раньше кишела людьми ярмарка Ташаяк, где ютились низкие деревянные домишки, ларьки и палатки, — теперь раскинулась просторная площадь, на которую выходят величественные ворота стадиона; по обе стороны от ворот тянется высокая железная ограда. А там, где когда-то шумел скотный базар, начиная от угла бывшей Мокрой, поднялись высокие каменные корпуса. Простор, ширь, свет.
— О-о-о! — удивленно протянул Мансур. — Кажется, я и в самом деле, как говорит Фатихаттай, начал закисать, не знаю, что творится под боком.
Стадион понравился Мансуру своей красотой, размахом, открывающейся панорамой. Кремль с его высокими белокаменными стенами, остроконечными башнями и каменными зданиями, возвышающийся на горе, подчеркивал неповторимую свежесть вновь созданного района. Было что посмотреть. Но от хоккея друзья не остались в восторге. Обе команды играли слишком грубо. К тому же Казань проиграла.
На обратном пути друзья, пройдя по Кремлевской, повернули на улицу Баумана. Юматша неожиданно засмеялся.
— Чему ты? — удивился Мансур.
— Знаешь, вчера я был у нее…
— У кого? — не понял Мансур.
Юматша подхватил его под руку, заговорщически продолжил:
— У Гульшагиды… Рассказал о твоем настроении, о некоторых благородных глупостях, которые ты наделал…
— Безумец! Кто тебя просил?! — вскричал Мансур.
— А ты не кричи — еще примут за пьяных… Знаешь, что она сказала мне напоследок?.. «Вы, говорит, оказались очень странным послом».
— Жаль, что не дала тебе хорошей затрещины. Надо бы проучить тебя, чтобы в следующий раз не совал нос, куда не следует.
— А откуда ты знаешь, что не следует? — Юматша вскинул черные брови. — Тут, брат, целый клубок тайн. Если хочешь знать, я всего лишь исполнил чужую волю… — И Юматша искоса взглянул на приятеля. Сколько доброжелательного лукавства было в этом взгляде!
— Чью волю? — не удержался Мансур.
— В свое время узнаешь…
Они приближались к троллейбусной остановке. Оба увидели — в троллейбус входит Диляфруз. Юматша, забыв о Мансуре, бросился к троллейбусу, но перед самым его носом дверь захлопнулась. Юматша бил кулаком в дверь, стучал в окно, но машина тронулась. Тогда Юматша бросился на середину улицы, должно быть намереваясь остановить показавшееся такси, но, поскользнувшись, упал. Потом вскочил и все же нырнул в дверцу затормозившей машины. На прощанье он помахал рукой Мансуру.
Мансур недоуменно смотрел вслед автомобилю, пока он не скрылся. Он не сразу понял, что произошло. Потом задумался, сопоставил факты — у него заскребло на сердце… Да, да! Диляфруз не случайно отвергла благородный его порыв… Перед глазами Мансура возник берег Кабана, где они сидели под проливным дождем. Дрожащие губы Диляфруз произнесли: «Я не жертвы хочу! Я хочу любить и быть любимой!» И вдруг Мансур понял, почему так весел и дурашлив сегодня Юматша, почему он, увидев Диляфруз, бросился за троллейбусом… Ага, значит, Диляфруз и подослала Юматшу к Гульшагиде… Так оно и есть…
Повалил мокрый снег. Мансур шагал по каким-то незнакомым улицам, узким переулкам. Куда? Сам не знал. Где-то в глубине души зарождалось смутное, до сих пор не изведанное чувство: было похоже, что он освобождается от чего-то тяжкого и одновременно открывает для себя что-то новое.
— Здравствуй, Мансур!
Услышав кокетливый и укоризненный женский голос, Мансур вздрогнул от неожиданности, поднял голову. Перед ним стояла сияющая Ильхамия — в зеленом пальто с красивым меховым воротником, на голове высокая белая шапка, на ногах белые ботики. Щеки горят смуглым румянцем, — неужели она только что вернулась с юга?.. Впрочем, не все ли равно…
— Сделал вид, что не заметил меня, хотел пройти мимо, — продолжала она все так же кокетливо и укоризненно. — Вот уж не ожидала я, что ты умеешь так важничать. Гордец!.. Ну ладно, предлагаю мировую…
Она с улыбкой протянула Мансуру руку в белой перчатке, ожидая, что он поцелует кончики пальцев, обтянутые прозрачным капроном. Но Мансур то ли не догадался об этих тонкостях, то ли сознательно уклонился, — во всяком случае, он ограничился неловким рукопожатием, заставив Ильхамию слегка поморщиться от боли.
— Простите, Ильхамия, я задумался и действительно не заметил вас.
— Что же это за тяжелые мысли клонят вниз голову джигита? — Теперь Ильхамия уже не могла скрыть обиды, и потому жеманство ее было явно фальшивым.
— Так, жизненные неурядицы, — ответил Мансур, не замечая ни вибраций ее голоса, ни смены настроений.
— Неурядицы?! — Теперь Ильхамия победно взглянула на него краешком смеющихся глаз. — А я только вчера вернулась из Гагр. Признаться, соскучилась по Казани!
— Что это вам вздумалось поехать на курорт в такое время года? — удивился Мансур, упорно не обращая внимания на ее заигрывания.
— Ах, Мансур, не задавай ребяческих вопросов! Для тех, кто умеет и хочет жить по-настоящему, курорт открыт круглый год. Можно ведь не замечать зимы… Что это мы остановились посреди тротуара, мешаем людям? Посидим в садике. Нельзя быть вечно занятым человеком! — Ильхамия уверенно взяла его под руку.
Она говорила без умолку, восторгалась Гаграми, хвалила предприимчивых людей, «умеющих жить», охала, вздыхала над судьбой неумелых и недогадливых. Но так как Мансур слушал равнодушно, она вынуждена была замолчать.
Они все же сели на скамью. Деревья стояли в инее, словно в пышном цвету. Было тихо и тепло.
— Ну, как ваши живы-здоровы? — все еще пыталась завязать разговор Ильхамия. — Я собиралась зайти проведать, да, признаться, терпеть не могу эту вашу полусумасшедшую Фатихаттай. Впрочем, в вашем доме вряд ли кто вспоминает обо мне! — Ильхамия вновь перешла на свой кокетливый тон.
— Нет, почему же, — невольно усмехнулся Мансур. — Фатихаттай нет-нет да и скажет: «Вот хорошо, когда никто не беспокоит по телефону».
— Ты грубиян, Мансур! Невозможный грубиян! А ну-ка, скажи, за что ты меня разлюбил? — играя глазами, Ильхамия посмотрела на него, как бы говоря: «Вот я тебя прутиком!»
— Не знаю, — равнодушно ответил Мансур. И добавил: — Я не знаю — любил ли.
— А я знаю! Все знаю! Нас умышленно разъединили! — быстро проговорила Ильхамия.
— Это что же, очень большое несчастье? Конец мира?
— Не смейся! — уже по-настоящему обиделась Ильхамия. — Это все работа той красотки. Ты знаешь, о ком я говорю. Она хочет сразу поймать двух зайцев. — Голос Ильхамии стал язвительным. — Нет, не выйдет у нее! Как побыла делегатом, сразу слишком многого захотела. Быстренько перевелась в Казань! Подумаешь, общественный деятель! И джизни она сделала предметом насмешек, он только о ней и бредит. И ты из-за нее переменился…
Лицо у Мансура стало серьезным, он покачал головой.
— Относительно вашего джизни ничего не могу сказать, а что касается меня, «красотка» не сделала мне ничего плохого.
— Просто ты упрямый человек, Мансур. И к тому же слепой, ничего не видишь. А возможно — и дурак круглый… Если б я не приняла кое-какие меры…