- И приятеля прихвати, - приказал Таллент.
Медик ухватил мертвого сержанта за ноги и волок всю дорогу до операционной. След крови на пласталевом полу отливал золотом. Бластик Таллент швырнул в нишу. По этому коридору так уж скоро, быть может, и не пройдут. Ведь его все еще ищут там, в городе.
Да, операционной было не миновать.
Таллент отказался даже от местной анестезии. Полулежал на операционном столе и не сводил тупорылого пистолетика с лысой головы кибенского врача. Кибен косо посматривал на миниатюрное оружие, видел крошечные капсулки в гнездышках, зримо представлял себе, как они проходят через обменник, превращаясь в чистую энергию, - и с великой осторожностью орудовал электроскальпелем.
Стоило врачу сделать первые разрезы, как лицо Таллента покрылось крупными каплями пота. Но не от боли. Землянин едва чувствовал, как электрический нож вторгается в его тело. Просто при виде разверстого шрама, своих влажных, пульсирующих внутренностей Бенно Таллент вспомнил ту первую операцию.
Да, многое изменилось с тех пор, как Док Баддер вставил бомбу в тощее брюхо Таллента. Главное - изменился он сам. Одна тропа подходила к концу... и другая начиналась.
Через двадцать минут все было кончено.
Таллент не ошибся в своих расчетах.
При осторожной операции бомба взорваться не могла. Паркхерст особо упоминал о возможности взрыва при помощи искривленного поля гиперпространственной тяги, а также о самодетонации в назначенное время. Но, когда речь зашла об извлечении бомбы кибенами, вожак Сопротивления лишь посулил Талленту быть порезанным на ломтики. Таким образом, быть может, Паркхерст подсознательно оставлял мародеру надежду. Или это был всего-навсего просчет... Так или иначе, операция завершилась успешно. Бомба была извлечена.
Таллент внимательно наблюдал, как врач наводит на рубец кибенский вариант эпидерматора. И все четыре часа, что рана залечивалась, он тоже внимательно наблюдал.
Наконец живот его пришел в порядок. И бомбы там уже не было.
Тогда Бенно Таллент пристально посмотрел на врача и ровным голосом приказал:
- А теперь срасти бомбу с моей культей.
Кибен широко раскрыл темные глаза и стремительно заморгал. Талленту пришлось повторить сказанное. Доктор попятился. Понимал он, что у землянина на уме, - или, вернее, думал, что понимает.
Десять минут и множество болезненных ударов рукояткой пистолета ушло у Таллента на то, чтобы уяснить: дальше кибенский доктор уже не пойдет. Не станет он прививать страшную солнечную бомбу к культе землянина.
...по крайней мере - по собственной воле.
Тут забрезжила идея. И вскоре сформировалась - простая и ясная. А главное - осуществимая. Таллент сунул руку в карман джемпера и достал оттуда один из двух последних пакетиков дури. Потом склонился над измочаленным кибеном и заставил его вдохнуть. Всадил весь пакетик - всю убойную дозу дряни - чужаку в ноздри.
Потом уселся поудобнее и стал ждать. А пока ждал, вспоминал собственное знакомство с дурью.
Мысли обратились вспять, и Таллент вспомнил свою первую безрассудную понюшку, что сделала его законченным наркоманом. Одного раза вполне хватило.
Когда медик очнется, он тоже будет наркоманом. И сделает все что угодно - только бы получить от Таллента последний пакетик.
Землянин понимал, что богом ему больше не быть.
По крайней мере, пока не разыщет еще дури. Но то, что было у него на уме, вполне этого стоило. И даже с лихвой.
Таллент ждал, зная, что им не помешают. Его по-прежнему ищут, но излучение корабля собьет с толку патрульных роботов. Пока что он в безопасности. А когда доктор очнется, он сделает все, что нужно Талленту.
А нужно было Талленту только одно.
Чтобы солнечная бомба была сращена с его культей.
Чтобы он мог в любую секунду ее взорвать.
Боли не было. Та самая сила, что распылила руку Таллента на молекулы, умертвила нервные окончания. Теперь бомба была слегка вделана в плоть на конце обрубка- И снабжена простеньким проволочным контактом, что должен был замкнуться при следующих обстоятельствах:
а) если Таллент сознательно решит взорвать бомбу;
б) если кто-то против его воли попытается бомбу удалить;
в) если он умрет и его сердце остановится.
Кибенский доктор замечательно справился с ответственным заданием. Теперь же новоиспеченный наркоман весь скрючился и затрясся, жалобно стеная и моля Таллента о последнем пакетике.
- Конечно-конечно, приятель, этот дозняк твой. Таллент держал пакетик двумя пальцами - так, чтобы доктор одновременно мог видеть и дурь, и пистолет. Но чуть погодя. Сперва ты отведешь меня наверх повидаться с твоим командиром
Золотистые щелки глаз кибена широко раскрылись. Он силился понять, о чем говорит землянин. Доктору казалось, он знает, что нужно этому человеку. Избавиться от бомбы и покинуть Планету Мерта. Но теперь...
Кибен испытывал страх и недоумение. Что за ненасытный червь его гложет? Почему каждый нерв как оголенный провод? Во всем виноват землянин. И откуда такая уверенность, что белый пакетик на время успокоит страшного червя?
Несчастный доктор едва помнил, как вел землянина, куда тому было нужно. Потом поднял взгляд - и перед кибеном оказался его изумленный командир, гневным голосом требующий объяснений. Хотя никаких объяснений на самом деле и не требовалось.
А потом, прямо на глазах у доктора, Таллент поднял пистолет и выстрелил. Выстрел снес командиру полголовы - его развернуло вбок, и клочки мозга забрызгали иллюминатор. Потом тело рухнуло на пол и прокатилось чуть ли не до спусковой шахты. Пройдя мимо доктора, Таллент спокойно подпихнул труп дальше. Тело на какой то миг словно зависло в воздухе - а потом, будто камень, ухнуло в колодец.
Теперь оставалось сделать всего один шаг.
Пристально разглядывая доктора, Таллент подошел к нему поближе. Да, кибен как кибен. Чуть ниже их среднего роста, с заметным брюшком и еще более заметной лысиной. Еще пара лет - и на черепе ни волоска не останется.
Золотистая кожа кибенской расы. Волевое лицо. Да, пожалуй, волевое. Если не считать непрестанного тика левой щеки и нижней губы. И фирменного клейма дури вокруг рта и глаз. Милейший доктор отныне был наркоманом. Таллента это вполне устраивало.
Он даже находил какое-то удовлетворение в том, что так легко приспособил этого инопланетника к своему замыслу. А все события вчерашнего дня и сегодняшнего теперь, когда они миновали, - казались Талленту вдохновляющими.
По-прежнему не сводя глаз с лица кибенского доктора, Бенно Таллент покопался в самом себе. И нашел, что плохое в нем - причем он первым признавал, что оно в нем куда глубже любых наносных пороков, - ни капли не изменилось. Не стало хорошим. Пройдя такие испытания, Таллент не смягчился, не стал выдержаннее. Он стал только сильнее и жестче. Плохое в нем выпестовало самое себя.
Долгие годы просьб и пресмыкательств, пронырства и шельмовства сила зла в Талленте как бы переживала юношество. А теперь достигла зрелости. Теперь у него появились и цель и направление. Трусом он уже не был, ибо лицом к лицу встретился со всей смертью, какую только мог обрушить на него мир, - и одолел ее. Он одурачил землян и посадил в лужу кибенов. Обставил солдат в поле и математиков в бункерах. Он пережил и бомбу, и кибенскую атаку, и ночь ужаса, и все, все остальное. Прошел и Болота, и поля, и город. И добрался, куда хотел.
Сюда, в эту каюту флагмана.
Но он уже не был тем Бенно Таллентом, которого не далее как вчера засекли за обшариванием карманов мертвого лавочника. Теперь это был совершенно другой человек. Человек, чья жизнь пошла на единственно возможный для нее поворот, ибо другой поворот - смерть - оказался чужд ее обладателю.
Наконец Бенно Таллент подтолкнул доктора вперед - к блокам управления.
Потом помедлил и снова повернул к себе трясущегося наркомана. Еще раз посмотрел на золотистые щелки глаз, на все золотистое лицо и с неизъяснимым удовлетворением заключил, что не питает ненависти к кибенам. Хоть они и стремились отыскать его и распороть ему брюхо. Нет, он любовался ими, ибо они тоже были заняты добыванием желаемого.
Нет, Таллент не питал к ним ненависти.
- Как тебя зовут, старина? - бодро спросил он у доктора.
А тот снова поднял трясущуюся руку со щупальцами на концах, чтобы молить о последнем пакетике. Таллент ударил по руке. Ненависти-то он, положим, не питал, но места симпатии тоже не было. Никакой любезности и сострадания. Все это сожгло адово пламя в полуразрушенном небоскребе, вытравила жестокость его собратьев-землян. Да, Таллент стал жестче. И наслаждался этим.