- Шуламит - не Шуламит, что за дурацкие вопросы? В чем дело?
- Мало даешь! - Саша усмехнулся.
- Назови свою цифру!
- Меньше десяти миллионов взятки не беру.
- Ты идиот! - вскричал директор.
Саша положил трубку и помчался к Дову, дал ему прослушать запись на магнитофоне. Дов крякнул, закачался на стуле, воскликнув, что нет предела сашиной наивности! Устало объяснил Саше, что запись эта в Израиле ничего не стоит, потому этот Виноград и не боится, что его запишут. Здесь это принято, шантаж в Израиле не преступление. Это - слова. Он ведь никого не зарезал. Подделал документ? Принял в банк явную подделку; ну, и что? Обычное дело. Подай в суд.
- Но ведь банку придется платить неустойку?! Это миллионы.
- Не банк будет платить, а те, кто нанял этих мазуриков. Раз они себя так ведут, значит, им выгодно.
Саша вышел от Дова, уселся на влажной ступеньке. Сидел до тех пор, пока Дов не наткнулся на него.
- Ты что, Сашок?! Саша обхватил голову руками.
- Бандитский мир! Куда идти, Дов?!
Глава 5(19)
"ШМА ИСРАЭЛЬ"
"Как жить в этом бандитском мире? Как спасти людей, поверивших ему? Гершовичу не хватило "машканты", его жена продала браслет, оставшийся от прабабки - единственную фамильную драгоценность. И теперь они едут... в никуда?!" - Саша шел от Дова домой в твердой решимости изобличить воров. Немедленно! Спасти "амуту" может только общественный скандал... Но как привлечь внимание газет, объевшихся "воровской тематикой". Еще одна статья?.. Было это, писал! Начать бессрочную голодовку? Было это, голодал! Всё было!..
Несколько дней назад Саша был свидетелем разговора в ешиве об израильских выборах. Один из профессоров-американцев, проживший в Израиле тридцать лет, сказал, что он никогда не голосовал, так как он не гражданин Израиля. Он получил статус постоянного жителя страны, называется "Тошав кева".
Тогда этот разговор скользнул мимо сознания, а ныне вспомнился, надоумил - он, Саша Казак, бывший узник Сиона, отказывается от израильского гражданства. Всё! Он приехал не к ворам, а на Святую землю. Мимо этого газеты не пройдут, заинтересуются мотивами, а он не скроет: отринул воровскую власть -"мединат Исраэль", чтобы вернуться в страну - "эрец Исраэль".
Сказано - сделано. По дороге в министерство внутренних дел Саша, на всякий случай, заехал к Дову. Показал свое заявление.
Дов помолчал в нерешительности, сказал, что он в таких делах полный нуль. У него ни с Сарой Борисовной, ни с МВД горячей любви никогда не было. Знает лишь, что в семидесятые первогодкам, выезжающим "за пределы", выдавали не "даркон", израильский паспорт, а "лессе пассе" (laisser passer), вид на жительство. Объясняли, это еще не гражданство...
- Значит, в первый год есть право выбора?! - воскликнул Саша обнадеженно. - Я здесь как раз год без одной недели. Надо торопиться.
Израильское Министерство внутренних дел, в отличие от Союза, дворцов не занимает, скромно прилепилось позади чинного, из гладкого серого камня, Иерусалимского почтампта. Не сразу и отыщешь. В коридорах министерства прохладно и тихо. Будто ты и не в Израиле. Тоненькая, как девочка, чиновница в бежевом беретике и платье до пят, тихая, похожая на мышку, выслушала Сашу и отправила его на второй этаж, в отдел виз. Там его приняла женщина поживее, наряднее, вокруг нее тонкий аромат французских духов, вежливо попросила паспорт, но, едва увидела красный, серпасто-молоткастый, преобразилась. В голосе ее зазвенел металл:
- Статус "Тошав кева"?! Русским это не положено! Это только для американцев, англичан...
- Как вы сказали?! - Саша откинулся на спинке стула. - Русским - шиш с маслом! Это и называется израильской демократией?!
Чиновница поднялась, исчезла в дверях начальника. Вернувшись, "отфутболила" гражданина Казака туда, откуда он пришел, - к "мышке", которая пожала плечами, заявила, что она не вправе...
- Обратитесь в Министерство иностранных дел, они дадут отношение.
И пошла писать губерния. Прерывалась лишь на праздники. А тут как раз праздник Пурим в честь спасенья евреев от библейского Амана, веселое гулянье на улицах Иерусалима, где все, кому не лень, бьют тебя по голове молоточками из пластика.
К большому начальнику на улице Гиллель Саша смог попасть лишь через три недели. Начальник в нарядной, с цветным ободочком, кипе выслушал Сашу, и щекастое безглазое лицо его стало каменным. Наконец, он признал неохотно, что такой статус действительно существует и получить его можно. Процедил сквозь зубы: -Но, в таком случае, вы должны отказаться и от гражданства и от звания оле. Со всеми материальными последствиями. Идите!
Однако богобоязненная честная "мышка" из русского отдела с начальством не согласилась. Объяснила Саше, что статус "Тошав кева" позволяет иметь все права репатрианта. И деньги возвращать не надо. А размашистая резолюция начальника ее просто возмутила.
- При такой резолюции Израиль вас больше никогда не примет. Вы останетесь в нашем компьютере, как обманщик, - И порывисто подняла телефонную трубку. Из ее тихой беседы с улицей Гиллель Саша понял, что начальник изложил в своем заключении дело так, будто не Казак отказывается от гражданства, а само Министерство лишает его чести быть гражданином Израиля, как авантюриста, сообщившего о себе неверные данные...
Начальство согласилось, в конце-концов, резолюцию изменить, однако Саша к богобоязненной честной "мышке" почему-то больше никогда не попадал. Когда явился в русский отдел в назначенный день и час, очередь занимали к неведомой ему грузной даме с седой прядью в пышной прическе.
Что говорить, не понравилась ему дама с седой прядью, давняя репатриантка с юга России, судя по выговору. У нее было брежневское "г" и настороженное безулыбчивое лицо судебного чиновника, для которого каждый человек - подследственный или, в лучшем случае, свидетель. Перед ней сидела старая еврейка в мятой шляпке и плакала. Рассказывала сквозь слезы - ей не верят, что она еврейка. Между тем, ее родители похоронены на востряковском еврейском кладбище.
- Хде именно? На каком участке? - перебила ее дама резким голосом.
Просительница показала фотографию могилы родителей, но дама отвела снимок движением руки, заключив тоном окончательного приговора, что это участок захоронения сороковых годов, и она в просьбе отказывает. - Хто следующий!
Следующим был Саша. Он размышлял в этот момент о том, в каких государствах в двадцатом веке возможен такой разговор? Только в Союзе и в гитлеровской Германии. Там было жизненно важно доказать что ты, боже упаси! не еврей, и еще в Израиле - тут тоже самое, только наоборот: не сомневайтесь, еврей я, еврей! Утешит ли старушку, что она жертва не расизма, а своих дилетантов-законодателей, на которых молится?
Выслушав Сашу и повертев в руках бумагу с заключением начальства, она произнесла с едва уловимой насмешкой, что от армии этот статус не освобождает. - Будете служить, как миленький!
Лицо моложавого просителя не стало разочарованным, напротив, он улыбался, будто его наградили орденом, и она добавила возмущенно: - Моя бы воля, я, никогда б не позволяла никаких выкрутасов. Вы приехали сюда зачем? Получить наши деньги и обмануть государство! Верните "корзину" оле! Всё до копейки!
- Мадам, - произнес Саша учтивым голосом. - Еще римляне говорили - dura lex sed lex. Жестокий закон, несправедливый, дурной, но - закон. С пятьдесят второго года dura lex на моей стороне, извините...
- Хто вам рассказал?! Откуда знаете?.. И вообще к чему вам это, молодой человек?
Саша взглянул на бледное грубоватое лицо чиновницы, которой даже очки в массивной роговой оправе не придавали интеллигентности, и ответил, не повышая голоса:
- Не хочу быть гражданином в государстве воров!
- Что-о?!
- В банках - воры, - продолжил Саша с прежним спокойствием, - в складах Лода - воры. Многолетние, патентованные! А вы, представители государства? Вы уважаете мои законные человеческие права? Ни один "олим ми Руссия" не знает о статусе "Тошав кева". Он, де, только для "белых людей"... Напечатано, говорите? Где? Так ухитрились напечатать, что никто и понятия не имеет-прячете закон под подушкой. И это не все! Ваш начальник с улицы Гиллель, "твердый законник" пошел на прямую фальсификацию, - пытался представить меня жуликом, обманщиком. Дать русскому олиму "тишав кеиа" - это прецедент. Боитесь прецедента, как я понимаю?
Чиновница, наконец, обрела дар речи:
- Человек три месяца в стране, а ему, видите ли, уже всё известно!
- Почему три месяца? - удивился Саша. - Больше года! Но заявление подал во время...
- Теудат зеут! - Окрик часового прозвучал в ее голосе. Саша положил на стол теудат зеут - внутренний израильский паспорт. Дама взглянула на документ и отшвырнула его. Текст закона произнесла тоном, в котором звучали торжество и брезгливость:
- О статусе "Тошав кева" имеют права ходатайствовать лица, которые находятся в стране менее трех месяцев. Всё! Хто следующий?
Саша вышел из министерства оглушенный, несчастный, повторяя про себя "Капкан! Куда ни шагни - капкан!" Двинулся по улице, не разбирая дороги. Только подойдя к Яффским воротам, понял, куда его несут ноги.
Вечер был ветреный и пока спускался к "Котелю Маарави" -Западной Стене Храма, продуло до костей. Пальцы скрючило. В голове никаких мыслей, только ощущение беды. И своей вины. Облапошили, общипали, как куренка. Что он скажет Гиршовичу и всем остальным Гиршовичам из "амуты"? Что бросился в воду, не разведав броду? Одеревенелые губы пошевелились. Не сразу дошло до сознания, что в нем ожили строки из "Кетувим" - писания, которые Саша предпочитал всем молитвам и повторял все годы суда и тюрьмы, когда предали его, казалось, самые надежные: "Ибо что получает человек от всего труда своего. Ведь все дни его - страдание, и дело его - огорчение, даже ночью нет сердцу покоя..." Усмехнулся над собой - "Плач Ярославны на стене в Путивле"
"Коэлет" предлагал именно то, чего был лишен всегда и о чем мечталось: "Лучше горстка покоя, чем полные пригоршни суеты и погони за ветром..."