- А женщины-психологи существуют? - Спросила Софочка, зардевшись.
- Вот Ревекка - пожалуйста, - напомнил Дов.
- Я не психолог, - возразила Рива. - Я даже своего мужа понять не могу.
Посмеялись. Аврамий протянул Софе листок. - Вот телефон, девочка. Ответит святая женщина - профессор Катаева - Венгер из Москвы. Она почти ослепла, иврит изучает по системе Брейля, но дежурит у телефона, как и я.
Софочке хотелось позвонить этой женщине немедля. Помнила об этом и в те часы, когда пришлось, схватив подушку, бежать в изолированную комнату и задыхаться там под вонючей резиновой маской: "Бож-же ты мой, как все сложно, саму себя не поймешь!" Смятение охватило Софочку, когда к дому подкатила машина с фарой, привязанной проволокой. Она увидела машину через окно. За рулем сидел Эли в пижонской кожаной куртке. Вместе с ним вылез рыженький веснушчатый мальчик в спортивной кепочке с длинным козырьком и женщина лет тридцати в модном пальто с широким, ярко-синим
шарфом почти до земли. Оказалось, Эли привез не женщину-психолога, как померещилось, а свою дочь и Енчика, внука. У Енчика было заплаканное лицо. Софочка провела всех к профессору и вернулась к столу, где начинался какой-то необычный разговор.
- Как ваш муж, Ревекка, при своих знаниях, связях в научной мире и остром понимании людей не смог а России отбиться от шпаны? - басил Дов, подавая Риве хлебницу со свежей халой. - И смириться с судьбой неудачника-изгнанника?
Рива смотрела на Дова молча, улыбаясь своим мыслям, затем заговорила в обычной певучей и медлительной манере.
- Я вам так скажу, Дов. Вы по своему правы. Лучше бы Аврамий грузил в порту уголь или чинил самолеты, чем так нерасчетливо тратить себя. С другой стороны, я его за это и люблю. За то, что неудачник. Серьезно! Что вам сказать, Дов, самые нужные России люди - неудачники... У вас в глазах сомнение? Я так горевала, когда меня турнули на Сахалин, что меня сбила машина. Последние слова, которые услышала, лежа на носилках, в Боткинской, были "Ну, вот, еще один летальный случай сегодня". Это произнес усталый мужской голос. А ответил ему молодой, женский - "Готовьте дефибриллятор! Так вот, дефибриллятор - для электрического разряда на сердце мог изобрести в тридцатые годы только гений. Этим гением был щуплый, застенчивый мальчик с необычно яркими, умными глазами, с которым мы вместе учились. Фамилия его была Гуревич, а звали мы его Змей Гуревич, из завистливого восхищения. У него были золотые руки, - открытие нашего Змея все сочли бредом сумасшедшего, и даже великий Вишневский презрительно отозвался об изобретении Гуревича, заявив, что ему лично известен лишь один случай воскрешения человека, - он имел в виду библейского Лазаря.
Гуревич бедствовал, вздрагивал при любом стуке в дверь, ждал ареста, поскольку был любимым учеником Лины Соломоновны Штерн. Что вам сказать, Дов, теперь без дефибриллятора нет ни одной неотложки во всем мире. В медицинских учебниках написано, что Гуревич - отец реанимации. А была у этого отца слава? Нобелевская премия? Человеческая жизнь? Проходил всю жизнь в обтрепанных брюках - типичный неудачник.
Скажете, это особый случай - мальчик из разоренного еврейского гнезда? Я вам так отвечу на это, Дов. Дело не в "пятом пункте". Володя Демихов, который пересадил собаке вторую голову, был русак из русаков. Совет мудрейших института Склифосовского поднял его насмех: собака о двух головах?! Кому нужны эти идиотские сенсации - бредятина! Но одному человеку это было нужно. Он бросил международный конгресс медиков, который в те дни проходил в Москве, и всё время проводил в подвальной каморке Володи Демихова.
Этот человек был хирург из Южной Африки Кристиан Бернард. Обо всем расспросил Володю, все записал, а через два года прогремела на весь мир сенсация о первой в мире пересадке сердца, произведенной Кристианом Бернардом. Недавно Володя Демихов прислал Аврамию свою фотографию. Горько на нее смотреть: спившееся лицо, потухшие глаза. Жизнь ученого не удалась. А если б я поведала вам и историю моего шефа Бутенко, успешно лечившего астматиков...
-То-то Наум мне все уши прожужал, что вы его спасли!
- Наум - человек увлекающийся... Нет, Дов, это выдумка, хотя и лестно слышать. Скажите, кто станет внимать словам сумасшедшей старухи?
Дов улыбнулся: Ревекку с ее огненным взором и балетной плавностью движений старухой назвать было трудновато. - Я могла бы перечислять великих российских неудачников до утра Дов. Так вот Аврамий в этом ряду. В России стоит любить только неудачников! - И они одновременно засмеялись. Софочка поглядела на них и улыбнулась.
Из комнаты профессора вышли Эли и Ёнчик. Глаза у Эли сияли. Софа, человек любопытный, выведала все же: мальчика привозили на освидетельствование: отец Ёнчика, Гади, предположил, что Ёнчик так же болен, как и бабка Галия, это у них в роду. Выяснилось, Ёнчик был в деда, который, не считая давнего микроинфаркта, никогда ничем не болел.
Они сидели в гостиной, Эли и Ёнчик, обнявшись. Оба носатенькие, патластые, точно с кострами на голове, совершенно здоровые. "Рыжики вы мои", умилилась Софочка.
Она не спала до утра. Хотя в ту ночь ни "Скадов", ни далекого зарева не было - глаз не сомкнула. Ночью решила открыться дяде Аврамию: "Разве у меня запутаннее, чем у других? На сашином "кикаре" добрая половина матери-одиночки".
Как только Аврамий и его жена проснулись, зашлепали по каменному полу тапочками, Софа выскользнула из-под руки похрапывающего Дова, согрела кофе, принесла поднос с завтраком в комнату Аврамия. Когда Рива спустилась вниз и профессор остался один, Софочка собралась с силами и открылась: никакие "Скады" ее не беспокоят: что она, грома не слышала?! Дело в том... - Опустив глаза, она объяснила, что... живет с Довом. "Сама к нему пришла, не думайте!.. Так вот и пришла. Наврала, что ей двадцать. Дов ее спаситель, а Саша говорит, что любит и предлагает выйти замуж. - Расхрабрившись, призналась в своих сомнениях: с Сашуней у нее есть будущее, семья, дети, но как можно оставить Дова? Это было бы предательством. Думаете, нет? "О, дети Сыча! - Аврамий улыбнулся
Софочке, сказал, чтоб не торопилась замуж. ("Отец на его месте смазал бы мне сейчас по физиономии", - мелькнуло у нее.) - Кого полюбишь, за того и выходи. Не забудь позвать старика на свадьбу. С "хупой" справите или без "хулы", все равно, приду...
Встретившись чуть позднее с Сашей, сказал шутливо: - Механик не гони картину! Дай Софочке разобраться в самой себе.
В это утро Аврамий договорился с Довом, что Ревекка пока останется у него: к сыну поближе, от "Скадов" подальше. И попросил довезти его до автобусной станции. Дов не хотел отпускать старика: - Добровольно под "Скады"? Как это понять, профессор? Переждите здесь. Возьмут штурмом Багдад, тогда и двинетесь.
- Мои больные в Тель-Авиве. Звонить оттуда в Иерусалим -шекели требуются, - ответил Аврамий, надевая зимнее пальто с потертым воротником. У моих пациентов в карманах не звенит.
Ревекка остаться в Иерусалиме тоже отказалась. Уехала вместе с мужем.
- Ну, вот, кажись, всех знакомых излечили, - сказал Дов, проводив семейство Шор. - Поживем, Софочка, спокойно.
Не тут-то было. Прозвенел звонок, подошла Софочка. Сказала уверенно:
- Вам нужен психолог. Он теперь снова в Тель-Авиве, запишите его номер. - И положила трубку. Через минуту снова раздался звонок - тот же голос.
- Дов! - Софа резко повернулась. - Какая-то ненормальная - тебя!
Дов взял трубку и открыл от изумления рот, точно звонок был с того света. Голос был тихий, придавленный, вроде из погреба, но очень знакомый вспомнил это голос Сусанны, "Сусика", дочери дяди Исаака-воркутинца, у которой был прошлой зимой. Сейчас она звонила из аэропорта Лод: прилетела в Израиль.
- Насовсем! - вскричал Дов радостно. - Почему из Москвы не предупредила?.. Не пробилась? Похоже на них! Вернулись, значит, все дети Исааковы? Всё семейство! А сын где? Поэт Илюшка?.. Что-о?! Никуда не отлучайтесь! Еду! - Крикнул Софе, чтоб приготовила комнату, в которой работал Аврамий. У дверей становился:
- Зайка у нее - твоя ровестница, возьмешь к себе.
Они стояли у аэропорта, на Круглой площади, где покрикивали гортанно, разбирая пассажиров, зазывалы - шоферы такси. Поток прибывших вываливался из таможни. Мужчины в зимних пальто, полушубках и сапогах, дети в меховых шапках. "Сибирия", как говорят израильтяне.
"Аврамий прав, - мелькнуло у Дова. - "Скады" русскому еврею не помеха".
Сусанна Исааковна в стареньком габардиновом плаще, Зайка в беличьей шубке и долговязый сутулый Вениамин, муж Сусанны Исааковны, в кроличьей шапке с болтающимися ушами, стояли в стороне от потока, сиротливо жались друг к другу. Два чемодана, сумка - все имущество. Да противогазы - выдали вместо цветов. Дов не видел Сусика около года. Мог бы и не узнать: сгорбилась, лицо пожухло. Старушка. Больна, что ли? Обнялись, кинули вещи в машину. Расспрашивать не стал. Знал уже, сына ее Илюшку выкинули из окна казармы, с третьего этажа. Сказал Сусику, что едет в Иерусалим, к нему, и чтоб она ни о чем не беспокоилась. У дома, притормозив, спросил все же: -А следствие было?
Сусанна Исааковна прошептала: - Было. Сами выкинули, сами расследовали. Назвали "дедовщиной". Слыхал такое слово? Все самые святые русские слова испохабили. От матери произвели "матерщина", от деда - "дедовщина".
Сусанна Исааковна была плоха, и Дов позвонил Аврамию.
... Как в воду глядел Аврамий. Только вернулся в Тель-Авив, сообщили ему, что все русские дипломы и звание профессора государственная комиссия признала. И, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, профессору-психологу предоставили кабинет в здании городской мэрии.
Выслушав рассказ Дова о Сусанне Исааковне, он сказал, что тут, скорее всего, ничем не поможешь, но... завтра он приедет.
Война окончилась. Дов, переселив Сашу в прорабскую ("Земно берегите!"), повез семейство Сусанны Исааковны к Красному морю, где потеплее. Чтоб отвлеклись, отошли от бед. У Зайки глаза, вроде, стали оживать, светлеть, а Сусанна попрежнему хмурится.
После ужина, когда осталась вдвоем с Довом, принялась рассказывать словно для самой себя. Дов наклонился, чтоб все слышать.
- Нет мальчика. Остались стихи, - звучал голос Сусанны. - Его друзьям, у Илюшки всегда было много друзей, удалось кое-что напечатать. В московских газетах, в газете города Жуковского. Затем собрали книгу. Пытались издать, да только кому в Москве сейчас до стихов!.. Привезла рукопись сюда. Нет, он в поэты не готовился, он поэзией жил. А поступать собирался в медицинский. Казалось бы, вне его интересов. Но было в его натуре. Он даже кошку, которая его исцарапала, не разрешил бить. Жило в нем это... От медвуза отогнали палкой: пятый пункт, а в армии... прости, Дов, не могу об этом говорить. Могли спасти, но не дали самолета, чтоб отправить в московский госпиталь.
В исхудалой, дрожавшей руке держала переплетенную рукопись. Машинально перелистывала странички. И вдруг прочла со слезами на глазах:
"Ты кому-нибудь нужен?
Да нет, я, как снег...
На санях и на лыжах по мне веселей. Я растаю весной, я умру через год
В вашей памяти - снег прошлогодний И лед."
А ведь он хотел уехать, Дов. Это я, идиотка, не хотела. - Она зарыдала. Продолжала, всхлипывая: - Илюшку не спасли, Зайку привезла. Дов, все идеи умерли. И желания тоже. Осталось одно - спасти дочь...
Недели через две Дов отправил Сусанну Исааковну и ее мужа-инженера, тихого, пришибленного несчастьем добряка по мисрадам. Правда вначале звонил, просил позвать к телефону кого-либо из алии семидесятых, и всё устраивалось. Тогда же выяснилось, что, хотя Сусанна Исааковна по возрасту могла получать пенсию, никакой пенсии ей не дадут - по закону. Дов не поверил, отправился в мисрад. Объяснили, что муж Сусанны моложе ее на восемь лет. Когда он дорастет до пенсии, тогда и ей полагается. Не верите? Таков закон. Остался со времен Оттоманской империи. Женщина в семье - приложение. Хозяин - муж.
Сусанна Исааковна восприняла дикую весть отрешенно. Лишь усмехнулась. Испугалась Софочка: "Бож-же ты мой! Что в этом психованном мире происходит... В Израиле мне "хупы" не будет. А без "хупы", вроде, и замуж не выходишь. Законы Русской империи. Да нет, Римской? Или какой-то Оттоманской;.. Ой, Софка, от добра добра не ищут. Ты теперь не одна. Сашку гнать сразу, чтоб не искушал. И ни о чем не думать, а то вляпаешься в законы этой Оттоманской империи - пропадешь! Разотрут по стенке, вместе с сыночком".