Дов, ни слова не говоря, повел гостя в буфет. И сам проголодался, да и его подкормить надо.
- Слушай, Виктор, - по пути спросил Дов. - В Союзе, судя по всему, "ночь длинных ножей", а в перспективе "окончательное решение еврейского вопроса"?
- Как, в перспективе?! Столица забита беженцами. Помедлишь, и тебя накроет...
- Значит, ничего нового?
- Нового?.. Дичаем помаленьку. Все новое - у вас. Не поняли? Вчера встретилась советская делегация с главой Сохнута Симхой Диницем. Наш руководитель, Членов его фамилия, видели его? Невысокий такой, говорливый шустрик. Передал Симхе Диницу наш общий плач: "Вы нас всегда хорошо принимаете, спасибо, но, когда мы приезжаем в качестве репатриантов, увы, совсем другая картина..." И перечислил кое-что, известное нам из писем отсюда... Симха Диниц нашу общую клизму "не заметил", - начал сыпать о едином народе, о величии момента. Забыл он, что ли, что мы советские? Я с рождения перекормлен общими словесами. Меня рвет от них... В фойе Конгресса, прежнего, московского, вы обронили памятную мне фразу: в Израиле бороться за свои права труднее, чем в Москве. Бьешь, как в сырое тесто. Тогда не постиг, а сейчас начал понимать...
Когда, позавтракав, вышли из кафе, навстречу, по боковой эстакаде концертного зала, двигался вразброд армейский оркестр, волоча футляры с инструментами. Солдаты торопливо жевали, направляясь к своему автобусу: парадная часть, видно, была завершена. Дов подумал, это хороший признак: на многих подобных тусовках фанфары и медные трубы были главными действующими лицами с первого часа до последнего, а тут выслушали их и сразу приступили к делу.
У дверей зала раздавали наушники - перевод на шесть языков. Как в ООН. Взял и Дов, прошел в концертный зал.
Любил Дов этот прохладный, с высоченным потолком, иерусалимский концертный зал Беньяней Аума. Похаживал сюда на знаменитых гастролеров. Однажды, уже во время войны, когда был концерт Исаака Стерна, прозвучала тревога. У Стерна смычок из рук не выпал. Зрители надели противогазы и... продолжали наслаждаться скрипичным концертом. Славный зал! Есть что вспомнить!
Сбоку сцены объявление: какой язык на каком канале зазвучит. Дов послушал ивритского переводчика, затем переключил на русского. Ему казалось, сохнутовский вождь Симха Диниц, как многорукий бог Шива, одновременно и председательствует на Всемирном Еврейском Конгрессе, и стоит, в разных лицах, на трибуне: одни и те же общие словеса о еврейском единстве и историческом моменте взлетают, как мыльные пузыри, и тут же лопаются с громким, усиленным микрофоном хлопком, не оставляя следов. Тонко, по традициям Востока, польстили Бронфману, лягнув все прежние составы Еврейских Конгрессов, которые, как пошутил председательствующий, были недостаточно еврейскими.
Когда назвали имя очередного оратора, какая-то молодая, спортивной выправки дама в строгом костюме "бизнес-леди" быстро подошла к названному и повела его к трибуне, шествуя перед ним, ик герольд. А затем сопровождала на обратном пути, до места, словно в зале таилась угроза.
Так же, -и туда, и обратно, - провели и следующего. "Странный ритуал. Знак особой чести, что ли? - подумал Див недоуменно. Он не обращал внимания на эти "новшества" до тех пор, пока слово не взял известный узник Сиона Гилель Бутман*, попавший "за решеты" в связи с самолетным делом. Бутман произнес по адресу властей несколько фраз не вполне почтительных. Он вспомнил, что когда его друзья запросили согласие Израиля на "операцию "Свадьба" (похищение самолета), русский отдел израильского МИДа запретил ее категорически.
Дов усмехнулся: и он не забыл этой истории. Шауль бен Ами, правая рука Голды Меир - главный в делах алии "тормазной" - был известен у московских активистов под недвусмысленной кликухой "Могила". Он заявил тогда, что, удайся захват самолета, "мы бы их арестовали и судили". Мягкий человек Бутман, с улыбкой говорил, а, видать, не простил этого Шаулю.
Гилель Бутман вспоминал недолго, - председательствующий сделал едва заметный знак, и возле Бутмана оказалась та же бизнес-леди, давая понять оратору, что его время истекло. Но Гилель Бутман еще не завершил выступления, пытался продолжать. Тогда она положила руку на его плечо, точно американский полицейский, предупреждаюший нарушителя о своем появлении. Бутман замолк, но не ушел, и тут только все поняли, с какой целью существует дама со спортивной выправкой. Зал - в едином порыве - вскричал протестующе. Председатель поднялся, сделал торопливый знак рукой, Бутман, мол, может продолжать.
Дов еще в самом начале послал записку, что хочет выступить, А сейчас понял, к трибуне не подпустят. Конгресс расписан, как военный парад на Красной площади. Фанфары - "Слушайте все!", затем общие слова, зачитанные по бумажке, ну, и, как водится, Семен Михайлович Буденный на буланом жеребце.
В этот момент и объявили: Шауль бен Ами. Дов решил, что ослышался. Думал, Шауль давно помер. Когда встречал его, Дова, в Вене, вроде немолод был... Говорил Науму, когда нагрянули русские евреи, как туча: "Не помри Шауль вовремя, сейчас бы точно дал дуба".
А вот он - тут, вечный член ЦК рабочей партии, жизнь положивший на то, чтобы заткнуть рот алие семидесятых. Ярко встало перед глазами Дова забытое, точно молния осветила все белым огнем.
Вена. Первый шаг на свободе. "Долгожданного первенца" -Дова - чествуют на квартире израильского посла, как героя. Шауль горячо поздравляет с приездом, называет "первой ласточкой". Дов достает зашитые в подкладку письма отца и Геулы, сеструхи. Геула днем раньше отказалась от советского гражданства, отослав в Кремль свой серпасто-молоткастый и прочие бумаги
Оказалось, отдавать такие письми-мольбы полномочному представителю Голды Меир все равно, что бросить и колодец. Отчаяние охватило Дова, когда он понял это. Тогда-то шкурой постиг, отчего московские активисты окрестили социалиста Шауля бен Ами Могилой. Увы, не единственный он тут - могила, ох, не единственный!
Трудно было привыкнуть к мысли, что их, первых отказников, не замечали сознательно, отмахивались от них, как от комаров, - предали, не задумываясь, в убеждении: израильская политика и судьбы простых евреев никак не пересекаются. Если и грезилась им алия, то без олим. Не удалось бы в те дни передать письма-мольбы английскому корреспонденту в Израиле, который опубликовал их в Лондоне, в газете "Обзервер", хана бы Гульке, нашей "деве Лубянской"...
Гулька была совестью Гуров, в жизни никого не обидела, не оскорбила, а, прилетев в Лод, не смогла удержаться, - высказала Могиле то, что думала: мы, Гуры, спасены не вами, а вопреки вам. "Не будь западной прессы, что осталось бы от еврейского движения в России - новый Бабий Яр?"
И все - святая правда. Старая полуслепая интеллигентка, в очках, как бинокли, Дора Подольская*, бывшая правозащитница, отправила в те годы серию статей о бесправии евреев в СССР. Статьи легли на дно министерского "сундука" Шауля, а Дора - в Сибирь. Сколько таких историй знал Дов? Сотни!.. Если кто-либо из стихийных сионистов публиковал на Западе материалы, Шаулем не завизированные, или, того хуже, был связан с сахаровским комитетом, Хельсинской труппой или с кем-либо из диссидентов, Могила тут же отбивал депеши по консулатам: ни слова о "сомнительных"! В сомнительных тогда ходили, благодаря ему, и Ида Нудель, и Володя Слепак, и Натан Щаранский.
Ни от кого не скрывал Дов своих горестных открытий, да только никому до них не было дела. Так прямо и ответила Дову известная американская благодетельница-сионистка, принимавшая его в Чикаго в шестьдесят девятом, одна из тех дам-организаторш, которые любят Израиль рыцарски, без страха и упрека, и... издалека: -"Шауль губит алию - это правда. Но что мы будем делать с этой правдой?!"
А Шауль - вот он! Улыбается, как ни в чем не бывало. Постарел, но все такой же, гренадерского роста, лобастый, выправка армейская. А что он несет, вечный борец с алией из России? Дов не поверил, если б не услышал своими ушами, как знакомым низким басом вещал Шayль бен Ами, Что именно он всегда был главным радетелем русской алии, стоял у самих ее истоков. "Может, подняться и перебить? - мелькнуло у Дова. Пока Дов размышлял об этом, слово предоставили писателю Эли Визелю*, бывшему узнику Освенцима, лауреату Нобелевской премии. Эли Визель - худой, с впалыми щеками, говорил негромко. Затих зал. И в тишину упали слова, которые в Израиле произносили редко. А на подобных форумах - впервые. Эли Визель напомнил, что некогда он назвал еврейство СССР "евреями молчания". Это было, как он теперь понимает, не вполне справедливым. Подлинными "евреями молчания" были американские и израильские евреи, которые упорно замалчивали усилия советских отказников, крушивших железный занавес.
Долго зал не отпускал легендарного человека, посмевшего высказать на Всемирном Конгрессе нежеланную политикам правду.
Не успел успокоиться зал, как "королевский герольд" сопроводил на сцену пожилого мужчину с густой рыжеватой шевелюрой. Оказалось, герольд привел самого Бронфмана, всевластного главу Всемирного Еврейского Конгресса, и тот торжественно наградил Эли Визеля почетной медалью "за самоотверженную работу для алии".
Таких медалей и орденов раньше не было. Но, коль освятили именем Эли Визеля медаль номер один, значит, появятся. И точно. Почетную медаль "за самоотверженную работу для алии" номер два вручили... Дов вскочил: "Не может быть!"
Взял Шауль медаль, не поморщился. С неподвижной улыбкой оглядел сверху вниз лица зрителей.
Ложь происходящего была настолько велика, что зал вдруг затих, как на похоронах. Никто не вскрикнул, не запротестовал: на глазах повторялась сцена в духе реляций нацистов: ложь должна быть гигантской, сшибающей с ног, тогда никто не усомнится.
Пока Дов размышлял о происшедшем в смятении, Бронфман за герольдом проследовал в зал.
Дов не мог придти в себя. Сейчас должны подняться из могил ребята, застрявшие из-за шаулей навечно в сибирских лагерях. Кто-то обязан был туг, без задержки, прокричать, что многолетняя политика Шауля бен Ами "социалистический Израиль - всё, человек - ничто" - это кровавая химера! Сейчас прозойдет что-то невероятное: "У гроба встали мародеры".
Но... ничего не произошло. На сцену вызывали по одному бывших отказников, борцов за алию и советских зеков, которые обрели, в свое время, мировую славу. Вот поднялся по ступенькам Володя Слепак.
Эдуард Кузнецов не отозвался. Сказали, не пришел. Натан Щаранский тоже. Объявили, не появился по болезни. Список больных рос. "Вчера только Эдика видел, и вдруг занемог. Что-то не так".
Дов, пошедший к выходу, задержался у дверей. "Неужто никто ничего не предпримет?! Такие фигуры, как Вронфман, имеют право лично не знать тех, кого они награждают." - Дов огляделся, понял, в зале почти нет "первых", тех, кто знал доподлинно, кто такой Могила.
И действительно, москвичей-шестидесятников, самыми первыми прорвавшимися из российских городов в Израиль, на сцене не было. Никого. Вымерли, как мамонты. Ни бесстрашно-дерзкого Давида Хавкина, ни зека-юриста Авраама Шифрина, ни заводилы-гитариста Виля Свечинского, ни по детски совестливуюТину Бродецкую, ни других старых друзей Дова - ни одного из бывших зеков не назвали, которые, уже с израильской визой в кармане, рисковали свободой, провозя в подкладке одежды письма замученных сионистов, московские адреса для первых вызовов.
Вызванные на сцену отказники стали спускаться вниз. Дов окликнул Владимира Слепака.
- Что стряслось, Володя? Почему нет никого из "самых"?
-Меня тоже не было в списках, - отозвался Слепак. - Один из корешей спросил, а где Слепак? Тогда вписали...
О медали Шауля он сказал стыдливо: - Решили все залакировать. Что уж тут?
Дов взглянул на быстро удалявшегося Бронфмана, перед которым "королевским герольдом" ступал, открывая двери, уже сам Симха Диниц, усмехнулся. "На президентских высотах, наверное, как на Эльбрусе, кислорода мало. Вольно дышать не приходится..."
В ту ночь Дов не ложился долго. Захватил у "пташки" по дороге несколько папок с документами. Перебирал, откладывая для Эли старые, пропахшие пылью бумаги. Вряд ли они есть только у него. Нет, не верилось, что все смолчат. "Протухают бывшие герои, повязанные по рукам и ногам, купленные кто чем, но ведь каждому на роток не накинешь платок..."
И точно. В газете "Хадашот", на русском языке, от 21 мая 1991 года появилось письмо Узника Сиона Авраама Шифрина под недвусмысленным названием "Издевательство над историей". Не смолчали зеки. То ли еще будет?!
Потока писем не было, но через неделю прислали ему с оказией газету из американского города Денвер. Дов обрадовался, газета на английском, шила в мешке не утаишь! По пути в офис заехал к Эли в еженедельник.
- Вот! - воскликнул победно. - И сочинять не надо, - газета из Штатов. Целая страница, все по правде, как есть... Называется "Hush, hush", по-русски "Тш-ш..." О Могиле... Дай Зайке, она переведет, и в печать!
Эли взял газету. На его востроносом лице особой радости Дов не заметил. Но глаза сверкнули. "Оценит, - подумал Дов. - Сам говорил, такие статьи для нового издания как воздух". - Изучи, изучи, голубь. Вечером созвонимся, бросил уходя. Эли отложил гранки номера, взял в руки карандаш и принялся за чтение:
"Как оказалось, предательство вознаграждается публично. Это нестерпимо, - начал он вслух. Лицо его стало серьезным и встревоженным. Различные лидеры, профессионалы и волонтеры американских еврейских организаций, а также министерства в Израиле не сделали ничего, чтобы помочь таким отказникам, как Ида Нудель, Слепак, Менделевич и, конечно, Щаранский. - Тут он оглянулся на дверь и дальше уже читал про себя. - И во главе этого перечня идет, конечно, Шауль бен Ами (В статье Шауль назван Нехемией Леваноном - именем подлинного помощника Голды Меир, одного из прототипов " Могилы" - Г.С.). Он возглавляет этот перечень.
Он, Шауль бен Ами, не только ничего не сделал (как и Всемирный Еврейский Конгресс и другие подобные ему организации), но и как ведомая им корпорация в Штатах, Национальная Конференция для советских евреев, он сделал все что мог, чтобы предотвратить помощь определенным русско-еврейским отказникам.
Документы легко собрать. Мы, те, кто еще помнят о тех тошнотворных, бесивших всех нас, выброшенных кошке под хвост встречах с Шаулем и его различными агентами в Штатах и в Израиле.
Почему никто не помог?.. Потому, что длинные руки Шауля дотягивались до каждого угла. Он, как и многие его коллеги по рабочей партии, были убеждены, что Щаранский "политически подозрителен" по нескольким причинам, - не последняя из них та, что он имел связи с "Амнести Интернейшнл", организацией, которую советская власть терпеть не могла.
Именно публичные заявления Щаранского сделали его "плохим евреем", который не способствовал налаживанию связей с Советским Союзом и которого, следовательно, надо было "задвинуть" или даже дискредитировать.