Ах ты боже мой... Не "ухо", а уходи!
Он мне "уходи" пытался сказать! Он дважды это мне говорил - "уходи..", и там, в овраге, и через много лет, теперь...
И я заплакал, горько стало и тяжело. И горло болит, все в нем содрано до мяса, наверное.
Потом затих. И кругом тихо.
Он хотел, чтобы я ушел. От всего этого дерьма подальше, да. И жил. Конечно, он так хотел.
***
Зашевелились во дворе, голоса, шаги...
Вошел тот самый лейтенант, увидел меня, не удивился, покачал головой:
- Опять ты, Зайцев. Рассказывай... Что он тебе говорил?.. Садись.
Сел на край топчана, руки на коленях. Я стою, устал лежать и сидеть.
- Ничего не сказал, умер. За что его убили?
- Ты же сам видел. Попытка побега.
- С наручниками да руки за спиной?.. И как он вообще оторвался, побежал?
Он нахмурился:
- Парень, как тебя... Костя?.. Не в свое дело лезешь. Приехал отдыхать, вот и действуй, поправляй подорванное здоровье. Пока ты случайный свидетель, нет основания задерживать. А будешь трепаться, мне тебя не вытащить, я не хозяин здесь, понял?.. Никаких больше слов!
- У него ни шанса не было!.. . Зачем стрелять?
Он посмотрел на меня, потом осторожно, вполголоса говорит:
-А ты не думаешь... он для того и побежал, чтобы стреляли?..
Меня как муху на месте прихлопнуло. Может, прав, лейтенант?. И Давид хотел умереть, ведь знал, что убьют без колебания...
- Уйди, Константин, ты ненужная здесь фигура в штатском... - лейтенант говорит, - и без тебя тошно. Чтобы я тебя больше не видел. И забудь.
Я повернулся, пошел к двери. А он спрашивает вслед, тихо-тихо:
- Ну, что, узнал?..
Я смотрю, он нормальный человек. Но сказать не могу. Зачем ему чужая история в нагрузку... Ничего уже не изменить. А мне возвращаться пора, много дел осталось.
- Обознался.
Он с облегчением кивнул:
- То-то... Сколько лет прошло, немудрено ошибиться. Но допустим даже. Что ты знаешь о нем?.. Пионерская дружба?.. Он за тридцать лет...
- Двадцать четыре.
-Все равно. Он за это время весь глобус облазил со своей идеей. Хорошо, что не он. Иди, иди...
Я ушел. На соседней улице автостанция, подождал час, сел на автобус, уехал, потом на поезде... По дороге не ел, даже воду пить не мог, чувствовал, тут же вывернет.
Моя история закончилась. Она замкнулась, как полагается рассказу. Но жизнь не рассказ - я продолжаю жить.
Глава одиннадцатая
***
Доехал, вернулся, иду по улице. Для приличия говорю - улица, а на самом деле проход между развалинами. В начале более-менее дом и в конце - наш, а между одни бурьяны да заколоченные окна. Домишки покосились все, земля обильно цветет дикими цветами.
Не подходя еще, чувствую тяжелый теплый запах гари. Понял сразу, что наши дела плохи, почти бежал последние метров сто...
Каменное основание дома передо мной, деревянной части, в которой жили, - нет. Почерневшая печь посредине, да по углам несколько обгоревших досок, все, что осталось.
Видно, случилось совсем недавно.
У забора Гриша. Сидит на земле, правая рука замотана тряпками до локтя. Он поддерживает ее левой, лицо бледное, опухшее.
- Костик... вернулся...
Лицо сморщилось, беззвучно заплакал. Слезы моментально брызнули у него, текут и текут...
- Это я, сво-о-лочь...
Мне сразу понятно было, что он, кто же еще... Но злости не чувствовал, только жалость.
- Да ладно, Гриша, что-нибудь придумаем.
Он тут же оживился, поднялся, растирая онемевшую ногу, и говорит:
- А ты посмотри. Глянь, что открылось глазу... Иди сюда, иди!..
Мы вошли в проем, который был дверью.
- Стены какие!.. Метровые, да? Здесь крышу бы, и ничего больше не надо!
Сгорело дерево, разный хлам, и обнажились стены, полметра толщиной, булыжники, скрепленные цементом. Строили основательно... Мы думали, подвал, а это первый этаж был.
- Ну, и что, как здесь жить теперь?..
- Землю вынесем, там, наверняка пол проявится. А сверху покроем крышей. Потом, может, и верхушку вернем, второй этаж. Доски бы... Я, пока сидел, подсчитал, материал для крыши три ящика стоить будет. У нас, слава богу, за бутылку еще мно-о-гое можно.