Сообщение о том, что знаменитый "Белый Круг" готовит выставку Каца, скорее обрадовало Жан-Луи Ронсака, чем насторожило его или расстроило. Коммерческая сторона этого необыкновенного дела занимала его, но не более того: он не ставил своей главной целью заработать на покойном Каце миллионы, и безотлагательно. Слава первооткрывателя русского гения куда больше его привлекала. Возникновение Магды Рутенберг с ее галереей и шумиха, поднятая вокруг открытия выставки, лишь укрепляли позиции коллекционера: как-никак ему принадлежат восемь шедевров, и этот факт, по словам князя Мирослава, не объедешь на хромой козе. Восторженно вглядываясь в картины и почти не веря своим глазам, Ронсак без спора согласился с князем: хромой козе тут нечего делать.
Возвращение Мирослава Г. в азиатских галошах, с рулоном холстов на плече повергло Ронсака в смятение: выходит, он так ничего и не понял в славянской душе, и не было никакого продвижения в дебрях к разгадке. Ведь князь, пройдя, по его словам, огонь, воду и медные трубы в погоне за Кацем, мог беспрепятственно скрыться со своим бесценным грузом и реализовать его, как говорят русские, "налево", с большой выгодой для себя. И при таком естественном, откровенно говоря, повороте событий Ронсак не остался бы в накладе: рисунок, переданный ему как залог, перешел бы в его владение. Тогда что же привело Мирослава Г. обратно в Париж, причем совершенно добровольно? Дело тут в свойствах славянского характера, умиленно предполагал и прикидывал Ронсак. За доверие князь расплатился преданностью. Доверие - вот золотой ключик, открывающий загадочную русскую душу!.. Жан-Луи Ронсак и не предполагал, как близко подобрался он к истине.
Магда встречала Ронсака в аэропорту. Они раскланялись как добрые знакомые, люди одного круга. Апартаменты для гостя были заказаны в гостинице "Интерконтиненталь", туда и отправились, нетерпеливо ожидая начала делового разговора. По дороге, в машине, говорили обо всякой всячине; Матвей Кац как будто никогда и не слонялся по улицам Кзылграда со своим мольбертом и сумой через плечо, расшитой, по словам позднейшего исследователя, "огненными бубнами".
Наконец, прибыли и поднялись в номер. В гостиной их ждал кофе, сервированный на низком столике с коричневой мраморной крышкой. Время пришло. Разговор потек свободно, без мелей и запруд - так, как и хотелось Магде. Ронсак предлагал поместить все восемь работ - вот фотографии, картины доставят из Парижа к вечеру - в галерейную экспозицию, с указанием имени владельца. Продавать он их не намеревался, во всяком случае, сейчас. Осенний аукцион? Одну-две работы - для утверждения рыночной стоимости? Что ж, здравая идея. Нет, никаких возражений. При одном, разумеется, условии: действовать совместно, по взаимной договоренности и к взаимной выгоде. Не будет ошибкой предположить, что цена поднимется очень, очень высоко.
- А что за князь? - под конец разговора спросила Магда. - Вы назвали фамилию, но я, к сожалению, не разобрала.
- Да я и сам не могу никак запомнить, - охотно обелил Магду Ронсак. Это очаровательная романтическая история, я вам как-нибудь расскажу. Необычайная верность, преследования, каторга и, наконец, смерть. Любовь с первого взгляда, с характерным для славянской души оттенком трагизма. Просто великолепно!
- Но, мсье Ронсак, - без нажима возразила Магда, - Кац был не совсем славянином...
- Так что ж! - с достоинством возразил Ронсак. - Я тоже, между нами говоря, не совсем славянин. Но я ощущаю с ними родство душ. Так даже лучше.
- Да, пожалуй, - мягко улыбнулась Магда. - Моя мама родом из местечка, раз на то пошло. Там мои корни.
- Все мы родом из местечка, - согласно кивнул Ронсак. - Мы - русские евреи.
- И Кац, - сказала Магда. - А князь - он парижанин?
- Ну что вы! - возмутился такому предположению Ронсак, как будто с парижанами он вообще предпочитал дела не иметь, держался особняком в своем Фонтенбло. - Кажется, он откуда-то из-под Москвы, там у них было поместье с охотой. Отобрали большевики. С Кацем у него, я бы сказал, духовная близость, а родственные связи, как любят говорить русские, - "пятая вода на киселе".
Магда непонимающе вскинула брови.
- Вы не знаете, что такое кисель? - догадался Ронсак.
- Нет, - сказала Магда. - Не знаю.
Вместе с картинами Ронсака экспозиция насчитывала теперь сорок восемь работ - из последней поездки Стеф вернулся не с пустыми руками.
В Праге Кац нашелся легко. Женщина приятным голосом - Стеф определил московский выговор - назвала адрес; оставалось только сесть в такси и ехать. На унылых стенах дешевой съемной квартирки на окраине города висел автопортрет в красном берете и натюрморт с кошками.
- У меня еще две есть, я покажу, если хотите, - сказала женщина с приятным голосом, по имени Женя. - Чайку выпьете?
Оказалось, что покойный свекор хозяйки попал в Кзылград в эвакуацию и там свел знакомство с художником. Свекор рассказывал, как картины к нему попали, но Женя не запомнила. Ее внимание, со вздохом рассказывала она, было сосредоточено на муже - пьянице и босяке. Вскоре после смерти старика они эмигрировали в Израиль. Там муж - по профессии, между прочим, актер - не нашел никакой постоянной работы, пустился во все тяжкие, пил не просыхая и в конце концов бросил Женю с ребенком на руках. Обычная история. По разделу имущества Кац остался у Жени; есть и судебная справка, если надо. Женя перебралась в Прагу - здесь жизнь дешевле, - а муж доигрался: сидит в бельгийской тюрьме. Один сумасшедший, художник-постмодернист, послал его в Брюссель, и он там пристроился к знаменитому "маникен-пис" и тоже стал писать среди бела дня, в присутствии туристов, позор какой. И об этом писали во всех газетах.
- Зачем же он стал там писать? - участливо спросил Стеф Рунич.
- За деньги, - сказала Женя. - Это называется "перформанс".
Выпив чай, Стеф отсчитал деньги и положил тощую стопочку на стол, рядом с чашкой.
- Столько это стоит, - сказал Стеф. - Все четыре. Больше вам никто не даст.
- Была еще одна, - придвигая к себе деньги, сказала Женя. - Пейзаж, пустыня. Мы ее продали в Израиле.
- Кому? - быстро спросил Стеф. - Не помните случайно?
- В галерею "Блок", в Герцелии, - сказала Женя. - Мы там жили рядом. Хотите фотографию посмотреть?
На любительском фото можно было узнать молодую Женю плечом к плечу с мрачным красавцем, державшим в руке ощипанную курицу.
- Это он так шутил, - с кривой улыбкой объяснила Женя. Как видно, она не сохранила теплых чувств к бывшему мужу, томящемуся за бельгийской решеткой.
- Современная композиция, - пробормотал Стеф, вглядываясь в картину на стене за спиной пары. - Мужчина, женщина и курица на фоне Каца...
Из Праги Стеф улетел в Ниццу. Там обнаружилась состоятельная вдова коллекционера, поклонница Блаватской. Шесть картин Каца вдова хранила в совершенной тьме, в подвальной глухой каморке: картины, по ее словам, были заряжены сильнейшей отрицательной энергией. Подведя Стефа вплотную к железной двери каморки, она достала из кожаного футлярчика заостренный металлический цилиндрик на длинной нитке.
- Вы видите - он качается! - держа нитку двумя пальцами, строго сказала вдова. - Понимаете, что это значит?!
Железка, действительно, раскачивалась. По-видимому, это означало, что Кац, запертый в чулане, таит в себе неприятности и даже угрозу. Несмотря на это вдова не спешила с ним расставаться. Сначала она запросила несусветную цену, а потом согласилась обменять зловредного Каца на двух Рерихов. Ну хорошо, хорошо, на одного... Стеф позвонил по мобильному Магде, и уже наутро Рерих был доставлен в Ниццу: синее небо, белые горы, оранжевый лама. Вдова, задыхаясь от волнения, извлекла из коробочки свой отвес. Грузило, покачавшись в силу естественных причин, остановилось и осталось неподвижным.
Настоящий сюрприз ждал Стефа Рунича в Берлине. В захудалой лавочке, в которой случайному покупателю предлагались матрешки, янтарь, советские воинские регалии и наборы для игры в городки в жуткой вологодской упаковке, Стеф наткнулся на целую коллекцию Каца: восемнадцать работ. Картины, составленные штабелем в углу лавки, имели жалкий, обиженный вид.
- Я сам приехал из Кзылграда, - осмотревшись, сообщил Стеф Рунич. Здравствуйте.
- Это где это такое? - без интереса спросил хозяин лавки - лысоватый малый с характерным лицом профессионального спортсмена.
- Это где вот этот жил. - Стеф указал на штабель. - Кац.
- А, Кац... - сказал спортсмен. - Ну?
- Они его хотят вернуть обратно на родину, - сказал Стеф. - У них других художников нету, хоть этот будет считаться знатным земляком... Аким меня просил поинтересоваться.
- Какой еще Аким? - с подозрением спросил спортсмен. - Я такого что-то не помню.
- Аким - это по-ихнему председатель горсовета, - объяснил Стеф Рунич. Ну вроде мэр. - Ему было интересно валять дурака, плести небылицы на сладком и хмельном языке подворотен. - Курдюк, в общем.
- А бабки у него есть? - спросил спортсмен.
- Ну на это, - Стеф снова указал на штабель, - может, наскребет. У них там даже воровать нечего - один песок. Песок и дыни.
- Это его проблемы, - сурово заметил спортсмен. - Никогда не поверю, чтоб они там не воровали.
- Дай глянуть, - попросил Стеф. - А то мне Левин, психарь этот, который сейчас в Америке, рассказывал: так, мол, и так, картинки мои стоят, никто их не берет, а я сам не видал никогда.
- Картинки - мои! - поправил спортсмен. - Козел этот, Левин, принес, говорит: купи! Он гипноз дал, я тебе точно говорю. Мозги мне запудрил, и я, дурак, купил.
- Да, правда, муть, - перебирая холсты, сказал Стеф. - Ты скидку дай, а они там дощечку повесят: подарок, мол, от такого-то молодой республике. Из Берлина. Для рекламы.
- Вот это не надо! - без раздумья отверг спортсмен. - Пускай твой акын, или как там его, сам себе дощечку прибьет. Я свое хочу вернуть, плюс пятнадцать процентов. И тебе пять, если налом. А квитанцию выпишу на всю сумму. Давай, слюни и забирай!
Стеф Рунич так и сделал.
Пригласительные билеты напечатали на отличной бумаге с золотым обрезом. На обложке поместили круглый автопортрет: Матвей Кац глядел на приглашенных важных людей иронично и чуть насмешливо. Внутри билета помещалась факсимильная копия последней странички из дневника художника, написанная в палате кзылградского сумасшедшего дома: "Плохо, ужасно плохо. Пьяный санитар бьет. Раскалывается голова, разваливается сознание. Отняли "Ангела у оконной решетки". Кто спасет меня, кому до меня дело? Написал в "Белый Круг", но письмо не дойдет..."