Пёс остановился напротив молодого парня, склонил башку, стараясь поймать взгляд. Парень отложил книжку, полез в рюкзак, достал пакет. Что у него там? Иш-ты, бутерброд с котлетой! Повезло псине, к кому надо подошла. А мне так он не подаст. Такие только к собакам добрые.
С котлетой пёс управился одним глотком, затем слопал хлеб и вновь уставился в лицо парня, всем видом показывая, что готов следовать за ним куда угодно и посвятить ему остаток жизни.
Парень покачал головой и вернулся к книге. Пёс махнул хвостом и, поняв, что хозяина не обрёл, потрусил дальше.
Я тоже выбрал, к кому подойти. Дядька в летах и одет, не так, чтобы очень. Такие понимают, что значит, мучиться с бодуна.
— Слышь, мужик, выручи! Семь рублей не хватает.
Это меня один научил, что надо просить семь рублей. Тогда дадут десятку. А попросишь десятку — фиг дадут.
Дядька недовольно морщится, что-то бормочет и отворачивается.
Эх, и чего люди такие жадные?
Автобус приехал, забрал людей. Взамен стали собираться другие.
— Мужик, выручи! Семь рублей не хватает!
Вон ещё один идёт, с открытой банкой лимонада. И охота ему дристотень пить? Но банка всё равно годится, их все в одну цену принимают, по тридцать копеек. Раньше было по пятьдесят, а теперь по тридцать. Нигде человеку житья нет.
Встал возле урны… Готово, есть баночка!
— Отдай, это моя!
Откуда бабка подскочила? Вроде не было никого.
— С чего это твоя? Я её первый взял.
— Я за молодым человеком от самого вокзала иду. Это моя банка.
— Шла, вот и иди. А я возле этой урны давно стою. И нечего чужое хапать.
Отвернулся и пошёл по новой осматривать все четыре урны. Пусть дура знает, что ейного здесь ничего нет.
А вообще, я эту бабу знаю. Она за городом живёт в заброшенном доме. И мужиков у неё трое: вон, какую коровищу раскормили! Взяла бы она меня к себе четвёртым мужем, я бы ей банку уступил. А так — фиг ей.
— Мужик, выручи!..
Тьфу, пропасть! Это же баба. Напугалась, глаза вот такущие, руки дрожат, но кошелёчек вытащила, ищет десятку. Ладно, не съем. Давай сюда твой червонец. Не обеднеешь…
— Мужик, будь другом! Семь рублей не хватает…
Вечером иду, сам не зная куда. Бутылки и банки сдал, денег хватит как раз на поллитру и на пожрать. Можно возвращаться в теплотрассу, где всё провоняло Серёгиным говном.
Иду медленно, нехотя. Не я иду, ноги сами бредут.
Минуя лифт поднимаюсь по лестнице, нахожу в кармане ключ. Открыть дверь не успел, она сама распахнулась.
— Ты?
— Вот, я…
— Господи, вернулся! Да где ж ты был всё это время?
— Там… Не помню…
— Да грязный какой! И голодный, наверняка! Иди, мойся, сейчас я тебя кормить буду… Ты как, сначала в ванну или сначала есть?
— Да, конечно…
Накормленный, вымытый, ухоженный. И, главное, не один. Неужели это дом? Не хочу больше быть бездомным. Не хочу жизни, рассыпучей, как перепутаннный пазл… Не… хочу… больше…
— Всё-таки, где ж ты был? Я уже и в милицию звонила, и по больницам, даже в морг…
— Не знаю. Ходил где-то. Не помню…
— Всё! Больше я тебя ни на шаг! За руку водить буду, как маленького. Понял?
Понял, чего тут не понять. Водили меня уже маленького. За руку водили. А дома всё равно не было. Главное, чтобы дом был, и человек, которому ты нужен, и который нужен тебе. А за руку — не обязательно. Хорошо бы, это и был дом. Зацепиться тут, врасти всеми корнями души и жить с этой чудесной женщиной, в уюте и тепле…
А потом вдруг шагнёшь не так, произнесёшь не то слово, или попросту приснится какая-то ерунда, и снова закружит бессмысленный хоровод, потащит перекати полем по обломкам чужих пазлов. Как было бы хорошо остаться здесь, дома… Надо только зацепиться как следует и сделать так, чтобы никакая гадость не приснилась.
— Ты слышишь, что я говорю?
— Да, конечно
— Ты больше никуда не денешься?
— Не денусь. Только ты приснись мне этой ночью. Пожалуйста, приснись, ну что тебе стоит?