Она могла быть раньше хорошенькой, подумал я. Дело было не в отсутствии косметики и даже не в истощенном облике. Но пустые глаза над резкими скулами, обособленно глядящие в никуда…
– Она не слепа?
– Нет. Оптические нервы функционируют безупречно.
Она напомнила мне электроманов. Когда ток из розетки просачивается через тонкую проволоку от макушки к центру удовольствия в мозгу, внимание электромана тоже привлечь невозможно. Но нет, чистое эгоцентрическое счастье электромана вряд ли можно было сопоставить с эгоцентрическим горем Шарлотты.
– Скажите-ка мне, – продолжал доктор Хартман, – насколько серьезно органлеггер может перепугать юную девушку?
– Из рук органлеггеров нам удалось вырвать не так уж много граждан. Честно говоря… я вряд ли могу наметить какой-то верхний предел. Они могли показать ей их медицинские учреждения. Они могли заставить ее смотреть на то, как кого-то разбирают на части…
Поведение моего воображения мне самому не нравилось. Есть много вещей, о которых не думаешь, потому что задача состоит в том, чтобы защищать возможные жертвы, чтобы Лорены и Анубисы вообще не могли до них добраться. Размышления о жертвах при этом делу все равно не помогают, и ты заталкиваешь эти мысли подальше, подальше… Все эти вещи, должно быть, давно крутились в моей голове.
– У них имеется инструментарий, чтобы частично разобрать ее, а потом собрать снова, и при этом все время держать ее в сознании. Вы бы не нашли шрамов. Современная медицина не в состоянии удалять рубцы только на костях. Они могли бы заняться временной трансплантацией любого рода… и ведь им было скучно, доктор. Дела шли вяло. Но…
– Хватит.
Он уже посерел; голос звучал слабо и хрипло.
– Но органлеггеры обычно не являются садистами. Они не относятся к своему материалу с таким уважением. Они бы не играли в подобные игры, если б не имели что-то против нее специально.
– Бог мой, это вы играете в крутые игры. Зная все это, можете ли вы спокойно спать?
– А это вас не касается, доктор. Как по-вашему, могли ее довести до такого состояния страхом?
– Не сразу. Если б это произошло один раз, мы бы ее вывели из шока. Подозреваю, ее запугивали многократно. Как долго она у них была?
– Девять дней.
Хартман выглядел уже совсем плохо. Он явно не годился для работы в АРМ. Я порылся в спорране и вытащил имплантатор.
– Я хотел бы получить ваше разрешение поместить на нее игольный трассер. Это ей не повредит.
– Нет нужды шептаться, мистер Хэмилтон…
– А я шепчу?
Да, черт возьми, я говорил как можно тише, словно боялся обеспокоить ее. Обычным тоном я добавил:
– Трассер может помочь нам найти ее, если она пропадет.
– Пропадет? Почему она должна пропасть? Вы же сами видите…
– Хуже всего, что банда органлеггеров, укравшая ее в первый раз, может попытаться снова похитить ее. Насколько хороши ваши системы… безопасности…
Я осекся. Шарлотта Чемберс повернулась и смотрела прямо на меня.
Хартман предупреждающе вцепился в мое плечо. Мягко, успокаивающе он произнес:
– Не беспокойся, Шарлотта. Я доктор Хартман. Ты в хороших руках. Мы позаботимся о тебе.
Шарлотта, почти привстав, изогнулась в кресле и изучала мое лицо. Я старался выглядеть дружелюбно. Естественно, я понимал, что не стоит отгадывать ход ее мыслей. Почему ее глаза так расширились в надежде? Отчаянной, безумной надежде. Когда я только что сказал о страшной угрозе.
Чего бы она не искала в моем лице, этого она не нашла. Видимая надежда постепенно истаяла в ее взоре, и она осела в кресле, безо всякого интереса глядя прямо перед собой. Доктор Хартман сделал жест. Я понял намек и удалился.
Двадцать минут спустя он присоединился ко мне в приемной.
– Хэмилтон, в первый раз она выказала такой интерес к происходящему. Что могло его породить?
Я мотнул головой.
– Я просто хотел спросить, насколько хороша ваша служба безопасности?
– Я предупрежу служителей. Мы можем отказаться допускать к ней посетителей иначе как в сопровождении агента АРМ. Этого достаточно?
– Возможно. Но я хотел бы пометить ее трассером. Просто на всякий случай.
– Хорошо.
– Доктор, что выражало ее лицо?
– Думаю, надежду. Хэмилтон, готов биться о заклад, что дело в вашем голосе. Его звучание может ей кого-то напоминать. Разрешите, я запишу ваш разговор, и мы поищем психиатра с похожим голосом.
Когда я поместил в нее трассер, она даже не шевельнулась.
Ее лицо преследовало меня на всем пути домой. Словно она два года ждала в этом кресле, не давая себе труда двинуться или подумать, пока не пришел я. Пока я наконец не пришел.
Мой правый бок, казалось, потерял вес. Это заставляло меня спотыкаться, пока я все пятился, пятился… Моя правая рука кончалась у плеча. На месте левого глаза зияла пустота. Из тьмы выползало нечто неопределенное, смотрело на меня единственным левым глазом, трогало меня пальцами единственной правой руки. Я пятился, пятился, отбиваясь иллюзорной рукой. Оно надвинулось. Я коснулся его. Я проник внутрь него. Отвратительно! Сплошные шрамы! Легочная полость Лорена представляла собой сплошную сетку трансплантатов. Мне хотелось выдернуть руку. Вместо этого я потянулся глубже, нашел его заимствованное сердце и сдавил. И продолжал давить.
Как я могу спать ночами, зная все это? Что ж, доктор, иногда ночами мне снятся сны.
Открыв глаза, Тэффи увидела, что я сижу в постели, уставившись в темную стену.
– Что такое? – спросила она.
– Плохой сон.
– Ох!
Она успокаивающе почесала меня за ухом.
– Насколько ты проснулась?
– Совсем проснулась, – вздохнула она.
– Мерзлявчик. Где ты слышала слово “мерзлявчик”? По телевизору? От знакомого?