— Ольвин!
— Прости, — сказал он поспешно, — если б ты видела, что там на площади…
Она кивнула и скорбно поджала губы. Где-то я уже слышал это название. Долина Двух лун. Или видел… написанным карандашом в блокноте! Похоже, барон Оорл тоже читает древнехарейские трактаты! Если б девушка в окне не была так прекрасна, мои мысли, возможно, выстроились бы в одну стройную цепочку, и я бы уже тогда кое о чем догадался, но я только смотрел на нее и завидовал Господу Богу, завидовал как автор, в том, что это он ее выдумал, а не я. А я бы сделал ее принцессой, я дал бы ей вечную молодость и дар ясновидения, она могла бы превращаться в большую черную птицу и летать над городом на закате солнца, и она обязательно полюбила бы одного уличного акробата, и он тоже любил бы ее до безумия, а не делал вид, что это его совершенно не касается…
Но Господь Бог распорядился по-другому: Даная была всего лишь красивой игрушкой у своей госпожи, летать она не умела, чужих мыслей не читала, и никого, наверное, не любила, она вообще не знала, что такое любовь.
Я смотрел на нее так вдохновенно, что она, в конце концов, улыбнулась.
— Мне кажется, я тебя уже где-то видела или слышала, — сказала она, — у тебя должен быть чудесный голос, я почему-то это знаю. Как у Энди Йорка.
Такое признание меня парализовало окончательно.
— А ты слышала Энди Йорка?
— Нет. Но моя хозяйка мне рассказывала. Она обещала взять меня с собой в Трир, чтобы я могла послушать… но, говорят, он сбежал.
— И прихватил с собой дочь нашего барона, — усмехнулся Ольвин, — надеюсь, это его последняя выходка.
Он опять держал Данаю за руку, а она смотрела на него так же преданно, как моя Нолли, как Тори и Сильвио, как Изольда… она ловила каждое его слово, а в мою сторону поворачивалась только, когда он молчал. Она тянулась к нему, хотя сегодня он был хмур и взволнован, и солнечное сияние, которое обычно исходило от него, поубавилось. В глазах у него был пепел сожженного города.
Я смотрел на него и чувствовал, как между нами стремительно вырастает пропасть, так неожиданно, так внезапно, так подло… и я опять остаюсь один.
— А может, я и есть Энди Йорк? — спросил я обреченно, потому что отступать как будто было некуда, — тебе это не приходило в голову?
— Ты не Энди Йорк, — сказал он, оборачиваясь, — и я в этом совершенно уверен.
— Почему же? — удивился я.
— Во-первых, — он усмехнулся, — потому что ты не умеешь петь, а во-вторых… ну, какая тебе разница? Был бы ты Энди Йорк, я бы тебя на порог не пустил. Но ты, к счастью, не имеешь ничего общего с этим иноземным выскочкой.
Пропасть выросла до гигантских размеров.
— Да что ты о нем знаешь? — спросил я мрачно.
Ольвин пожал плечом.
— То же, что и все.
Спорить было бесполезно, тем более, что он был прав. В свое оправдание я мог сказать только, что таланту позволено больше, чем простому смертному, но этого тоже еще никто не доказал. Да и сам я все-таки сбежал от такой жизни, и ничего мне уже не надо: ни власти, ни богатства, ни славы, ни всех сопутствующих удовольствий. Это всё иллюзии. А вот шрам на лице — это реальность, его не сотрешь. Он жжет. Он напоминает, что ты всего-навсего слуга.
Я бессознательно дотронулся до своей левой щеки и понял, что ненависть моя никуда не делась. Она со мной. Навсегда.
— Ну а если я все-таки Энди Йорк? — усмехнулся я, — я ведь тоже из Озерии, я скрываюсь, со мной красивая девушка, и я, в конце концов, тоже пишу песни. Всё сходится.
— Не всё, — улыбнулся Ольвин, — успокойся.
— Ты… в этом уверен?
— У меня есть на то причины. Но это мои личные с ним счеты, и никого больше не касаются.
— У тебя? С Энди Йорком?! — земля стала тихо уходить из-под ног, — что он тебе сделал, Ольвин?!
Если б речь шла не обо мне самом, а о ком-то другом, я бы, наверно, пошел и убил бы этого типа, я убил бы на месте даже того, кто повысил бы на него голос!
— Он негодяй и развратник, — спокойно сказал Ольвин, — вот что только я могу тебе сообщить. Но ты не волнуйся, я с ним сам как-нибудь разберусь.
Я лихорадочно вспоминал, где судьба умудрилась столкнуть нас раньше, но такого быть просто не могло! Я бы его запомнил! Или он что-то путал, или я сошел с ума…
На прощанье Даная улыбнулась нам и помахала рукой, я мысленно поцеловал ее в губы, и это как-то примирило меня с окружающей действительностью. Ольвин шел не оборачиваясь.
************************************************************
****************************
Изольда вязала. Из всех помещений она предпочитала кухню и даже вязать приходила именно туда, поближе к своим кастрюлям. Горел камин, тускло отсвечивали дверцы буфета и развешанные на стене сковородки. Я сел ближе к огню, прямо на пол.
— Что случилось, детка? Тебя кто-нибудь обидел?
— С чего ты взяла?
— Показалось… В желтой кастрюле вишневый компот.
— Компот! Котлеты, жареная рыба… носки, варежки!
— Что с тобой, Мартин?
— Не верю…
— Чему не веришь? Что случилось?
— Это всё не твое.
Я думал, она не поймет, но она помрачнела и отложила вязание в корзину с клубками.
— А что мое?
— Да весь мир твой! Ходить босиком, купаться в море, лазить по ущельям, любить, мечтать… ну какая ты домохозяйка? Посмотри на свои глаза: ты же дикая. Дикая кошка.
— Да, я знаю… — неожиданно согласилась она, — я сама это чувствую. Всё время тянет куда-то, хоть кричи. И сны снятся то про лес, то про горы. Это, наверно, от матери. Она была, как ты говоришь, дикая… ты знаешь, если верить в то, что у каждого свое предназначение, то я, наверно, родилась для другой жизни. Потому и мучаюсь… да нет, всё это чушь! Я такая же как все, просто старая дева. Мне бы кучу ребятишек, я бы утирала им носы и ни о чем уже не думала… у тебя рукав порвался, снимай, я зашью.
— Ну вот, теперь рукав…
— Нолли не сердится, что ты подолгу сидишь со мной?
— Мы друг другу доверяем.