Он карабкался и падал с непостижимым упорством. У него уже дрожали руки и ноги, окоченели пальцы и промокло всё, что может промокнуть, но он снова вставал, потирая то колено, то локоть, и шел к стене. Я понял, что этот упрямый мальчишка успокоится только тогда, когда свернет себе шею. По-моему, он уже просто отупел от своего упрямства. В очередной раз я не выдержал и отодрал его от стены.
— Хватит!
— Не твое дело!
— Да перестань же, это безнадежно!
— Он негодяй!.. Пусти меня!
— Ну, куда ты лезешь, черт возьми! Посмотри на себя! Посмотри на свои руки!
Боюсь, мне не удалось бы его уговорить, и он все-таки свернул бы свою лебединую шею, если бы прямо над нами не распахнулось окно. Черное окно.
Мы молча попятились в лопухи и присели на корточки. Из окна вылез человек. Он был в капюшоне и двигался очень ловко, словно всю жизнь только по этой стене и лазил. Человек спрыгнул на землю, жижа чавкнула под его сапогами, не глядя под ноги, он быстро скрылся за углом. Потом мы слышали только конский топот.
— Ах, вот как, — прошептал Нарцисс, — а я, значит, ничего не должен знать? Энди, помоги мне.
Он еле встал и еле шел, ноги у него не сгибались, длинный шарф размотался и волочился по земле. Я проводил его к нему в покои. Нарцисс сбросил грязную куртку на пол, самолично снял сапоги и, шлепая мокрыми носками по паркету, принес из буфета бутылку вина и два бокала.
— Давай согреемся?
Я согласно кивнул. Вино было крепкое и сладкое как конфета, оно сразу разлилось по уставшему, измученному телу и закружило больную голову.
Мы сидели на полу и сушили у камина ноги. За окном было уже совсем темно, там был черный, мокрый лес, серое небо над ним, и ни одной звезды в нем. И я вдруг услышал мелодию этого леса и этого старого мрачного замка, которая давно уже зрела во мне, но никак не могла вырваться наружу. К ней не было слов, да и не могло быть, просто грустная мелодия, в которой всё. Это было озарение. Божественное. Непредсказуемое. И оно означало, что я уже со всем смирился, осталось только положить эту историю на нотные знаки и забыть.
Душа моя не умела долго страдать, любая мука превращалась, в конце концов, в стихи или музыку, обретала вполне материальное воплощение, которое можно подержать в руках, смять, порвать, передать другому или выбросить на помойку.
Я подошел к окну, чтоб еще раз взглянуть на черный лес. Теперь все это было уже в прошлом. Я смирился, я от нее отрекся, я больше не буду искать ее и ждать, зачем она мне со своим диким лесом, со своим вселенским одиночеством, со своей тигриной любовью? Только сердце еще щемит, а руки хотят обнять ее, но это пройдет.
— Как поживает твоя тигрица?
Я вздрогнул, мне показалось, что этот тип читает мои мысли. Он спрашивал так, словно всё про меня знает.
— Хорошо поживает, — ответил я неохотно.
— Слушай… ну и как это с тигрицей, а?
Я усмехнулся, вспомнив его гарем.
— Тебе бы понравилось.
— То-то ты ни на одну женщину не смотришь! Я уж думал, ты святоша не от мира сего. А ты — вон что! Нам до тебя далеко, Энди! Знаешь, как это называется?
— Мне плевать, как это называется.
— Это ты правильно сказал. Тебе всё можно. И знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что ты гений. Это я тебе говорю. А других не слушай, эти болваны тебя не понимают.
Чумазый, всклокоченный, в мокрых полуспущенных носках и с синяком на лбу, он выглядел особенно смешно, когда по привычке сбивался на высокомерный тон. Я его не боялся, мне было его почему-то жалко. Наверно, потому что в нем было еще слишком много детства, оно задержалось в нем дольше времени, и в его подростковом теле, и в его исковерканной душе.
— А ты меня понимаешь, Нарцисс?
— Я не глупей твоей тигрицы. Что ты ей пел? Спой мне тоже.
— У меня нет настроения.
— А если я очень попрошу?
— Хорошо. Но это будет не то, что ты думаешь.
— Пой, что хочешь. Только мне одному!
Нарцисс обнял острые коленки и смотрел на меня с благоговейным вниманием. Я понял, что он будет слушать. Будет слушать всё, что бы я ни спел, что бы ни сказал, и не перебьет.
— Не по силам мне вздорная птица любви,
Слишком когти остры, слишком крылья сильны,
И жесток ее нрав, и укусы больны!
Не по силам мне вздорная птица любви!
Не пропеть мне прекрасную песню любви,
Только горло сорву, только сдавит в груди,
Только с болью в душе прохриплю: "Уходи!"
Не пропеть мне прекрасную песню любви!
Не вскормить мне могучего тигра любви,
Он сожрал уже все, даже сердце мое,
Моей крови не хватит ему на питье!
Не вскормить мне могучего тигра любви!
Не хочу я жестокого счастья любви!
Это сильным дано и бездонным дано,
Я устал, я иссяк, я уж мелок давно…