— Как хочешь, — сказал я, — но, по-моему, она упряма и холодна как треска.
— Это только видимость. У нее в глазах черти.
— Не замечал.
— Ну конечно! Она же в меня влюблена, а не в тебя!
— Ну, разумеется, — усмехнулся я, — кто бы сомневался…
— У меня две новые танцовщицы, — сказал Нарцисс, лениво потягиваясь, с утра он был взъерошенный, сонный и совершенно безобидный с виду, — одна похожа на Лючию. Хочешь посмотреть?
— Давай, — вяло согласился я.
Он дотянулся до колокольчика, позвонил и снова свалился на кровать.
— Сегодня у меня послы, потом министры… Потом надо посмотреть, как строится мой летний замок…
— Я не поеду, — опередил я его, — у меня три песни недописаны.
— По дороге допишешь.
— Я не хочу никуда ехать.
— Энди! Будет весело, обещаю.
Если б он знал, как я устал от его веселья!
Танцовщицы были как день и ночь: одна черноволосая, темнокожая, другая белокурая, голубоглазая, действительно похожая на Лючию Андорм. Мы смотрели на танец и обсуждали в это время какие-то государственные дела, по-моему, решали, кого из заговорщиков казнить, а кого упрятать в Столетнюю тюрьму, и не пора ли вмешаться в междоусобную войну между Тиманским и Тифонским герцогами. Да, я решал даже это, между делом, за чашкой утреннего чая. За это меня боялись. За это меня ненавидели. Я был волен над чужими судьбами. Но, как оказалось, не над своей.
— Ты веришь в судьбу? — спросил он вдруг.
— Пожалуй, нет, — сказал я, — с моим-то счастьем…
— А вот сейчас проверим! — он хлопнул в ладоши и повернулся к танцовщицам, — ну хватит, хватит… Прыгайте к нам.
И ему досталась "ночь". Беленькая, похожая на Лючию, села ко мне.
— Счастливчик ты, Энди! — засмеялся Нарцисс.
Я вспомнил об этом уже потом, когда всё рухнуло. Когда я не выдержал и уехал самовольно в Озерию, в свой родной лес, к своим озерам набраться вдохновения. А когда вернулся…
Нарцисс сидел в игорном зале в окружении своих любимчиков: Кристофера, Эскера и Марциала младшего. На нем был черный камзол с позументами, который делал его неотразимым. Он не дал мне сказать и пары слов, вскочил со стула и истерично завопил, что я негодяй и ничтожество, что я не мог, не смел, не должен был… что я как пес должен всегда находиться рядом с его сапогом и ни шагом дальше, что он король, а я без него ничто.
Вот, оказывается, как все было. А я привез столько новых песен из Озерии…
— Я и без тебя кое-что могу, — разозлился я не на шутку, — я гений, а ты всего-навсего король.
Не знаю, что больше сверкало: серьга в его ухе, или его черные разгневанные глаза. Он побелел как полотно и наклонился к голенищу. Меня обожгло. Я не сразу понял, что меня стегнули по лицу. Плеткой. При всех. Как пса.
Все повторилось.
Он молчал, и я молчал. Тишина была полная. Когда ледяное презрение на его лице стало сменяться ужасом, я закрыл лицо рукой и вышел. Никто мне не препятствовал.
Я долго приводил себя в порядок: свое лицо, свой камзол и свои мысли. Потом кто-то робко постучал в мою дверь. Я не хотел открывать, но уж больно робкий был стук. Передо мной стояла Лючия Андорм.
— У меня есть хорошее средство от кровотечения, — сказала она виновато, и я понял, что эта история уже известна всем во дворце, — хотите?
Пока я мазался бальзамом, она смотрела то на меня, то на себя в зеркало.
— Энди, вам нельзя здесь больше оставаться. Кристофер и Эскер столько наговорили королю в ваше отсутствие… Вы даже не представляете, сколько у вас врагов!
Я уже всё решил тогда. Решил сразу, сгоряча и безвозвратно.
— Как же я уеду, Лючия, — сказал я как можно более проникновенно, — если вы здесь?
— Я?! — она удивилась, но не смутилась.
— Вы, конечно.
— Энди, я поеду за вами хоть на край света.
— Я не ослышался? Лючия, вы понимаете, что вы говорите? Я ведь уже ничто. Мало того, меня будут преследовать.
Она покачала головой.
— Ты вовсе не ничто. Ты талантлив, и этого у тебя не отнимешь.
А я еще не верил в судьбу!
Мы удрали в тот же вечер, и меня еще долго согревала мысль, что этот негодяй с алмазной серьгой в ухе не найдет на утро своей красавицы Лючии Андорм!
А теперь мы сидели обнявшись на полу в маленькой комнатушке на окраине Тарлероля, и изменить уже ничего было нельзя.
— Если ты меня бросишь, я умру.
— Не бойся, Птичка. Хочешь, уедем отсюда?
— Куда?
— К черту на рога! Далеко-далеко, в Озерию.
— Не хочу. Я никуда не хочу уезжать! Почему я должна уезжать, если мне тут хорошо? Я тут как дома. Пусть они сами убираются отсюда!
Ольвин вернулся, когда уже стемнело, и мы не раз уже успели пошутить, что искать теперь придется его самого. Он посмотрел на меня и устало сел к столу, Изольда принесла ему стакан воды.
— Наконец-то все в сборе, — вздохнула она, — ты устал?