— Вот как? Тогда что?
Сильвио наклонился ко мне, опрокинув пустые бутылки, и перешел на горячий и какой-то взволнованный шепот.
— То самое. Ты знаешь, о чем я говорю. Думаешь, тебе можно, а другим нельзя?
Я засунул руку в карман и вытащил оттуда несколько завалявшихся горошин.
— Это что ли?
Глаза у Сильвио буквально полезли на лоб. Он плюхнулся обратно на лавку и окаменел.
— Смотри, — сказал я, — ты напрасно связался с Энди Йорком. Он тебя хорошему не научит. Бери. Ну, бери же… Бросишь в вино, выпьешь красную пену. Потом три дня ничего не пей, не советую.
Ольвин скоро вернулся. Мы посидели еще недолго, потом вышли в вечернюю прохладу. На углу у бакалейной лавки Сильвио с нами распрощался. Он пошел в одну сторону, а мы в другую.
— Странный он какой-то сегодня, — сказал Ольвин.
— Просто ему с нами не по пути, — ответил я, — идем домой.
*****************************************************
**********************************
Погода испортилась. Два или три дня непрерывно шел дождь, мы не выходили из дома. Пока женщины в гостиной подшивали наш огромный занавес, я развлекал их песнями. Ольвин тоже сидел на ступеньках и слушал. Мне даже нравилось, что никто никуда не спешит, и петь я могу, что хочу, потому что деваться им все равно некуда, что можно сколь угодно долго смотреть на Изольду, как ловко управляется она с иголкой, как разбросаны у нее волосы на плечах, как серьезно сдвинуты брови, как облегает платье ее гибкую фигуру, как выглядывает из под подола зашнурованный желтый башмачок…
На четвертый день у нас кончились продукты. Ольвин отправился на рынок, а я к булочнику. Дождь еще моросил, прохожих было мало, по булыжной мостовой ручьями бежала вода. Серое небо, серый город, серая жизнь!
— Энди!
Голос был негромкий, но я вздрогнул как от крика. И обернулся слишком поспешно, слишком.
За углом бакалейной лавки стоял Нарцисс. Этот лучезарный был одет как простой горожанин, с мокрых волос на мокрую куртку стекали капли воды, фетровую шляпу он мял в руках.
Я подошел. Я давно его не видел, с самой весны.
— Не ждал? — спросил он быстро.
— Нет, — соврал я.
— И как же ты живешь, Энди?
— Тебя это интересует?
— Докатился до того, что поешь на рыночной площади? Медяки в шляпу собираешь?
— Ты пришел, чтоб мне об этом сообщить?
У него нервно дергалась верхняя губа, такое бывало с ним редко, когда он все-таки пытался сдержать свои неуправляемые эмоции. Это стоило ему огромных усилий.
— Да! Я пришел! А что мне оставалось делать?
— Откуда я знаю?
— Я не могу без тебя. Я тебе всё прощу. Возвращайся.
— Господи, ну что ты говоришь!
— Ну не тащить же мне тебя силой!.. Неужели ты думаешь, я не знал, где ты? Я всё ждал, когда ты сам вернешься.
— Куда? В рабство?
— И это ты говоришь мне?! Я чуть страну не разорил, чтоб тебе угодить, а ты называешь это рабством?!
— А это? — я показал на свой шрам.
— Ну, прости меня, Энди! Ты же знаешь мой характер…
— Даже слишком.
— Ну, попроси, чего хочешь. Я на все согласен, только пойдем со мной.
Я покачал головой.
— Уже поздно, Нарцисс.
— Ах, вот как? — он усмехнулся, и это значило, что терпение его подходит к концу. — Знаю-знаю! Ты променял меня на какого-то горбатого фигляра! С ума сойти!
— И не говори…
Дождь усиливался. Я взял у него из рук шляпу и надел ему на голову.
— Промокнешь ведь.
— Ты не пойдешь?
— Нет.
Я ждал очередного бешеного взрыва, а он молча пошел прочь, только оглянулся и холодно, без всяких интонаций сказал:
— Все равно ты ко мне вернешься. Потому что по-другому ты жить не сможешь. Вот так.
И исчез в мокром сером городе.
Я зашел на кухню, протянул Изольде булки и сел к огню.
— Господи, как у вас хорошо!