Столетняя тюрьма была для аристократов. В моей камере стояла вполне сносная кровать, стол, стулья, кормили меня из серебряной посуды, приносили книги, бумагу и перья. Я согласился бы прожить тут и до весны, может, успел бы дописать сказку о прекрасной и вечной любви и преданной дружбе, но спешное строительство эшафота лишило меня этих иллюзий.
Иногда, особенно по ночам, умереть хотелось как можно скорей, особенно, когда снилось удивленное лицо Нарцисса перед смертью. "Энди, ты что…" Я просыпался, стискивал кулаки и искал что-нибудь острое. Хоть бы на том свете ему объяснить, за что я его убил!
В последние дни я уже ничего не писал, я вспоминал всю свою сумасшедшую жизнь от начала до конца, я наслаждался и мучился воспоминаниями. Я решал для себя вечный вопрос, каким лучше родиться: талантливым или нет, как будто мне предлагали родиться второй раз! Впрочем, вывод напрашивался сам собой. Я проиграл!
Поздно вечером меня разбудил капитан тюремной стражи.
— Уже что ли? — проворчал я.
— Нет пока, еще не утро. К вам барон Оорл.
Я не поверил своим ушам.
— Как ты сказал?!
— Барон Оорл. Король ему разрешил свидание с вами.
Ольвин бросил лисий полушубок на стул и дождался, пока закроется дверь. Потом повернулся ко мне.
— Я только три дня назад узнал, Мартин! Еле успел!
— Надеюсь, ты не с войском? — усмехнулся я, внутри у меня все дрожало от радости.
Он не ответил и устало сел ко мне на кровать.
— Трое суток в седле, с ума сойти!.. Слушай, а у тебя тут неплохо!
— Дворец, а не тюрьма!
— И лютня есть!
— Охранники притащили, я по ночам пою, когда не спится, а они из коридора слушают…
— Так что с тобой случилось?
— Я нажил слишком много врагов. Они убили тигрицу и покрасили ее в белый цвет. Из окна, да еще в метель разве толком разглядишь! А Нарцисс перед этим при всех клялся, что убьет ее… Он ни в чем не был виноват, вот что самое страшное. Он любил меня… Да нет, ты не поймешь…
— Куда уж мне!
Я сразу понял, что сказал глупость. У Ольвина полгода назад была такая же история с отцом, о которой я за своими переживаниями успел забыть.
— Извини…
Он встал, подошел к зарешеченному окну и всмотрелся в синеву зимней ночи.
— Видел твой эшафот. Тебе голову должны отрубить?
— Да, как аристократу.
— Ценят!
Он стоял у окна, человек, из-за которого всё это случилось, ради которого я пошел в рабство, смертельное и для меня, и для Нарцисса, ради которого я утонул во грехе, я растратил свой талант на попойки и оргии, я отказался от своей любви, я всего себя переломал, лишь бы только он жил спокойно, и никто его не трогал! Ольвин Оорл, горбатый шут, красивый как бог, самый добрый и самый жестокий!
Смейся Ольвин! Не принимай меня всерьез, переступи через Энди Йорка, твой талант гораздо больше! Ты умеешь подчинять себе людей, ты обещаешь им что-то святое, чего нет в этой жизни, они летят к тебе как мотыльки на свет! Спасибо, что вспомнил обо мне, прощай и свети другим…
— Ладно, прощай, — сказал я, — свети другим…
Он обнял меня крепко, руки у него всегда были сильными.
— Дурак, я тебя спасу…
— Не надо мне обещать невозможное, я тебе не Даная!
— Глупый мальчик, зачем же от такого отказываться?
Он снял куртку и завернул рукав.
— Бокал у тебя есть?
— Что?!
— Бокал?
— Нет.
— А что есть?
— Таз для умывания.
— Давай таз.
Ольвин достал из-за пояса нож и быстро, даже не наморщась, полоснул себя по запястью. Кровь побежала быстро, она была какая-то бурая, а не красная.
— Неужели ты белый тигр?
— А что, непохож?
— Да нет, похож. Выходит, я зря за тебя вступился? Они бы тебе всё равно ничего не сделали?
— Зря ничего не бывает.
Губы у него побледнели, на лбу выступила испарина. Крови в тазу было уже много.
— Может, хватит? — не выдержал я.
— Чем больше, тем лучше, — усмехнулся он, — знаешь, почему из Изольды не получилась настоящая тигрица?