— Надеюсь, ты не забыл, что я — графиня?
— Как можно, мадам, ну что вы! Я как раз собирался предложить вам поспать до полудня. Вы меня ненавидите или как?
— У тебя же глаза слипаются!
— Ну, это потому, что вы отвернулись от меня к стенке, графиня.
— Тогда ненавижу…
Во сне я от кого-то убегал через бесконечные коридоры, двери, лестницы, печные трубы… Пользы от такого сна было мало, я проснулся весь какой-то разбитый, злой, с больной головой и мутным взором.
— Я думал, вы уже никогда не встанете, — засмеялся Ольвин, когда мы наконец спустились вниз в гостиную.
— А мы аристократы, — проворчал я, — нам положено.
— А смотреть город вам положено?
— А дождя не будет?
Дождя не было, и город был очень красив, и было солнечно, и тепло, и даже весело, но я теперь все время невольно оборачивался, чтоб убедиться, что за нами никто не следит. Нолли держалась вполне беззаботно, смеялась и так восхищенно округляла глаза, как будто и вправду никогда не была в Тарлероле. Интересно, что бы сказал ее святой Ольвин, если б узнал, что она родом из этих мест?
Замолчи, Ольвин! Зачем ты ей все это рассказываешь, она лучше тебя все это знает: и про самую большую в мире библиотеку, и про историю двенадцати фонтанов, и про университет, и про аллею Победителей, и про Тарльский лес, и про Чертову мельницу, и про Крепость Белых сов.
Я вдруг понял, что не могу этого видеть. Какого черта, в самом деле? Никто не заставлял ее так притворяться. Что это? Кокетство? Проба сил? Неужели ей самой не тошно от этой комедии — обманывать и без того доверчивого человека?
— Пошли домой, — не выдержал я, — в глазах рябит от этих красот.
Женщины переглянулись и побежали к фонтану умываться. Мы были в университетском парке, где на газонах запущенно росли ромашки, дорожки лет сто не подметались, и вовсю пламенела рябина. Ольвин сорвал гроздь и спрятал в карман.
— Уже красная. Холодная будет зима… Мартин, что ты все время дергаешься?
— Ничего, все в порядке.
— Как знаешь.
До дома он меня больше ни о чем не спрашивал. Я тоже перестал оглядываться, в конце концов, плевать я на них всех хотел. А Нолли этот самодовольный кретин все равно не получит. Никогда.
Дорога шла под уклон, в ремесленные кварталы, все чаще стали попадаться оборванные, чумазые дети и голодные псы, улочки становились все уже, а людей на них все больше. Окраины во всех городах были в общем одинаковые, что здесь, в Тарле, что в Алонсе, что в Триморье, что в моей родной Озерии.
###############################
#######################
Изольда чистила овощи. Она сидела на табуретке, а вокруг нее стояла дюжина кастрюль с морковкой, свеклой, луком, очистками, прочей ерундой и с водой разной степени грязности. По стенам висели разделочные доски, ковши и сковородки, из приоткрытых полок выглядывала посуда, на столе лежала тушка гуся, гора зелени и тьма всяких баночек с приправами.
— Хозяйка, я дрова принес, — сказал я торжественно.
Она кивнула.
— Спасибо, детка. Положи в углу.
— Почему детка? — возмутился я, — ты всего на три года старше.
— Ты как Ольвин, — сказала она, — вы даже чем-то похожи.
— Ольвин тоже не детка.
Она засмеялась. Я сложил дрова в углу аккуратной стопкой. Мне страшно хотелось сделать в этом доме что-то полезное, я поискал, что бы приколотить или подправить, но все было в порядке, хозяин попался добросовестный.
— Тебе помочь?
— Как хочешь.
— А сколько народу будет?
— Человек семь. И нас четверо.
Я вооружился ножом и устроился на маленькой скамеечке, я смотрел на нее снизу вверх как младший на старшего. Ее это забавляло. Лицо ее было неуловимо: при каждом повороте и наклоне головы оно казалось иным: то удивительно правильным и красивым, то обычным и даже неприятным. Это была шутка неправильных черт лица, неправильных слегка, ровно настолько, чтоб не испортить, но сделать ее непохожей ни на кого на свете. В общем, на лицо ее как на огонь и волны можно было смотреть бесконечно.
— А что делает Нолли?
— Они с твоим братом заперлись в его комнате, а меня прогнали в кладовку за дровами. Что ты на это скажешь?
— Скажу, что они подружились, и это замечательно.
— Подружились?
Я чувствовал, что здесь что-то не так, что Нолли перестает быть сама собой, когда говорит с ним, что такой восторженной и кроткой эта дерзкая самолюбивая девочка никогда не была и никого она никогда не слушала со вниманием, кроме себя самой.
— Мартин, неужели ты ревнуешь? — совершенно искренне удивилась Изольда, — разве можно ревновать к Ольвину? Впрочем, я тебя понимаю: Нолли девушка необыкновенная, красивая и, если я не ошибаюсь, из богатой и знатной семьи. Я бы на твоем месте тоже ревновала ее к каждому столбу. Хотя и понимала бы, что это глупо.
— Как ты догадалась, что она богата?
— О! Для этого не нужно большой проницательности. Достаточно и моего скромного житейского опыта.
— А я? Не из богатой и знатной семьи? Что говорит твой скромный житейский опыт?
— Он говорит, что ты или студент, выгнанный из университета, или вечный подмастерье. По правде сказать, я удивляюсь, как тебе удалось увлечь такую девушку… Подай лук, пожалуйста.
Я подошел к столу, попутно заглянул в окно, выходившее во внутренний двор, и увидел то, чего там никак не могло быть. Посреди гуляющих кур и цыплят, на фоне старого дощатого забора, стоял как призрак белоснежный лемурский жеребец, тонконогий, длинногривый, с лучистыми черными глазами. Потом из сарая вышел точно такой же красавец угольно-черной масти. Я зажмурился и помотал головой.
— Хозяйка, у меня галлюцинации.
— Что там?
Изольда встала и тоже заглянула в окно. Почему-то слегка смутилась.