Джессика, которая родилась богатой и высокомерной, не смогла скрыть отвращения.
– Отвали, Джессика. У тебя нет права смотреть на меня свысока. Если не сможешь пробежать милю, меньше чем за минуту.
– А я бы могла, если бы захотела, – похвасталась Бетси в шкафу. – Я просто не хочу.
– Да ты в этих туфлях ни хрена не можешь, – огрызнулась Антония.
– Эй, на Гранд-Авеню есть отличный мотель, если тебе, ну, знаешь, вдруг захочется слинять отсюда на фиг.
– Если бы я только могла, – проворчала та, в душе довольная. Все было словно… словно они были друзьями в каком-то смысле. Ей были благодарны за помощь Марку. В ее личную жизнь (почти) не лезли. Никто не волновался, что у нее родится щенок с отклонениями. Никому дела не было, что ей нужно было одолжить одежду, потому что ее не хватало. Это было… как бы сказать? Приятно.
– Кое-что я бы хотела спросить, – сказала Джессика. – Посмотрим, правильно ли я поняла: называть нас "мартышки" – это вроде как использовать слово на букву Н[7]?
– Ну, да, – ответила Антония. – А еще можно сказать, что если я что-то делаю – это почти всегда оскорбительно и антисоциально. Серьезно. Я вряд ли могу быть примером для подражания.
– Слово на букву Н, да? – протянула Джессика.
– Не думаю, что стоит об этом говорить, – нервно произнесла Бетси, вынося из шкафа кучу вешалок.
– Расслабьтесь, белокожие. Мне просто интересно.
– Слушай, это и правда очень грубо, и я постараюсь контролировать себя, ладно?
Бетси была слишком любопытна, чтобы оставить эту тему.
– Так по сравнению с вами, ребятки, мы медленнее, глупее, с худшим обонянием, воняем и много нудим?
Антония отметила, что Бетси сказала "мы", имея в виду и себя. Интересно.
– Ну… да. Но мы же понимаем, что вы, ребята, не… виноваты.
– Так это типа как родиться слепой? – сухо поинтересовалась Джессика. – Бедняжки, бла-бла-бла, повезет в следующей жизни?
– Вроде того.
– Ну, а ты тогда как здесь вписываешься? Оборотень, который никогда не бывает волком?
– Я не знаю, – ответила Антония, а затем поразила сама себя (и всех окружающих), когда расплакалась.
– О Боже мой! – очти проорала Бетси. – Прости меня! Не плачь. Прошу, пожалуйста, не плачь.
– Я не плачу, – всхлипывала Антония. – Я никогда не плачу.
Джессика, наклонившись, протянула руку через кровать и неловко похлопала девушку по плечу.
– Ну, ну, милая. Все будет хорошо.
– Абсолютно верно! – подхватила Бетси. – Абсолютно-абсолютно! Прошу, не надо!
– Я не плачу, – ответила Антония, рыдая громче.
– Ладно, не плачешь. – Джессика подняла темно-синий топик. – Что ты об этом думаешь?
– Ненавижу, – заплакала та.
– Не любишь синий, да?
– Джессика, ты что, не понимаешь, что она и правда расстроена?
– А ты что, не понимаешь, что она не хочет об этом говорить?
– Ну почему он тебя любит, идиот?
– Что? – обе женщины сказали в унисон.
– Я говорю, что синий мне не идет.
– Ну, батюшки, мы и не думали, что ты так расстроишься, – ответила Бетси. – Такая крутая девчонка, как ты?
– Джордж сделал тебе больно? Ты поэтому злишься?
– Конечно, он сделал мне больно. Мы так делаем. В этом весь… не важно.
– Ой, прости, – Джессика отвела взгляд. – Это не наше дело.
– У меня нет человеческих заморочек насчет секса, – напомнила она им. – Я вам картинки нарисую, если хотите. Дело не в этом. Дело в другом.
– Хочешь поговорить об этом?
– Нет.
Вот так-то.
Когда они спустились обратно на кухню, к ее удивлению, Гаретт, сидя за столом рядом с изумленным Синклером, ждал. Ее, с удивлением поняла она. Он сразу же подошел к ней, уткнулся в шею, а потом вернулся на стул.
– Ты забыл свои нитки для вязания, – сказала Джессика после долгой паузы, во время которой никто не сказал ни слова.
– Не в настроении, – ответил Гаретт.
Бетси начала просматривать почту и взвизгнула от радости, когда увидела красный конверт из проката фильмов. Она разорвала его, а Джессика застонала, когда та показала им диски.
– Ну, зачем ты снова взяла "Унесенные ветром", придурочная? У тебя уже есть это кино!
– Да, но это новое издание с двумя вырезанными сценами.
– Они каждую минуту новую сцену находят, – заметил Синклер.