Зал был переполнен танцующими. Впрочем, слово танцующими следовало бы взять в кавычки, потому что из-за тесноты, царившей на танцполе, можно было позволить себе только слегка переступать с ноги на ногу или, в лучшем случае, подпрыгивать на месте.
Карина остановилась у входа. Даже она, знавшая изнутри многие сложные спецэффекты, так популярные в «Звездном Эльфе», была удивлена увиденным.
Создавалось впечатление, что весь диско-зал до самого потолка был заполнен голубоватой морской водой. Играющий свет имитировал волны океана.
И вот вода в миражном океане начала убывать, оставляя залитое солнечно-золотистым светом пространство. И когда призрачный океан почти иссяк, в ослепительном золотом сиянии начали вырисовываться очертания таинственных голубых башен, поднимающихся из воды.
Зал взорвался криками и аплодисментами.
Когда Карина вернулась к Вячеславу, тот был уже изрядно пьян.
— Празднуешь успех «New-Атлантиды»? Не слишком ли ты рано сдался? — Карина заглянула в мутные глаза Вячеслава. — Вот если бы объединить «Манго» и «Звездный Эльф» в один большой клуб… Жаль, что ни тебе, ни тем более моему мужу самолюбие не позволит признать превосходство «New-Атлантиды» и собственное поражение…
Вячеслав наполнил бокал.
— Мне нечего признавать. «Манго» — лучший клуб… Еще один бокал, — обратился он к официанту и, когда его просьба была исполнена, протянул Карине сосуд с янтарным вином, — За то, чтобы «New-Атлантида» поскорее пошла ко дну!
Родители Вячеслава, Артур Валентинович и Любовь Андреевна, жили на берегу Балтийского моря, недалеко от небольшого старинного городка. Мария не видела Вячеслава уже больше трех месяцев. Из недолгих телефонных разговоров с мужем она поняла, что у него проблемы с «Манго» и он очень занят. Мария давно простила мужу измену и скучала по нему, но не торопилась с возвращением в К. Здесь, вдали от города, подарившего ей крылатого ребенка, в живописном домике с высокой резной крышей и русалками на ставнях, рядом с жизнерадостными родителями Вячеслава, обожавшими внука и невестку, и крылья, и слепая нищенка казались Марии странным полузабытым сном. Почти четыре месяца она просыпалась в спокойной уверенности, что новый день принесет только приятные неожиданности, и не заметила, как наступил август. Август, непредсказуемый и величественный, с первыми холодными слезами дождя и первыми желтыми листьями, нарушающими темную зелень крон, предчувствующих яркую осеннюю седину, с последними восхитительно-нежными вечерами, которым лето, предвидя неминуемое увядание, придает особое очарование, блистающее великолепие, которое, кажется, будет длиться вечно. Волшебный, ослепительный август, красивая агония лета, волнующее предзнаменование осени.
И этот день, а вернее, надвигающийся вечер обещал быть приятным, ведь сегодня…
— Сегодня особый день. Праздник Белой Дамы. Я не рассказывала вам эту легенду? Нет? Вот увидишь, это необыкновенный праздник! А когда взойдет луна, появится призрак Белой Дамы, — щебетала Любовь Андреевна, пока Мария заканчивала туалет Марка. В легком светло-голубом комбинезоне он был похож на маленького златокудрого ангела. Сама же Мария оделась просто и элегантно — в длинное черное платье с декольте и белой накидкой. Любовь Андреевна — с лоском — в переливающийся розово-фиолетовый костюм, идущий к ее пепельным распущенным волосам. Артур Валентинович — под стать жене — в серый с металлическим блеском.
— Призрак? — насторожилась Мария. — Но Марк может испугаться. Может, мне с ним лучше остаться дома?
— Нет, — решительно запротестовали в один голос Артур Валентинович, Любовь Андреевна и Марк, и белый начищенный автомобиль покатил по извилистому асфальту дороги.
Было еще светло, но около крепости уже образовалась праздничная толпа из репортеров и охотников за автографами, поджидающих звезд, туристов и фотографов, запечатлевающих на фотопленках и видеокассетах отреставрированные осколки прошлого, и просто романтиков и зевак, заполняющих оставшееся до начала празднества время поглощением черничного эскимо с шоколадно-молочным коктейлем, мятных пирожных с соком из тропических фруктов и крабовых палочек с пивом.
Августовское солнце лениво и нежно освещало темно-зеленую листву, как бы дразня предвечерний город, и словно говорило: «Сейчас я скроюсь. Сейчас я скроюсь. Но если вы меня очень попросите, то, может быть, я останусь еще ненадолго». И ветер, и потемневшая на склоне лета трава, и астры, и старинные стены тихо шептали: «Останься, останься». И солнце, упоенное этой всеобщей любовью, жмурилось от полноты счастья и в благодарных порывах оставляло на траве, клумбах и серых каменных глыбах золотисто-розовые поцелуи. И, может быть, в блеске предзакатного солнца старая крепость, превращенная в музей, с грустью вспоминала прошлое, бывшее когда-то настоящим.
Любовь Андреевна остановилась у больших железных ворот, напротив пустыря, заполненного в этот праздник аттракционами и смехом.
— Я обещала рассказать вам о Белой Даме… — обратилась она к Марии и Марку. — Кажется, это произошло на самом деле.
Когда-то эти изъеденные временем и залеченные реставраторами развалины были мужским монастырем.
Восемь веков назад по нему в задумчивости бродил монах, пылкий юноша, спрятавший жар своего сердца под черной рясой. Он еще свято верит, что все земное чуждо ему, что его крылатая душа и красивое сильное тело принадлежат одному только Богу. Но однажды в душе юноши смолк хор ангельских голосов, померкли нимбы. Их затмил земной ангел с невинно-голубым взглядом и мягким сиянием длинных золотых волос. Он увидел ее здесь, на лугу. Она пасла гусей и, беззаботно напевая, собирала цветы. Монах зачарованно смотрел на златовласое, голубоглазое создание. Господи, как совершенно твое творение! Кровь прилила к щекам юноши. Девушка перестала петь и с удивлением и любопытством смотрела на подошедшего к ней совсем близко юношу-монаха с одухотворенным лицом. От восторженного, пылающего взгляда юноши она опустила глаза и смущенно порозовела. Легкий ветерок перебирал их волосы, раздувал складки одежды. А на горизонте в предзакатном сиянии ветер играл крыльями мельницы. Девушка засмеялась и убежала. Но на следующий день снова пришла на луг, зная, что юноша-монах тоже будет там. Так продолжалось целый месяц. Девушка и монах подолгу смотрели друг на друга, между ними не было произнесено ни слова, но тем сильнее было очарование.
Конец этим безмолвным встречам положил настоятель монастыря. Прогуливаясь по окрестностям обители, он увидел вдали черную монашескую рясу и золотые косы. Опасаясь, что влюбленные заметят его, аббат спрятался за толстым дубом. Улыбнувшись на прощание, златовласая красавица сорвала цветок ромашки и протянула его монаху. Юноша долго смотрел вслед возлюбленной, а потом, прижимая ромашку к губам, направился к монастырю. Он все еще видел перед собой нежное лицо в ореоле золотых волос. Божественное видение было внезапно разрушено: из-за дерева показалось пылающее лицо настоятеля:
— Недостойный, как ты посмел нарушить святой обет? Ты совершил… — Настоятель поперхнулся словом. — Гнусное грехопадение. Никакое раскаяние не спасет тебя от расплаты! Ты будешь гореть в аду!
В маленьких глазках отца церкви засверкали мстительные огоньки.
После визгливого тенора аббата мелодичный баритон юноши-монаха звучал еще красивее:
— Мне не в чем раскаиваться. Я не нарушал обета. Я не совершал грехопадения.
Услышав спокойный ответ юноши, настоятель монастыря еще больше распалился от гнева:
— Лжешь, несчастный! Вот, вот доказательство твоего греха!
Настоятель выхватил из рук юноши ромашку, с презрением отбросил ее.
Юноша бережно поднял цветок:
— Святой отец, я не сделал ничего дурного. Ведь это Бог послал мне эту любовь. Значит, она так же священна, как и вера.
Настоятелю приходилось слушать исповеди в грехах, подчас самых грязных и гнусных. Но это… это было уже слишком.
— Да как ты смеешь прикрываться Богом! Ты, жалкий отступник! Ты обманул, ты предал Бога! Ты будешь гореть в аду! — аббат судорожно сжал маленькие кулачки и поднес их к своему пылающему лицу.
Юноша с жалостью посмотрел на священнослужителя.
— Я не отрекался от Бога. Раньше в моем сердце была одна любовь, теперь их стало две. И я не знаю, какая из них чище.
— Несчастный грешник! Ты поддался искушению дьявола, и у тебя даже не хватает духа покаяться во грехе! Гордыня затмила твой разум.
На другой день девушка с золотыми волосами так и не дождалась своего возлюбленного монаха. Нет, он не мог разлюбить ее… С ним что-то случилось. Но что? Смерть? Нет! Она бы сразу почувствовала это. Не пришел юноша в рясе и на следующий день. «Иди к нему! Больше нельзя медлить!» — настойчиво твердила любовь. Идти! На как? Разве возможно женщине войти в мужскую обитель? Ну конечно! Она сошьет черную рясу. Такую же, как у него. От этой мысли стало весело и страшно. Но как быть с длинными золотыми локонами? Что может быть проще! Девушка радостно засмеялась. На перевернутой вверх дном корзине лежали огромные ножницы для стрижки овец…
…Августовское солнце нежно ласкало темно-зеленые листья, скользило трепетно-заботливыми лучами по прохладной траве и обрывистым крышам, заглядывало в мутные окна, звало, обещало, торопило… Оглянувшись на свой дом, девушка почувствовала прилив нежданной грусти. Нет, уже слишком поздно о чем-либо раздумывать и о чем бы то ни было сожалеть. Назад дороги нет. И, боясь еще раз обернуться, переодетая пастушка побежала вдоль узкой улицы, устланной соломой и исполосованной колесами телег.
Солнечные лучи медленно скатывались по плющу, спускавшемуся по серой стене монастыря, и пытались отогнать надвигающийся вечер, раскрашивая холодные камни прозрачной позолотой.
Юноша сидел в прохладной полутьме кельи на низкой скамье и жадно ловил взглядом золотистый поток предвечерних лучей, проникавших в высоко расположенное окно. Скоро они окрасятся в розовый цвет и, озарив безмятежное небо ярким заревом, погаснут. А потом будет ночь.
В руке монах держал увядшую ромашку. Где сейчас та, чья рука прикасалась к этому цветку? Увидеть бы ее еще хоть раз. Хотя бы раз, один-единственный раз… И это мучительное чувство голода… Третий день без еды и золотистого сияния ее волос… Юноша бросил тоскливый взгляд на кувшин с водой, уныло стоявший в углу. Серые стены запертой кельи давили с четырех сторон. А за этими каменными стенами — бесконечное небо, предзакатное солнце… И златовласая девушка. Где она, там любовь. А где любовь, там и Бог. В этих серых стенах больше нет Бога. Есть только настоятель. Скоро он снова подойдет к двери. Спросит: «Готов ли ты покаяться, сын мой?» Но в чем? В том, что познал совершенство? В том, что познал любовь?
В обители царил покой. Монахи еще не вернулись с работы. На скамье перед часовней дремал старый, невысокий, тучный человек, облаченный в роскошную ризу — настоятель монастыря.
Юноша поднялся со скамьи, подошел к двери и с силой толкнул ее. Дверь осталась глухой к его отчаянию. Нечего было и думать о том, чтобы взломать ее. А окно слишком узко и мало: в него едва ли протиснется трехлетний ребенок. И, обречено вздохнув, юноша-монах подошел к прорези окна, в которую сочились, дразня, лучи предзакатного солнца. Темно-зеленый закат лета в ореоле предвечернего сияния звал монаха, как будто не знал о каменных стенах, преграждавших путь к свободе. Легкие дуновения ветерка пьянили и тоже звали, звали к тому прекрасному, что до сих пор было скрыто от юноши. И как только может спать настоятель, когда навсегда уходит такой восхитительный летний день?.. А кто этот монах, так странно озирающийся по сторонам?.. Внезапная догадка озарила сознание юноши.
Девушка совсем близко подошла к каменной стене и в нерешительности остановилась, раздумывая, куда идти дальше. К ногам ее упал увядший цветок ромашки. Радостный вздох, и голубые глаза встретились с глубоко-карим взглядом монаха. Он будет с ней! Он убежит с ней из монастыря!
Человек на скамье встрепенулся ото сна, помотал головой, чтобы прогнать остатки видений и потянулся, лениво возвращаясь к действительности. На грани сна и яви он увидел ускользающую тень в рясе. Розовое сияние заката уже слегка тронуло небо. Колокола, наполнив чуть прохладный воздух восторженным волнующе-умиротворенным гулом, звали к вечерней молитве. Молчаливой толпой монахи возвращались с работ. Мысли лениво шевелились в отяжелевшем мозгу настоятеля. «Долго я проспал сегодня. Что-то хорошее снилось. Солнышко. Луг… Лучше бы не просыпаться… Покается ли он сегодня? А если нет… Господи, наставь его на путь истинный. Нет, я не хочу брать грех на душу. Сколько он протянет без еды? Но потворствовать греху — еще больший грех».
И, подкрепленный этими размышлениями, аббат лениво поднялся со скамьи и тяжелой поступью направился в сторону келий.
«Надо быть сегодня помягче, — мысленно настоятель уже готовил нравоучительную речь для заблудшего монаха. — Сын мой, готов ли ты покаяться в своем грехе? Чем больше ты упорствуешь, тем вернее губишь свою душу. Да! Именно так следует начать! Отказавшись покаяться во грехе прелюбодеяния, ты впадаешь в гордыню. А это самый страшный грех!». И настоятель монастыря, решительно подняв подбородок и поджав сухие полные губы, шагнул в темный сырой коридор. Гулкое эхо подхватило тяжелые шаги аббата.
— Сын мой, готов ли ты…
От голубого взгляда и голода юного монаха охватила эйфория. Веселое сумасшествие, не знакомое ранее. Он почти не осознавал, как в руках его оказался кувшин.
— Да, я готов!.. — бодро отозвался монах, и собственный беспечный голос вдруг показался юноше чужим и незнакомым, а от железного скрипа засова мятежное сердце бешено забилось.