Мак снял с инструмента чехол.
— Нет, нет, — твердила мадам Шёнинг, — я этим не занималась с молодых лет. Ну, пусть будет псалом.
Она садится с пылающими щеками и глупым видом. Мак распахивает двери в столовую и чуть-чуть приподнимает руку. Этого достаточно, чтобы там воцарилась тишина.
При первых же звуках в лице у смотрителя что-то дрогнуло, он, правда, ещё некоторое время с идиотским видом продолжал разглядывать картины — из чистого упрямства, — чтобы не позволить смутить себя, но потом опустился на стул, стараясь, однако, сидеть спиной к жене. А мадам Шёнинг по памяти сыграла псалом.
Когда псалом был завершён, после чего исполнен вторично, мадам Шёнинг сникла и больше ничего играть не стала.
— Большое спасибо! — поблагодарил её Мак и снова затворил дверь в столовую, чтобы люди там могли теперь заняться чем хотят.
На огромном серебряном подносе подали коньяк, воду и сахар, и Мак предложил господам, пожалуйста, угощаться. А сам намешал два бокала, один — для себя, второй — для мадам Шёнинг. Затем он подошёл к смотрителю и немножко поговорил также и с ним.
— Да, да, вот эту картину мой дед привёз из Голландии.
— А вот там — жанровая сценка с Мальты, — и смотритель указал на другую картину.
— Верно, — с готовностью поддержал его Мак. — Вы сами это увидели?
— Да.
— И что же вы увидели?
— Подпись под картиной.
— Вот как, — откликнулся Мак, заметив про себя, что недооценил умственные способности идиота. — Я думал, вы сами бывали на Мальте и теперь узнали.
А тем временем мадам Шёнинг в свою очередь столь же демонстративно пропускала мимо ушей речи своего мужа. Господи, до чего ей знакома его худая спина с торчащими, костлявыми плечами. Она снова начинает тихо наигрывать, лишь бы не слышать его голос.
— Вы ведь раньше водили корабли, — гнул своё Мак, — вот я и подумал, что вы, может быть, побывали и на Мальте.
Слабая улыбка скользнула по лицу смотрителя.
— Вообще-то я бывал на Мальте.
— Вы только подумайте!
— Но когда я вижу хельгеланнский пейзаж, я не могу его узнать только по той причине, что бывал в Норвегии.
— Нет, конечно, да-да, конечно, — отвечал Мак, а про себя подумал, что перед ним стоит идиот, с которым надо держать ухо востро, и не имеет смысла развлекать его светской беседой.
Потом Мак выпил на пару с Бенони и сказал такие слова:
— Видишь ли, дорогой мой Хартвигсен, всё это я получил по наследству, мебель, и вот эту сахарницу, и картины на стенах, и серебро, и всё, что ни есть в доме. Это та доля наследства, которая попала в Сирилунн, а вторая доля отошла моему брату Маку в Розенгоре. После меня всё это, верно, перейдёт к тому, кто даст на торгах самую высокую цену. Смотри тогда, не упусти случая, Хартвигсен.
— Ну, ещё не известно, кто из нас умрёт первым.
На это Мак лишь покачал головой. Затем он подошёл к мадам Шёнинг, он никак не мог допустить, чтобы она сидела вот так одна.
А Бенони стоял и думал: «Мак всё это говорит просто так, для разговора, у него ведь есть родная дочь, ей всё и достанется, чего ж он меня зря распаляет?».
— Видите ли, мадам Шёнинг, с тех пор, как скончалась моя жена, инструмент так и стоит без дела. Играть на нём некому. Но не могу же я его просто выбросить, это дорогой инструмент.
Мадам Шёнинг задала вполне разумный вопрос:
— Но ведь ваша дочь, она, наверно, играла, когда жила дома?
— Нет, она не умела. У баронессы Эдварды нет интереса к музыке. Представьте себе! И это у меня, который готов идти за тридевять земель, лишь бы послушать музыку. Вот Роза Барфуд играет, когда заходит ко мне, она очень музыкальная.
Тут у Бенони возникла любопытная и довольно безумная мысль: а что если потягаться с баронессой и выманить этот рояль у Мака? И водрузить у себя в комнате, потому как ближайшим же летом рояль может ему очень даже пригодиться. А что если и Мак завёл этот разговор не без умысла?
Гости в столовой тем временем расшумелись, они явно затеяли там игру, мужчины и женщины, они громко хохочут, пренебрегая святостью вечера, слышно, как падает на пол рюмка.
— Вы, я вижу, интересуетесь картинами, — возобновляет Мак свой разговор со смотрителем. — А вот здесь, глядите, побережье Шотландии. Такое пустынное и унылое место!
— И очень своеобразное, — говорит смотритель.
— Вы так думаете? Но ведь здесь ничего не растёт, здесь только камни да песок.
— Ну да.
— Так что же?
— Песок очень красиво окрашен. А это базальтовые столбы. Но вообще-то на камне и песке много чего растёт.
— Да, кое-что растёт.
— На горе стоит сосна, с каждым днём она наливается соком от руды и смолы, она не клонится в бурю, а знай себе стоит и звенит под ветром.
— Конечно, с этой точки зрения... — соглашается Мак, дивясь на многословие смотрителя.
— Есть такое растение по имени асфодель15, — продолжает смотритель, ещё больше усугубляя своими речами удивление Мака. — Стебель у него высотой с человека, а на стебле сидят редкие фиолетовые цветы. И там, где оно растёт, там не растёт больше ничего, это примета мёртвой земли, песка, пустыни.
— Удивительно, удивительно! И вы своими глазами видели этот цветок?
— Ну да! Я его даже сорвал.
— Где же?
— В Греции.
— Удивительно! — повторил Мак, всё больше досадуя на этого идиота. — Ваше здоровье, мадам Шёнинг, — воскликнул он и тем спасся от продолжения разговора.
И в ту же минуту ожили длинные часы у стены и пробили одиннадцать резких ударов.
— Разрешите подлить вам капельку, мадам Шёнинг, — говорит Мак.