Лицо было худое, с большим открытым лбом и невероятно бледное.
— Поздравляю, — шепнула на ухо Ингерда, — если мы их найдем, ты можешь остаться без взыскания. Победителей не судят.
— А если не найдем?
Когда прибыл посадочный модуль, Ольгерд отправил всех на корабль. Были и возражения, но он их пресек. Это была его планета, его детская мечта, и он собирался остаться с ней наедине.
Сестра в последний момент снова выпрыгнула на землю и подошла к нему, на ее иронично-красивом лице была на этот раз только тревога.
— Ольгерд, что ты делаешь?
— Что я делаю?
— Зачем ты остаешься один? Мне страшно.
— За меня?
— За кого же! Что ты задумал, Ольгерд? Почему ты нам ничего не говоришь?
— Ничего не случилось, успокойся.
— Ничего?! За кого ты меня принимаешь? Сначала ты меняешь ни с того ни с сего курс, потом — эта женщина в храме… не хочешь же ты сказать, что они тут под каждым кустом валяются?
— Конечно, нет.
— Ты что-то знаешь, Ольгерд. Я не верю в такие совпадения.
— Я тоже.
— И ты остаешься? Они заманили тебя, они чего-то хотят от тебя, и ты так послушно остаешься?
— Почему я должен их бояться?
— Мне кажется, что ты уже не вернешься.
— Глупости. Через час пришлете за мной модуль.
— Можно, я останусь с тобой?
— Нет.
Пройдя пару шагов, Ингерда обернулась.
— Ты становишься жестким. Как отец.
Когда малиновое пятнышко скрылось из вида, и в ушах зазвенело от тишины, он сделал то, о чем мечтал: лег в траву и раскинул руки. С ним ничего не случилось. Ветер гладил его волосы, желтое солнце осторожно лизало его кожу, обрывки облаков проплывали над ним, и покачивались перед глазами пушистые метелки сухого тростника. Потом он бродил, наступая на камни и кочки, и ничего, кроме покоя и ясности, не было в душе.
Он бродил долго, несмотря на то, что модуль за ним уже прибыл, бродил, вспоминая почему-то детство, школу, мать и даже пирожки, которые она так не любила печь. «Робот-хобот съел мой чебот… Но в детство дороги нет, на какую планету ни лети, это Дейс правильно сказала. Я могу метаться по космосу сколько угодно, это не поможет. Я болен, я хронический ребенок, я — верзила тридцати двух лет, никак не стану взрослым. И не хочу им быть».
«Сын, сын, сын…» Ему вдруг показалось, что кто-то называет его сыном. Ольгерд резко обернулся, но глаза его встретили все те же развалины завода, поросшие березняком и осинами. «Дети, дети, дети…»
— Мама?!
Сначала даже волосы встали дыбом. Никто не ответил. Он понял, что глуп. И направился к модулю. Было тихо, но потом он четко понял, что кто-то пробивается в его мозг, кто-то лезет в его душу, кто-то сжимает его сердце. И это были даже не слова, это было просто понятие. Дети. Дети и тоска по ним.
Чьи это были дети, и кто тосковал, он так и не смог понять.
— Мама, это ты? — произнес он осторожным шепотом.
Вопрос остался без ответа, но Ольгерд почувствовал вдруг такой поток любви и тепла, что захотелось упасть на колени и расплакаться.
— Мама, это ты, я знаю…
Здравый смысл отказывал. Колыхались метелки тростника, чавкало под ногами болотце. Она погибла совсем на другой планете, здесь не могло быть даже ее тени. Просто хотелось верить в чудо. Губы сами упрямо повторяли самое сладкое из слов: «Мама, мама, мама…»
Потом, ужаснувшись, как быстро превратила его эта планета в слезливого мальчишку, Ольгерд запрыгнул в модуль, задраил люк и дал команду быстрого старта.
Женщина сидела на кушетке, забившись в самый угол. Она подтягивала острые колени к подбородку и втягивала голову в плечи, словно стремилась, как жидкость, занять наименьший объем. Глаза у нее были дикие, проваленные вглубь лица и полные тихого ужаса.
— Мы ее подкормили под капельницей, — сказал Ясон усталым голосом, — сама она не ест, да и рановато ей еще. Голодала не меньше месяца.
— Как она?
— Всего боится. Пребывает в полном шоке. Вероятнее всего, понятия не имеет, где находится. Сомневаюсь, что мы получим от нее какую-то информацию.
Жалкое перепуганное существо смотрело на Ольгерда провалами темных глаз и дрожало.
— Она не бредила? Удалось записать ее речь?
— Нет. Нема как рыба.
Ольгерд покачал головой и отправился в лабораторию к Виктору.
— Полюбуйся, капитан.
Виктор протянул ему кусок ярко-красной ткани и положил его на запястье. Ткань сама обвилась вокруг запястья и полностью приняла форму руки.
— Что это?
— Это, так сказать… ее белье. Мы до такого еще не додумались, правда? А хочешь, перчатку сделаю?
— Отстань.
— Они нам не по зубам, капитан. Помяни мое слово.
— Что ты предлагаешь?